К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
– Окончишь школу, я за тебя возьмусь…
Свою угрозу он выполнить не смог. Возвратившись с переучивания, Волков сына не застал. Получив аттестат зрелости, Гешка уехал к Машиным родителям. Старики его любили, и теперь он там наверняка катается как сыр в масле.
Волков не стал бы возражать против этой поездки. Но возмущало своеволие сына. Хоть бы для вида испросил разрешения. Нет, демонстративно укатил. Даже деньги на билет у кого-то занял. Паршивец эдакий.
И вот, соизволил первым письмом осчастливить…
– Что пишет блудный сын? – спросил у Маши, развернув газету. – Денег небось просит?
– Что он напишет? – Маша проворно гладила рубашку Волкова. Возле плеч утюгу мешали погончики, и она все хотела изловчиться, даже губу прикусила. – Загорает, купается, никаких проблем.
– Старики здоровы?
– Вроде еще держатся…
В летном училище Машин отец командовал эскадрильей, когда Волков был еще курсантом. Однажды комэска попал в госпиталь с тяжелым воспалением легких. Маша примчалась из Москвы, где училась в Бауманском, и здесь, в госпитале, у койки больного отца, Волков впервые увидел ее. Он любил своего командира глубоко, по-сыновьи, потому что сам вырос без отца. Любовь к командиру, можно сказать, автоматически перешла и на его дочь. Тем более что Маша при первой встрече поразила его своим жизнелюбием, чувством неиссякаемого юмора. С ней ему было легко с первых минут знакомства.
Когда они вдвоем зачастили в госпиталь, отец Маши стал на глазах поправляться.
– Уж очень мне по душе, что вы подружились, – сказал он откровенно. – А если поженитесь, буду считать себя совсем счастливым.
– А мы как раз хотели просить твоего согласия, папа, – засмеялась Маша. – Будем считать, что благословение получено.
Училище Волков заканчивал уже зятем комэска. По этому поводу он слышал в свой адрес немало дружеских шуток: «Хочешь добиться чинов и званий, надо жениться, как Волков Ваня». Шутки были беззлобные – комэска все любили, он был строгим, но справедливым человеком. Волков до сих пор хранил к нему уважение и почитание, как хранят подчиненные к командиру, хотя давно перерос его в чинах и званиях.
– Не посмотрю, что времени в обрез, – сказал Волков. – Слетаю и всыплю ему…
– Слетай, Ваня, слетай. И меня с собой возьми. Стариков навестим. Чай, с Севера и вовсе не выберемся. Как с отпуском-то в этом году?
– Одному богу известно. Где-нибудь в декабре, как всегда… Слетала бы сама на пару недель к родителям.
– Хочется, но не могу я тебя сейчас оставить.
– Что со мной станется?
– Одному всегда плохо. А тут такое сложное время.
– Сложное. – Волкову нравилось, что Маша его понимает и без всяких просьб упреждает желания, но сразу соглашаться с ее выводами – значило бы безоговорочно признать их безгрешность. – Всем бы все усложнять.
– Ты чем-то крепко расстроен?
– С чего ты взяла? – Ему и хотелось поделиться с женой, и что-то сдерживало.
– Кричал во сне, – сказала Маша.
– Наводнение снилось, – буркнул он. – Аэродром заливало.
– Конченый ты человек, Ваня. Даже сны служебные видишь. – Она подошла с выглаженной рубашкой и неожиданно села ему на колени, обняла, внимательно глянула в глаза.
– Начинает казаться, что у меня характер портится, – признался он, – ловлю себя на нетерпимости, раздражаюсь по пустякам.
– За Гешку не переживай, – снова сказала она.
– Как я могу не переживать? – Раздражение подскочило мгновенно, как ртутный столбик на огоньке спички. – Влипнет в историю какую-нибудь, в милицию попадет. Ума-то на копейку!
– Все грехи возьму на себя. Где еще жмет? Подмышками?
– Со всех сторон хватает, – начал он успокаиваться. Рассказал про Ефимова, про стычку с Новиковым, про звонок из милиции – Большов оскорбил работника ГАИ, возмутился поведением Горелова: убежал от жены ночевать в профилакторий… И только о Чиже не сказал ни слова.
– От таких «пустяков», Ваня, можно свихнуться.
