Высокое небо - Грин Борис Давыдович (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Два события, последовавших одно за другим, были для Аркадия Дмитриевича исцелением.
Из Москвы пришла телеграмма от сына. Как и все телеграммы, написанные рукою счастливого человека, она была многословна и немножко сумбурна. Лишь несколько единственно нужных слов передавали главное: «…институт окончен… диплом… моторостроитель…»
Как бегут годы! Уже и Владимир стал инженером, пошел по стопам отца. Ведь это замечательно!
Из Москвы пришло и другое известие. В большом плотном конверте, в каких обыкновенно пересылают документы, был фирменный бланк Высшей аттестационной комиссии. Глаза быстро пробежали несколько строк.
от 18 сентября 1940 года
Постановили: Утвердить тов. Швецова А. Д. в ученой степени доктора технических наук (без защиты диссертации).
Подписи: Пред. ВАКа Кафтанов
Исп. об. уч. секр. Романов
Это было аттестатом зрелости КБ Швецова.
Стояли последние дни октября. Отшумели страсти футбольного сезона. Разом поблекла золотая краса листьев, долго лежавших на тротуарах. Улетали на юг птицы. Все говорило о поздней осени, которая уже готовилась уступить свои права морозной зиме.
Уходящая пора обернулась для Швецова «болдинской осенью».
Он испытывал благодатный прилив сил, и, как никогда прежде, в нем проснулся художник и пианист.
Легкий подрамник и краски обычно укладывались на заднее сиденье ЗИСа, и машина бежала к небольшой речке, окаймленной багряными деревьями, глядевшими в воду. Аркадий Дмитриевич очень скоро отключался от дневных раздумий и умиротворенно бродил меж деревьев, чувствуя, как, подобно последним оборотам мотора, затихает в нем напряжение дня.
Невысокий гладкий пенек был самым удобным сиденьем. Чуть откинувшись назад, Аркадий Дмитриевич устанавливал подрамник и долго сидел так, не шелохнувшись, вдыхая острые запахи прели. Но тут внимание его привлекала качнувшаяся под порывом ветра золотая вершина березы. Он устремлял к ней свой взгляд, потом переносил его дальше, на другие деревья, и вдруг начинал ощущать, как запевает в нем торжествующий голос красоты. Торопливые мазки ложились на полотно, но он не старался осмыслить изображаемое, а только прислушивался к этому поющему голосу и переливал его в краски.
Именно в такие минуты исключительно сильным было ощущение истока творчества. Наверное, ничто значительное не бывает просто придумано, оно складывается из того, что накоплено, и однажды, уже наполненное дыханием жизни, прорывается наружу, выливаясь в то, что завтра поразит людей.
Он думал так отнюдь не о своих этюдах. Едва умолкал в нем художник, как где-то в глубинах души «набирал обороты» его главный «мотор», и через несколько минут это уже опять был конструктор. Снова в уме громоздились расчеты и догадки, которые немедленно опровергались новым наплывом мысли. Это было продолжением непрекращавшегося процесса творчества.
А вечером он садился к роялю. Звуки шопеновского Экспромта наполняли квартиру. Потом они растворялись в тоскливых аккордах Скрябина, звучал любимый Этюд. Таяла грусть, замирала и вдруг оборачивалась яростью принявшего решение человека, который ни за что не отступит от своего.
Это тоже было продолжением творчества.
В те дни уже зрела мысль об усовершенствовании двигателя, которому еще только предстояло начинать жизнь.
Давно бы двухрядной звезде быть запущенной в серию, не случись все те неприятности и беды. По времени, пожалуй, в пору бы появиться и самолетам с новым двигателем. Но вот уже сорок первый год начался, а все еще не прошли государственные испытания. Доводка, правда, закончена, конструкторы свое дело сделали, но все равно, пока двигатель не принят, душа не на месте.
Окончательное решение отнесли на конец зимы. Те, от кого зависели сроки, словно не хотели считаться с тем, что и без того упущено много времени и следовало поторопиться. Как будто приемка двигателя — сезонное дело, и середина зимы для этого неподходящее время.
