След человеческий - Полторацкий Виктор Васильевич (читать книги полностью txt) 📗
7
Мещера богата торфяными болотами. Главные из них — Шатурское, Гусевское, Мезиновское.
Гусевское болото лежит вблизи Гусь-Хрустального, поэтому я знаю его лучше других. Оно протянулось на два десятка километров до реки Поли. Глубина сфагновых залежей тут очень большая. Местами она достигает пяти-шести метров. Под этим слоем встречаются окаменелые коряги — останки могучих деревьев, шумевших здесь, может быть, еще до великого обледенения.
Промышленная добыча торфяного топлива на Гусевском болоте началась в конце прошлого века. На этом топливе работала котельная текстильной фабрики и стекловарные печи Мальцевского завода.
На торфяном топливе работает Шатурская электростанция имени В. И. Ленина. В начале тридцатых годов она считалась самой крупной и эффективной торфяной электростанцией в мире.
Торф идет не только на топливо. Торфяная крошка с успехом используется и для удобрения мещерских песчаных полей.
8
Знойным, засушливым летом 1972 года на Мещеру обрушились лесные пожары. Несколько очагов пожара возникло в Гусевском районе Владимирской области. Причиной и в том, и в другом, и в третьем, а может быть, и в сотом случае была беспечность, неосторожность: кто-то из рыбаков, ночевавших на берегу речки или лесного озера, оставил непотушенным костер, кто-то из грибников бросил тлеющий окурок сигареты, а для сухой, как порох, подстилки леса довольно и малой искорки, чтобы вызвать пожар.
Если бы выгоревшие в Гусевском районе леса приводить в порядок и восстанавливать только силами местного леспромхоза, то на это понадобилось бы очень много времени. Между тем, нерасчищенные горельники за два-три года могут превратиться в очаги лесных эпидемий, способных нанести вред не меньший, чем сами пожары. Поэтому пришлось обратиться за помощью к колхозам и совхозам южных безлесных районов страны. Тем позарез была нужна древесина, а на горельниках были рухнувшие опаленные деревья, которые еще можно пустить в дело. Зимой здесь работали бригады из Воронежской области и Краснодарского края. Заготавливая для себя древесину, они провели поверхностную разборку на сотнях гектаров горельников. Но главная забота о восстановлении лесов все-таки дело местных лесхозов.
Летом 1973 года мне довелось побывать в тех местах, где прошли лесные пожары.
Главный лесничий Гусевского леспромхоза Иван Иванович Борисов и секретарь партийной организации Анатолий Иванович Максюков предложили мне проехать с ними по основным горельникам и поглядеть, что там делается. Оба они в свое время окончили Муромский лесной техникум и уже не первый десяток лет работают в Гусевском леспромхозе. Оба — энтузиасты лесного дела.
Леспромхозовский ГАЗ-69, вихляя и прыгая, словно козел, колесил по узким лесным дорогам и просекам то мимо черных завалов, то вдоль сгоревших торфяников, то по уже раскорчеванным вырубкам. Отрадно было из горельников углубиться в зеленый бархат живого уцелевшего леса, от которого веяло свежей смолой и прохладой. Но потом снова попадались омертвелые гари. Чаще всего встречались опаленные заросли молодняка.
— Истинная трагедия! — сокрушался лесничий.— Лесок только-только начал набирать силу, а жизнь его оборвалась безвременно и жестоко. И беда в том, что именно молодой загубленный лес чаще всего превращается в источник заразы.
В Тасинском лесничестве, угнездившемся на окраине маленького заводского поселка, Максюков спросил, работает ли нынче товарищ Узбеков?
— Работает. Сегодня он в 118 квартале гарь расчищает.
— С ним надо встретиться,— предложил мне Максюков.
По пути в 118 квартал он рассказал, что Виталий Узбеков — один из лучших механизаторов леспромхоза. Поступил сюда пятнадцать лет тому назад сразу после армейской службы. Сначала был слесарем, потом трактористом. Зимой работает на трелевке леса, а летом на корчевке пней и подборке сучьев на вырубленных участках. Сейчас ему уже под сорок лет. С 1961 года — член партии. Среди товарищей пользуется большим уважением и авторитетом. В работе проявил себя талантливым рационализатором.
