Черные колокола - Авдеенко Александр Остапович (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Пока Дьюла Хорват, взобравшись на зеленый квадратный холмик, читал стихи и ораторствовал, Ласло Киш облюбовал в толпе студентов прилично одетого, с вполне интеллигентным лицом парня и решил взять у него интервью, чем Карой Рожа намеревался воспользоваться в одной из своих радиопередач для Соединенных Штатов Америки.
Ласло Киш с микрофоном в руках, с самой приветливой, на какую был способен, улыбкой на лице подошел к избранному студенту, назвался корреспондентом «Последних известий», невнятно пробормотал какую-то фамилию и сразу перешел к делу:
— Скажите, молодой человек, что вас привело сюда?
— Куда? — засмеялся студент и покраснел.
— К подножию великого польского генерала и рядового солдата венгерской революции Йожефа Бема.
— Так здесь же все мои сокурсники, весь политехнический.
— Вижу, мой дорогой, всех ваших сокурсников, и сердце мое наполняется радостью! Что же именно привело сюда весь политехнический институт? Солидарность с польскими демонстрантами, да? Гнев против антинародной политики ракошистского правительства, да? Желание видеть Венгрию свободной, независимой, да?
Студент не подхватил подсказку. Пожал плечами, оглянулся на товарищей, сказал:
— В нашем институте вчера было собрание, мы постановили выйти на демонстрацию…
— Да, да, знаю! Я был на этом собрании, слышал страстное выступление одного из руководителей клуба Петефи — Йожефа Силади, слышал ваши бурные аплодисменты, читал вашу прекрасную, полную революционного огня резолюцию. Скажите, молодой человек, если желаете, как вас зовут?
— Ференц Шомош, — ответил студент и опять покраснел.
— Вы коммунист? Бывший, разумеется. Скажите, давно вы перестали верить в партию?
— Почему вы так говорите? — вдруг обиделся Шомош. — Откуда вы взяли, что я бывший коммунист, перестал верить в партию? Верил, верю и буду верить!
Ласло Киш не растерялся, немедленно дал сдачу этому демонстранту, так не оправдавшему его надежд.
— Позвольте, товарищ верующий коммунист, — насмешливо сказал он, — а как же надо понимать ваше участие в этой грандиозной демонстрации протеста против режима Герэ?
— Герэ не вся партия, а только ее функционер, секретарь…
— …которого вы лишаете своего доверия. Так?
— Так, — охотно подтвердил Шомош, чем приободрил Киша.
— И еще кого вы лишаете своего доверия?
— Всех, кто зазнался, кто забыл, что он венгр и друг народа.
— Прекрасно! Скажите, а что вы будете делать, если правительство не выполнит ваших ультимативных четырнадцать пунктов?
— Это не ультиматум.
— Понимаю! Совет доброго сердца. Слово мудрости. Братское внушение. Скажите, почему вам не нравится теперешний режим?
— Мне Герэ не нравится, а не режим. И ваши вопросы тоже.
— Сейчас, сейчас оставлю вас в покое. Еще один вопрос. Скажите, какой тип демократии вам по душе — американский, Эйзенхауэра, или германский, доктора Аденауэра?
— Наш собственный — венгерский.
— То есть? Венгерский национальный?
— Венгерская Народная Республика.
— Гм!.. Но разве она сегодня не похоронена по первому разряду?
Шомош побледнел, обозлился.
— Слушайте, вы… Кто вы такой? Предъявите корреспондентский билет! Ребята, помогите задержать этого типа!
Киш не испугался, он еще ближе поднес микрофон к лицу студента.
— Прошу иметь в виду: я фиксирую все, что вы говорите!
— Пошел вон, подстрекатель! — потребовали студенты.
— Эй, милиционер! — закричал Шомош и схватил репортера за лацкан пиджака.
Ласло Киш опустил микрофон, спокойно сказал:
— Вот тебе и народная демократия!.. Студент Шомош протестует против произвола, и тот же студент Шомош сам творит произвол!.. Молодой человек, уберите руку!
Столпившаяся вокруг них молодежь должным образом оценила слова «корреспондента» — все весело засмеялись.
