Шишкин лес - Червинский Александр (читать книги онлайн бесплатно серию книг TXT) 📗
Антон углубляется в чащу. Айдогды идет рядом. Мальчишки мелькают за деревьями.
— Ну твой папочка хорош, — говорит Айдогды, — не помнит, как зовут его внуков.
— Зато он великий режиссер, — говорит Антон.
— Ты тоже режиссер, но при этом ты нормальный человек.
— Я давно не режиссер. Я ресторатор.
— Ты был замечательным режиссером. До того как твой папочка опять появился. Он тебя просто подавляет своим величием. А ведь он сбежал, когда тебе было тринадцать лет. Из-за него твою маму выгнали из театра. А теперь как ни в чем не бывало: «Это мои внуки!» И не помнит, кто Арслан, а кто Горкут.
— Перестань. — Антон приседает и раздвигает мох. — Смотри. Лисички.
Во мху россыпь крохотных ярко-оранжевых грибов. Лес пронизан солнечными лучами. Пересвист птиц.
— Ay! Ay! — перекликаются за кустами Горкут и Арслан.
— И вообще, я не понимаю, что мы тут делаем, — говорит Айдогды.
— Степа хотел, чтоб мы все собрались, — говорит Антон, — вся семья.
— Ничего себе семья! — сердится Айдогды. — Дедушка, который не знает имен внуков. Разведенные Маша с Сорокиным. Котя в состоянии клинической депрессии. Таня с зелеными волосами, которая изменяет ему с Левко. А остальные — вообще туркмены.
— А ты помнишь, как у Степы в «Нашей истории»? — говорит Антон. — «Другой истории у нас нет».
— У тебя есть, — возражает Айдогды. — У тебя есть я и мальчишки, — и показывает Антону на гриб: — Это съедобный?
— Поганка. Вроде тебя.
— Что?! От поганки слышу!
Она толкает его, подставив ножку. Он падает в траву. Она валится на него. Целуются. Горкут и Арслан выскакивают из кустов и прыгают на родителей. Куча мала.
На фоне темного ельника светится на солнце сеть паутины. Таня входит в нее лицом, вскрикивает, обмахивается руками и срывает с головы платок.
— Мама! Я сейчас умру! — дико кричит Таня. — Макс! Паук! Он по мне ходит ногами! Поймай его!
Макс запускает руку Тане за шиворот и ловит паука.
— Извини. Я веду себя ужасно, — отряхивается Таня. — У меня просто голые нервы. Я из-за Петьки схожу с ума. Мы же эти девять миллионов до сих пор не отдали. Я все время боюсь. Макс, что с нами будет?
— Рассказать, что будет?
— Ну?
— Все будет хорошо, — говорит Макс. — Мы отдадим Алешин долг, и эти подонки от нас отстанут. Все будет хорошо, но ты останешься такой же сумасшедшей. Ты просто так устроена. Потому что ты актриса.
— Хорошая?
— Мне кажется, да.
— Дай мне паука! — кричит Таня. — Я его поцелую!
Из травы торчит коричневая, мокрая, облепленная желтыми листьями шляпка боровика. Нина приседает перед ним:
— Петька! Мне кажется, ты сейчас найдешь самый главный в лесу гриб-боровик.
— Где?
— Ищи.
— Где? Где?
— А ты под листики заглядывай.
— Где? — Петька приседает и выпучивает глаза.
Гриб у него перед носом, но от возбуждения мой внук не видит его.
Сорокин, с букетом астр в руке, идет через поле. Маша плетется за ним.
— Я понимаю, — говорит Сорокин, — Степа никого не просит о помощи, потому что наверху коррупция и милиция повязана. Это все понятно. Но я-то здесь при чем? Что он от меня хочет? За кого он меня принимает? Я себя чувствую полным идиотом.
— Я тем более, — говорит Маша.
Она у нас всегда была страшной антисоветчицей и, когда узнала, что Сорокин — сотрудник КГБ, сразу с ним развелась. При том что ужасно его любила. Напрасно Сорокин пытался доказать ей, что он не агент и никогда агентом не был. Она ему не поверила и до сих пор не верит. Я тоже не верю. Не знаю, как сейчас, но раньше Сорокин агентом точно был. Мне это сообщил по секрету Машин отец Эрик Иванов. Эрик тоже сотрудничал с этой организацией. А отец Эрика, Машин дед, знаменитый чекист Нахамкин, более чем сотрудничал. Он был одним из ее столпов.
Сорокин с Машей идут через поле. Впереди виден деревянный крест и около него — три похожие на привидения белые фигуры. Оттуда доносится музыка.
У основания креста — целая гора цветов. Свежие лежат поверх совершенно уже сгнивших. На вершине этого сооружения — моя фотография, завернутая в пожухлую от дождей пленку. Старая фотография шестидесятых годов, когда я, как все, носил длинные волосы и бороду. Музыка из моей «Немой музы» звучит из прикрытого пленкой магнитофона. В стеклянных банках горят свечи.
Привидения оказываются тремя замерзшими на ветру женщинами. Одна толстая и две тощие. На толстой белое пальто, на тощих — белые пуховики. Белые платки на головах, белые чулки и туфли. Толстая — пожилая, мой зритель, из тех, кто еще помнит. Тонкие — не намного моложе.
— Вы здесь в первый раз? — спрашивает толстая у Сорокина.
— Да.
— Цветочки вот сюда положьте. Вы сами, часом, не из Мытищ?
— Нет, мы не из Мытищ. — Сорокин кладет букет к основанию креста.
— Учтите, — говорит толстая женщина, — крест поставили не мытищинские, а мы. Мытищинские уже потом сюда понабежали. И деньги на памятник вы им ни в коем случае не давайте. Они будут просить, а вы не давайте. Их никто не уполномачивал. Только нам.
— Понятно, — кивает Сорокин. — А вы все в белом, потому что...
— Как у него в фильме «Немая муза», — кивает толстая. — Там же все в белых одеждах.
— Слышь, Мария? — оборачивается Сорокин к Маше. — Ты смотри, в следующий раз тоже белое надень.
— Обязательно, — сквозь зубы отвечает Маша.
— Но у меня самого белого ничего нет, — озабоченно сообщает Сорокин толстой женщине.
— Мужчинам не обязательно.
— Но мужчины в «Немой музе» тоже все в белом.
— Не все. Сумеркин в начале в черном фраке. Вы вообще сколько раз смотрели?
— А вы сами?
— Я сто семнадцать раз, — говорит толстая.
— Слышь, Мария? — расстраивается Сорокин. — А мы с тобой только девяносто шесть.
Маша отворачивается.
— Но я помню все наизусть, — продолжает Сорокин. — Поэт Сумеркин — большевик. Нина — певица в ресторане у деникинцев. И Сумеркину поручено ее завербовать, чтоб она взорвала белого генерала. Который ее любит.
— Не любит, а грубо домогается, — поправляет толстая.
— Согласен, — в тон ей говорит Сорокин. — Любит ее по-настоящему только Сумеркин. И он понимает, что на задании Нина может погибнуть. И он пишет стихи. И она в конце фильма их поет.
