Ненаписанные страницы - Верниковская Мария Викентьевна (книги бесплатно читать без txt) 📗

Она позвонила Верховцеву и предложила пойти вместе к Бартеневу. Он отказался, сославшись на срочную работу. Верховцев добровольно вызвался быть ее помощником, а теперь, когда опыты завершены, добровольно отказывался от своего участия в исследованиях. Пожалуй, это проявление истинного характера, одержимого идеями: как только сложность задачи решена, идея для него уже больше не существует. Его мысль устремляется в погоню за новыми, более сложными. И все-таки, когда телефонистка коммутатора соединила ее с Бартеневым, она сказала:

— Мы с Верховцевым закончили работу, хотим прийти к вам и доложить о результатах.

Возможно, Бартенев не понял сразу, о чем идет речь, и она начала испытывать неловкость от молчания в трубке, затем услышала поразивший ее мягкостью тона голос:

— Не надо. Я приду в лабораторию.

Она осмотрелась и попросила Машу убрать со стола ненужную посуду, спустила стеклянные задвижки вытяжного шкафа, оглядела опытный аппарат. Бартенев появился в лаборатории уже в самом конце рабочего дня, когда Маша собралась уходить домой. Они встретились с ней в дверях. Маша смутилась и, запахнув свое старое пальтишко, попыталась проскочить незамеченной, Бартенев молча уступил ей дорогу.

— У меня нет здесь кабинета, и я не знаю, где вас принять, — встретила его Кострова, разведя руками.

— Вон там, — он, улыбаясь, указал на стоящий в углу аппарат.

Она сунула тетрадь в карман халата и пошла впереди, чувствуя, как осторожно он шел за ней, боясь задеть за колбы, горелки, тигли. Он отказался сесть и, прислонившись к косяку окна, скрестив на груди руки, спросил:

— Вам полностью удалось учесть все возможности и выгоды лучшего использования кокса?

— Кажется, да, — ответила она, раскрывая тетрадь.

— Какие же это выгоды?

— Опыты показали, что при даче кокса в печь по фракциям газопроницаемость увеличивается. Следовательно, ускоряется процесс…

Она подняла голову и посмотрела на него, как бы спрашивая, продолжать ли в том же духе? Он улыбнулся ей, осторожно взял тетрадь из ее рук и вслух прочел на обложке надпись: «Некоторые выводы о роли кокса в доменной печи».

— Не совсем точно, — проговорил Бартенев, достал карандаш из бокового кармана и заменил слово «роли» на «горючести».

Медленно листая страницы, он время от времени обращался к ней за разъяснением. Стоя рядом с ним, она водила тонкими пальцами по бумаге, стараясь излагать мысли так же сжато и точно, как он. Она хотела добавить еще что-то, но он остановил ее, слегка касаясь руки.

— Возможно, в ближайшее время вам придется выступить с докладом в специальной аудитории, — сказал Бартенев, возвращая тетрадь.

Его мускулы на лице дрогнули в улыбке, но в словах она уловила какой-то скрытый смысл. Уже не в заводоуправлении ли ей предстоит выступить? Ну, что ж, она согласна. Энергичным жестом она засунула тетрадь снова в карман и сказала:

— Я просила партком вмешаться в работу горняков.

Бартенев слегка усмехнулся:

— И что из этого вышло?

Встретив его испытующий взгляд, она подумала, что ему не следует передавать содержание разговора с Гущиным.

— Обещали помочь, — уклончиво ответила она. — Но мы ведь и сами можем многое сделать. — Она стала рассказывать о посещении рудника делегацией. — Это подготовка к собранию, на котором вы будете докладчиком, — закончила она.

— Хорошо, — согласился Бартенев и сделал движение, чтоб уйти.

— Андрей Федорович, скажите, что вы видели в Америке? — называя его по имени, спросила Вера Михайловна.

Ее вопрос явно ошеломил его. Останавливаясь в дверях, он ответил:

— Видел двенадцать доменных печей.

— Двенадцать? Это много?

— Много. Начальник цеха весь день идет от одной к другой, и когда добирается до последней, садится к столу в будке мастера и засыпает.

— Когда у нас построят двенадцать, вы тоже будете засыпать?

Мальчишеские искорки блеснули в загоревшихся глазах Бартенева:

— Нет. Тогда мы поставим в кабинеты телевизоры и будем с вами ходить на работу, как в кино.