Вскоре в КБ просочился слух о том, что ожидается приезд какой-то делегации. Какой именно — никто не знал, и это порождало всевозможные догадки. Говорили, будто приедут иностранцы — не то англичане, не то немцы. Доморощенные стратеги увязывали это с международной обстановкой, по-своему толкуя и без того тревожное положение.
Приехали немцы. С вокзала их привезли в заводских автомобилях. Долгая дорога из Москвы, казалось, не утомила гостей, они пожелали сразу отправиться на завод.
Не было ни приветственных речей, ни цветов, ни улыбок. Сопровождаемые заводскими специалистами, немцы проходили по цехам, цепко приглядываясь к самоновейшим станкам, придерживали шаг у готовых узлов на сборке, задирали головы, оценивая высоту пролетов.
Что-то почти неуловимое выдавало в них военных людей: то ли четкость движений, то ли полное отсутствие интереса к тому, как работают люди, а может быть, и подчеркнутая сдержанность, которая выглядела чрезмерной для штатских. Во всяком случае их отлично сшитые костюмы и одинаковые галстуки были прозрачной ширмой.
Гости не вступали с рабочими в разговоры, глядели как бы сквозь них. Рабочие, когда немцы задерживались у их станков, углублялись в свое дело, и только потом, когда те шли дальше, молча смотрели им вслед. Не очень-то было понятно, какая надобность в том, чтобы немцы, наверняка фашисты, ходили по заводу, глазели, куда им заблагорассудится. Только присутствие Швецова заставляло думать, что в этом нет ничего страшного, что так надо.
Еще в заводоуправлении Аркадия Дмитриевича представили немцам как главного конструктора, и теперь они адресовали свои вопросы только к нему. Он понимал их и без переводчика отвечал односложно: да, нет. Это никак не походило на профессиональный разговор, такого разговора и не могло быть. Главного заблаговременно предупредили, что гости из Германии — далеко не безобидные овечки. Это были военные специалисты.
Немцы ходили по заводу без устали, с энергией людей, которые знают, что самое интересное их ожидает в конце пути. Аркадий Дмитриевич чувствовал, что это «самое» не дает им покоя, быть может, из-за него они и отправились за тысячи километров от своего дома. Было видно, как угасает их деланное внимание к обыкновенным вещам. Они уже не останавливались у станков, лишь мельком смотрели на узлы старых серийных двигателей. Им не терпелось поскорее увидеть опытное производство.
Именно там была запретная зона. Чужой глаз ни в коем случае не должен был увидеть двухрядную звезду! Однако и скрыть довольно солидное сооружение не так уж просто, особенно от настойчивых глаз. Поэтому накануне обшили его досками, загородили всяким старьем и сделали недоступным для подхода к нему даже на расстояние.
Осмотр цехов подходил к концу, немцы уже предвкушали награду за свою неутомимость. Но тут им объявили, что рады были познакомить с заводом.
Они не поверили, не хотели верить. Их взгляды с надеждой устремились к руководителю группы, который только и мог предпринять решительный шаг. А он, бритоголовый, массивный мужчина, чувствуя на себе эти взгляды, в коротком раздумье постукивал по металлическому настилу элегантной палкой орехового дерева.
— Нам показали не все, — выдавил он из себя, багровея лицом.
— Это все, — спокойно ответил ему Швецов.
Ни слова не говоря, немец толкнул дверь и направился к закамуфлированному строению. За ним двинулись остальные.
Остановившись у брошенного лотка с затвердевшей известью, он издали указал палкой на то «самое».
— А это?
Аркадий Дмитриевич выдержал его бешеный взгляд и с прежним спокойствием ответил:
— Это ремонтная мастерская. Закрыта с прошлого года: потолок обвалился.
Немец поверил. Поверили и остальные. До самой проходной они шли и посмеивались — дескать, ну и хозяева!
Через несколько дней после отъезда немцев Швецову позвонил Гусаров.