Ласло Киш был отпущен с миром. В дальнейшем, учитывая горький опыт, он был осторожным и не пытался навязывать тем, с кем разговаривал, свое толкование демонстрации.
Поэт тем временем кончил читать стихи, сошел с трибуны и захотел стать рядовым демонстрантом, хлебнуть, как он сказал, песен гнева и надежд.
Дьюла и его друг в колоннах демонстрантов дошли до дунайской набережной, потолкались в толпе на парламентской площади, перед памятником Кошуту и, охрипшие от криков, еще более охмелевшие, чем ночью и утром, в период подготовки демонстрации, вернулись в свою штаб-квартиру. На этом настоял Ласло Киш. Ему обязательно надо было быть к определенному часу в доме Хорватов, у окна, выходящего на улицу, по которой должны прошагать новые колонны демонстрантов.
Киш пришел вовремя. Внизу, в глубоком ущелье улицы, уже клокотала людская лавина.
Вбежав в «Колизей», Дьюла сейчас же распахнул окно. Пусть слышит отец, чем живет сегодня Будапешт.
Снизу доносились песни, шум, отдельные выкрики.
Пока все Хорваты стояли у окна, наблюдая за демонстрацией, Ласло Киш отошел в глубину «Колизея» за каминный выступ, извлек из-под пиджака тяжелую гранату, вставил в нее запал и снова спрятал.
Дьюла, возбужденный праздничным гулом толпы, вскочил на широкий подоконник и, чувствуя себя на высочайшей трибуне, начал ораторствовать:
— Всем сердцем с вами, мои юные друзья! Вас приветствует член правления клуба Петефи Дьюла Хорват. Да здравствует славная молодежь, будущее Венгрии! Да здравствует венгерский социализм!
Вскочил на подоконник и Киш. Держась за друга, чтобы не рухнуть на булыжник, закричал солидным, хорошо поставленным голосом:
— Да здравствует великая, неделимая, независимая Венгрия!
Дьюла затормошил отца.
— Скажи и ты, апам. Неужели даже теперь отмолчишься?
Шандор бачи высунулся из окна. Далеко внизу текла желто-сине-белая радужная людская река. Флаги. Плакаты Разноцветные шары. Первым мая пахнуло на старого мастера с будапештской улицы. Где-то там в рядах демонстрантов, и Мартон с Юлией, и Жужанна. Да, им надо что-то сказать. Перед ними нельзя промолчать.
— Товарищи! Друзья! Дети! — Гул толпы сразу затих как только Шандор бачи заговорил. Вы несете в своих сердцах правду народной Венгрии. Пусть же она, наша правда, освещает вам дорогу. Счастливый путь, дорогие мои!
Снизу, с улицы, ответили аплодисментами, одобрительными криками, песнями.
Река покатилась дальше.
— Прекрасно, апам! — Дьюла обнял отца, поцеловал.
— Не подливай масла в огонь, обормот! Не подзуживай. — Каталин захлопнула окно.
Дьюла поцеловал и мать.
— Да, прошу тебя, будь умницей, помолчи! Ты это всегда так хорошо делала.
— Умела, да разучилась. Сейчас и камень разговаривает.
— Катица, уложи меня в постель: совсем ослабло сердце, — попросил Шандор бачи.
Старые Хорваты, поддерживая друг друга, потихоньку побрели к себе.
Ласло Киш включил радиоприемник. Хлынула бравурная музыка. Под ее аккомпанемент Мальчик продекламировал из Петефи:
— На все центральные улицы, прилегающие к площади Пятнадцатого марта, стекаются молодые демонстранты. Движение в центре города прекращено. Ни пройти, ни проехать. Члены правления клуба Петефи через радиорупоры приветствуют демонстрантов. На деревьях, на стенах домов, на стеклах магазинных витрин расклеены разноцветные листовки с политическими требованиями клуба Петефи. Свежий дунайский: ветер развевает национальные флаги. Город стихийно прекратил работу. Служащие министерств спешат присоединиться к демонстрантам. В каждом окне каждого дома видны улыбающиеся будапештцы.
Дьюла кивнул на радиоприемник:
— Новый диктор. Из наших. Деятель клуба Петефи.