Как ни насмешлив был тон, которым он говорил с ней, но ей показалось, что он уже «болел» и этой идеей — производственного телевидения, и чтобы скрыть это, обращал свои слова в шутку.

— А что же все-таки там, у американских доменщиков? — допытывалась она.

— Доменщиков? — переспросил Бартенев, все еще держась за ручку двери. — Там есть человеческий фактор. Все сведено к процентам: механизмы, сырье и человеческий фактор.

— И каков процент этого фактора? Человеческого?

Видя, что она глубоко заинтересована его словами, он шагнул в комнату:

— Я помню эти цифры. Двадцать шесть процентов — влияние печи, тридцать шесть — влияние человеческого фактора, остальное — сырье.

— А вы как считаете?

— Любая часть процесса регулируется человеком. И если быть точным по-американски, то этот фактор составляет 80 процентов, не меньше. Вы идете домой?

— Да, — она достала из стола сумочку и повернулась к нему: — Я готова.

На улице она зябко подняла воротник пальто. Бартенев шел в легкой спецовочной куртке и, казалось, совсем не ощущал вечерней свежести. Когда они миновали печи и шум их остался позади, он взглянул на нее сбоку и, наклоняя к ней голову, сказал:

— Хотите, расскажу один случай. Тоже из того, что видел там.

— Расскажите.

— Со мной жил инженер из Англии. Работал по контракту. Рядом с кроватью, на тумбочке, у него стоял портрет жены. Перед фотографией всегда лежали свежие цветы. Однажды дежурная, убирая номер, смела щеткой их на пол. Англичанин заволновался, соскочил со стула: «Это моя жена. Дома она живет в саду, а здесь я ей каждый день делаю сад. А вы выбросили его на пол». — Бартенев рассмеялся.

— Вы и тогда смеялись, — спросила она его серьезно.

— Удержался. Мог человека обидеть. Но сейчас часто вспоминаю тот случай. Представьте мое положение — цех не выполняет плана, горняки дают скверную руду, человеческий фактор плохо влияет на процесс, а я бы делал жене сад. Что бы мне сказал директор? Да и вы, секретарь парторганизации? Объявили бы выговор?

Она не могла разделить его насмешливого тона. Цветы в руках мужчины, даже пусть английского миллионера, были знаком глубоких чувств. Разве Бартенев не понимал этого?

Некоторое время они шли молча, каждый думал о своем. Сумерки смягчали громоздкие очертания корпусов и надстроек, а всполохи огней, вспыхивающих то там, то здесь, придавали всему призрачные очертания и хотелось верить, что утром, когда взойдет солнце, завод будет таким же красивым, утренняя роса умоет на деревьях каждый лист.

— Вы знаете, — задумчиво проговорила в темноте Вера Михайловна, замедляя шаги, — я верю, что время цветов скоро придет.

Он не ответил. Они поравнялись с трамвайной остановкой. Каждому ехать нужно было в противоположную сторону.

— Ваш идет, — Вера Михайловна кивнула на подходивший трамвай.

— Я поеду следующим, — тихо сказал Бартенев, и она почувствовала, что хотя он не ответил ей, но глубокая человеческая потребность в цветах ему должна быть понятна.

Теперь подходил ее трамвай, и она протянула ему руку и ощутила теплую твердую ладонь.

Попрощавшись с ней, он стоял, не трогаясь с места, и неотрывно смотрел на дверь вагона, в которую она вошла.

IX

Да, время цветов пришло. На земле, двадцать лет назад, перепаханной танками, пропитанной кровью, выросли нежные левкои, стройные гладиолусы, полевые ромашки, желтые ирисы. Они цветут на улицах, на балконах домов, у заводских корпусов, за прилавком продавщицы. Ко дню ее рождения Аленка даже зимой приносит откуда-то мимозы и фиалки. Земля стала садом для всех, она насыщена запахами цветов. А в тот год в железном Рудногорске цветов почти совсем не было, но природа и здесь старалась украсить землю.

После затяжных прохладных дождей с ветром в октябре вдруг потеплело, установилась тихая пора увядания. Недвижно стояли деревья, окутанные легкой серебристой паутиной, роняя под ноги красные листья. Деревья как будто знали, что их увядание — это только переход к затяжному сну, после которого они снова нальются молодой силой, заблагоухают почками, зашуршат молодыми листьями. Потому-то они с безмятежным спокойствием устилали землю оранжево-желтым ковром.