— Вот, например, получили мы новую машину для подборки сучьев. Технически она считалась хорошей, но Узбеков, поработав на ней, предложил изменить конструкцию. С его предложением согласились. Переделывал машину он сам, и в результате производительность ее увеличилась в десять раз. В десять раз! — подчеркнул Максюков.
Там, где прежде работали десять машин и десять механизаторов, Узбеков стал управляться один. За производственные успехи его наградили орденом Трудового Красного Знамени, а в прошлом году — медалью «За отвагу на пожаре». Нынешней весной он по своей инициативе посадил 60 гектаров нового леса.
Вот и сейчас он был занят расчисткой горельника для новых посадок. Трактор натужно ревел, ворочаясь средь беспорядочно рухнувших деревьев. В знойном воздухе кружилась темная пыль. Махнув Узбекову рукой, чтобы остановился, лесничий спросил, как идет дело. Тот сдержанно, лаконично ответил: «Нормально». Подошли рабочие из его бригады и подтвердили, что дело идет хорошо. Узкое, сухое лицо Узбекова, темные брови шнурочком и миндальной формы глаза как бы соответствовали фамилии, и я спросил, уж не из Средней ли Азии он?
— Нет,— ответил Узбеков.— Я здешний. Родился в Тасине. Рос и учился здесь. Армейская служба проходила в Прибалтике, в войсках ВВС. Но Мещера манила к себе. Отслужив, я вернулся сюда, женился на девушке, с которой дружил еще до призыва в армию, и теперь у нас уже трое детей.
Лесник — мужская профессия. Но среди мещерских лесников, особо отличившихся в борьбе с огнем и награжденных медалью «За отвагу на пожаре», есть женщина — Пелагея Сиротина. Живет она в Шевертнях, одной из деревень Палищенского куста, возле которого сходятся границы Московской, Рязанской и Владимирской областей.
В лесничестве о Сиротиной говорили:
— Огонь, охвативший Мезиновское болото, подбирался к ее кварталам, но Пелагея не дала ему ходу. Дни и ночи была на страже и прямо-таки по-богатырски защищала свой лес.
Мысленно я и представлял ее богатыршей, могучей хозяйкой леса.
— А давайте заедем к ней,— предложил главный лесничий.
Сиротину мы застали дома. Она только что вернулась с обхода. Ничего богатырского в ее внешности не было: невысокая, худощавая, в молодости, вероятно, очень красивая женщина. Смуглое от загара лицо. В мочках ушей — цыганские, серебряным полумесяцем серьги. И волосы на висках уже тронуты серебром седины.
Поздоровавшись и разговорившись, я спросил, как и почему стала она лесником.
— Нужда заставила,— улыбаясь, ответила она.— В сорок первом году мужа призвали в армию. На руках у меня осталось трое детишек. Три девочки, одна другой меньше. Старшей, Марии, всего восемь лет, а Шурка с Олей совсем малышки. Колхоз у нас в Шевертнях был слабоват. На трудодни почти ничего не давали, а жить-то надо. Вот и напросилась я в лесники. Зарплата невелика, зато хоть паек давали. Ради пайка и пошла туда. Работа, конечно, нелегкая. У меня вот девять с половиной кварталов. Это девятьсот пятьдесят гектаров получается. Обойди-ко их!
Она умолкла, задумалась, словно припоминая то, теперь уж далекое время, потом, глубоко вздохнув, продолжала:
— Правду-то сказать, я не только из-за пайка пошла на эту работу. Прислали мне похоронное извещение, что погиб в бою мой Гаврила Васильевич. Я поначалу от этой вести упала, как мертвая, а потом выплакаться никак не могла. Бывало, заплачу, а детишки пуще того. Так и воем в четыре голоса. Вот тогда и надумала в лесники поступить. Уйду в лес да там в одиночку и выплачусь...
Первое время тяжело было работать. Погода, непогода, лето ли, зима ли, а обход каждый день делать надо. Одежонка неподходящая, сапог тогда не давали. Сами знаете — время военное. Вернешься с обхода домой, как избитая, а дома дела невпроворот: постирать надо, постряпать, детей обиходить, за коровой убрать. Потом попривыкла, да и девчонки-то подросли, легче стало. Вот так тридцать лет и служу. Теперь в лесу-то каждое деревце знаю, каждую кукушку по голосу различу.