– Начинаешь построже, не нравится… «Не хочешь, – говорит Новиков, – как следует вникнуть, сплеча рубишь». А я ему говорю: «Ты – комиссар, ты и вникай. А мне некогда».
– Правильно, командир, – Маша попыталась разгладить морщинки у его глаз. – Легко быть добрым, гуманным и человечным, если за последствия отвечает кто-то другой. На твоих плечах – полк. Боеготовность. Государственная ответственность. Начнешь с каждым возиться – полк развалится. Спрос с командира… У всех есть нервы, у всех самолюбие, а у командира ничего нет. Он железный. У него ничего не болит. Нет, Ваня, не глаголы жгут сердца людей, а инфаркты. Плюнь на всех.
– Перебор, Маша, – сказал он и, придержав жену, встал. Он сразу уловил в ее голосе насмешку, но перебивать не хотел. Когда Маша злилась, она иронизировала. Отчего злилась, не знал, потому и дослушал до конца. Но и дослушав, не понял.
– Знаешь, что мне кажется, – сказала она в том же тоне, – нехорошо, когда в полку два командира. Тебе синяки да шишки, а ему любовь подчиненных. Несправедливо это. Заслоняет он тебя, в тени держит. А за полк отвечаешь ты.
– Не надо, Маша. – Теперь Волков начинал понимать, откуда ветер дует. – Его всегда любили. И было за что.
– Вот именно – было. А теперь ты и сам с усам.
– Будь командир хоть семи пядей во лбу, всех не осчастливит.
– Да и зачем, – не сдавалась Маша. – Командир должен быть выше всякой этой лирики. Он должен знать одно: чем сложнее обстановка, тем жестче должна быть… что? Требовательность! – Она протянула выглаженную рубаху. – Надевай. Машина пришла.
Волков чувствовал – успокоения от разговора с женой не получил. Скорее наоборот – нервы натянулись еще больше. Маша выключила утюг и стала помогать застегивать пуговицы.
– Просто разрубать узлы чужие, – сказал он с обидой.
– Это верно, – подхватила Маша. – Своя боль всегда сильнее. – И уже без иронии закончила: – Ничто на свете не сделает нас счастливыми, Ваня, если мы не научимся чужую боль чувствовать.
«А кто мою боль чувствует?» – хотел сказать Волков, но не сказал. Это прозвучало бы кощунственно. Уж кто-кто, а Маша чувствовала не то что боль – малейшие симптомы его заболеваний. И врачевала, как могла. Эта трехмесячная разлука, видать, не осталась без последствий: какая-то хворь застарела, заноза уже казалась Волкову опухолью, потому что тревога у сердца не утихала, а только ширилась все больше и больше.
В машине он попробовал было переключиться на какие-нибудь более приятные размышления, покружить, так сказать, в чистом голубом небе, но возникающие тут же ассоциации сносили мысли в плотную грозовую облачность.
Неудовлетворенность пришла после разговора с Новиковым. Пустяковый разговор о Ефимове, о Чиже. Ведь чувствовал: не прав комиссар. А все равно осадок остался недобрый. Наверное, оттого, что не нашли с Новиковым общего языка. До этого всегда приходили к единому знаменателю. Нередко компромиссному, но единому. А тут разошлись, как в море две селедки. Или чего-то Новиков не понял, или… Нет, второе «или» в данном случае не допускалось. Ефимова с таким «хвостом» рекомендовать в отряд космонавтов он не имеет права. Это совершенно четко.
С Павлом Ивановичем Чижом тоже ясно. Нервотрепки на новом месте будет столько – дай бог здоровому выдержать. Стрессы не для него. Хочет служить – пусть остается здесь. Будет руководить полетами. Какая ему разница, чьи самолеты сажать? А командующий перевод оформит. Командующий для него все сделает.
«Он тебя заслоняет, в тени держит…» Это Маша зря. Волков никогда так не думал. Даже в те дни, когда его назначили командиром, а Чижа – руководителем полетов. Он лишь однажды поймал себя на ревности, когда кто-то из командиров эскадрилий, кажется Пименов, запутавшись в плановой таблице, побежал советоваться с Чижом. Волков проглотил эту пилюлю, но, поразмыслив, оправдал комэска. Ведь запутался тот в трех соснах, и обнажать перед новым командиром свою слабину ему было, конечно же, неловко.
