Лунная радуга. Этажи (Повести) - Авдеенко Юрий Николаевич (книги бесплатно читать без .TXT) 📗
— Игнатов, неужели не узнал полковника?
— Виноват, — сказал я. — Противогаз у него как и у меня. Третий номер… Светланов! Ко мне!
Артиллеристы выкатывали орудие.
— Помогите! — распорядился Сиротов и поспешил на левый фланг.
Кто-то поскользнулся, и артиллеристы выпустили станины. Орудие поползло юзом. Взлетела ракета. И лес словно выбелили… Но все увидели, что метрах в десяти склон сопки обрывается уступом. И орудие ползло к этому уступу, заметно ускоряя ход. Я побежал к станинам, ползущим по траве, словно две жирные змеи… Но, как назло, ракета погасла; я едва успел коснуться станины судорожными руками — за что бы уцепиться… Внезапно Светланов — я узнал бы его фигуру из тысячи — бросился вперед, прыгнул и ухватился за ствол. Вероятно, силой прыжка он думал развернуть орудие, тогда бы оно непременно застопорилось. Но случилось наоборот, как на весах! Светланов приподнял станины, тормозившие своей тяжестью движение. И орудие покатилось быстрей.
— Прыгай! — закричал я и сорвал противогаз. — Прыгай!
Но Светланов, видимо, растерялся и теперь просто висел на стволе, как гиря. Орудие катилось к обрыву… И если Светланов промедлит еще секунду, то потом будет поздно. Орудие подомнет его и раздавит… Но тут… Я увидел, кто-то метнулся к Светланову, сбил его. Миг! Но мне показалось, что это был тот человек, который пару минут назад похлопал меня по плечу и спросил:
— Чего ругаешься?
Если Сиротов не ошибся, то это полковник Донской.
Левое колесо зацепилось за валун. Орудие развернулось так резко, будто прыгнуло в сторону. Артиллеристы вцепились в станины.
В темноте кто-то испуганно крикнул:
— Полковника придавило!..
Донской умер по дороге в госпиталь.
Машина, на которой его везли, не доехала до города и вернулась в расположение части.
Учения были прекращены поздно вечером. Когда мы возвратились в казармы, нужно было чистить оружие, и противогазы, и лопатки. А все были усталые, неуравновешенные. И приходилось следить в оба, чтобы кто-нибудь не сунул мокрую лопатку в пирамиду.
Наконец сыграли отбой. Загорелась дежурная лампочка. Они все одинаковые, эти дежурные лампочки. Я сказал старшине Буряку, что мне нужно сходить к Лиле. Это совсем рядом. Пятьдесят метров.
Старшина сказал:
— Завтра трудный день! Тебе следует выспаться.
— Легко понять, я не усну.
— Ладно, — сказал старшина Буряк. — Увидимся на подъеме.
Свет в окнах Донских не горел. Я пошел в штаб, но там узнал, что тело полковника лежит в клубе. Это на самой окраине городка, в бывшей кирке. Вокруг — сад. Роскошный. Говорили, что это вовсе не сад, а старое кладбище. Только могил мы уже не застали: давно заросли…
Дождя больше не было. Но небо выглядело совсем темным. Тучи бежали так плотно, что ветер не мог их разогнать. Он лишь качал мокрые ветки, капли падали, будто накрапывал дождь.
Бледная полоска света лежала на тяжелой двери с кольцом вместо ручки. Дверь заскрипела, когда я входил в клуб. Солдаты, что стояли на освещенной сцене, возле гроба, посмотрели в мою сторону. Но в зале было темно. И я по опыту знал, что со сцены меня не видно.
— Товарищ старшина, это вы? — сказал один из них.
Я не ответил. В зале было пусто. Голос солдата звучал, словно в трубе. Я попятился назад. И вдруг из самого темного угла услышал:
— Слава…
Раньше я не увидел Лилю потому, что она была в черном плаще и волосы ее покрывал черный капюшон. Она не плакала. И по лицу трудно было угадать, плакала ли она вообще. Она сказала:
— Это все из-за дождя… Будь сухо, ничего бы не случилось.
— Мне нужно было броситься к Светланову. Я командир.
— Отец тоже командир, — быстро сказала Лиля и тихо поправилась: — Был…
Она высвободила ладошки из моих рук и пошла вперед, за дверь. Луна вдруг выглянула из-за туч. Рваные их края, и ветви деревьев, и крыша кирки отливали изломистой сталью.
Мы долго шли по дороге, шли молча… Встречный свет фар заставил нас остановиться, отступить на обочину. Машина затормозила. Шофер Коробейник открыл дверку. Из машины вышла женщина в светлом плаще. Очень похожая на Лилю. Только заметно старше и полнее. Я сразу понял, кто это.
Женщина спросила:
— Он лежит в клубе?
— Сначала нужно поговорить, — ответила Лиля и пошла к дому, до которого оставалось еще метров сто.
Женщина шла сзади.
— Не оставляй меня одну, — шепнула Лиля. — С глазу на глаз я не смогу быть с ней храброй.
— Хорошо, — сказал я.
Женщина спросила:
— Как это случилось?
Лиля не ответила. Она протянула мне ключ, словно хотела что-то подчеркнуть этим. Я открыл квартиру. Мы вошли втроем. Я включил свет. Женщина положила на стол большую яркую сумку и осталась стоять в плаще. Он оказался голубым. Лиля подала мне свой плащ, я повесил его на вешалку.
— Зачем ты приехала? — спросила Лиля, холодно глядя на женщину.
— Пустой вопрос…
— Ты же врала ему… — сказала Лиля.
— Сейчас не время говорить об этом.
— Именно время. Он всегда хотел знать, почему ты лгала…
— Это все громкие слова… Громкие слова, и не больше… Разве тебе знакомо чувство одиночества…
— Ты врала ему. Он говорил мне, — упрямо повторила Лиля.
— Я была одинока. Ты понимаешь, что значит жить вместе и чувствовать себя одинокой. Девчонка!
— Это неважно. Я такая же девчонка, как и ты…
— Не говори пошлостей!
— Не хочу врать. Не хочу… И тебя видеть не хочу!
— Ты несешь чепуху. Здесь посторонние…
— Он не посторонний, — ответила Лиля. — Он теперь единственный человек, которого я люблю… А тебя ненавижу! Ты… Чванливая, разжиревшая глупость… И себя я ненавижу за то, что у меня твои глаза, лицо, губы… Мне делается мерзко, когда я думаю об этом.
Женщина взяла сумку и торжественно покинула комнату, но вид у нее был пристыженный.
Лиля упала на диван. Плакала навзрыд. Я не успокаивал. Я никогда не разговаривал так со своей матерью. И не знал, как следует утешать в подобных случаях.
Она как-то незаметно уснула. Я сидел за столом. Курил сигарету за сигаретой. В комнате стало дымно. Я раздвинул штору и открыл форточку. Светало. Небо было бирюзовым. За дорогой между деревьями редел низкий туман. Я выключил свет.
И Лиля проснулась. Она зябко поежилась и села на диван, поджав коленки.
— Знаешь, что соседка сказала, узнав о гибели отца? И как сказала… С завистью: «Время-то какое… Цветов сколько!»
Она слезла с дивана, подошла к окну. Распахнула раму. По дороге шел наряд караула. Солдаты были заспанные и сутулые… Потом заржала лошадь. Мимо проехала телега водовоза. С полковой пекарни утренний ветерок, тихий, приносил запахи свежего хлеба. В штабе в крайнем окне уже горел свет. И явственно слышался стук пишущей машинки…
Ракушка
Они подружились в вещевом мешке, и с тех пор ракушка пахла махоркой. Надо было закрыть глаза и проникнуть в память глубоко-глубоко, напрягаясь до боли, чтобы представить тот день, когда я прыгнул со стенки и достал ракушку на сером покачивающемся дне.
Лиля пристально смотрела на ракушку незнакомым мне взглядом, наконец, поднесла ее к уху. Качнув головой, тихо сказала:
— Шумит.
Распахнутые створки окна касались рябины. Надломленная ветка свисала к земле, вместо листьев на ней темнели узкие коричневые трубочки, а между ними — ярко-красные грозди. Это особенно бросалось в глаза. На остальных ветках плоды были еще зелеными.
Воздух в комнате отдавал нафталином. Соседи вытаскивали купленный у Лили сервант. Хлопья пыли, притаившиеся за сервантом, зашевелились. В комнате стало просторно и неуютно.
В окно я видел кусок улицы, «газик» с поднятым капотом и промасленный зад шофера Коробейника, склонившегося над мотором…
Лиля спрятала ракушку в сумку, где лежали деньги и вызов из Института кинематографии. Она вновь решила попытать счастья. И я предчувствовал, что ее примут на художественный факультет. У меня было такое предчувствие.
