За Москвою-рекой - Тевекелян Варткес Арутюнович (читаем книги онлайн TXT) 📗
— Брось дурить, я всерьез!
— Ия всерьез. Сам знаешь, у Милочки завелись знатные друзья. Куда мне, красильному поммастера, тягаться с ними!
— Вот бы не поверил, что ты такой дурак, да еще и трус!
— При чем здесь трусость?
— Как же! Появился расфранченный лоботряс, а ты и в кусты!
— Видишь ли, в таких делах силком ничего не сделаешь. Это тебе не кулачный бой...
— Чепуха! По-моему, счастье тоже надо брать с бою!
Они вышли к Сокольникам и направились по аллее
между станцией метро и парком культуры. По обеим сторонам этой широкой аллеи летом цвело множество анютиных глазок и душистого горошка, а сейчас из-под снега торчали верхушки кустов и сиротливо дрожали под порывами холодного ветра недавно посаженные деревья. На каждом шагу навстречу им попадались молодые парни и девушки в спортивных костюмах, с чемоданчиками в руках. Возбужденные, веселые, шутя и смеясЬ, они спешили на каток.
— Впрочем, дело твое, как хочешь! — опять заговорил Леонид, продолжая незаконченную беседу. — У меня к тебе другой вопрос, я за этим, собственно, и пришел. Скажи, очень трудно работать и учиться?
— Смотря кому. Мне, например, спецпредметы даются легко, я ведь их знаю не хуже иного преподавателя- непроизводственника, а вот над математикой, химией и особенно сопроматом приходится попыхтеть. Почему ты об этом спрашиваешь?
— Думаю поступить на работу и перейти в вечерний или на заочный.
— Тебе-то это зачем?
— Дома у нас нехорошо... Такая, понимаешь, обстановочка, что хоть вон беги. Отчим все молчит и молчит. За целый вечер из него слова не вытянешь. Мне все кажется, что он укоряет нас с сестрой: как, мол, не стыдно вам, таким дылдам, сидеть у чужого человека на шее! Милочка то и дело грубит ему, да и вообще она за последнее время ведет себя странно. То весела, без причины хохочет, то молчит, о чем-то думает. Мне кажется, она жалеет, что ушла из театрального. Или ссора с тобой повлияла на нее...
— Мы не ссорились, — сказал Сергей. — Я просто отошел. Не люблю быть навязчивым.
— Это все равно. Ты не мешай, дай договорить. Переход Милочки в Институт иностранных языков я считаю очередным капризом. Какой из нее педагог?.. Мама тоже почему-то нервничает, постоянно ворчит на всех. Кажется, у них с отчимом нелады. А тут еще этот Никонов крутится около них...
Искренний рассказ товарища тронул Сергея. Он подумал: «Если бы ты знал всю правду об отце!» Но сейчас было не время говорить об этом. Пусть парень успокоится, придет в себя, а там видно будет. Действительно, как, должно быть, тяжело есть хлеб чужого человека!.. Хотелось помочь Лене, но как?
— Переходи-ка ты жить к нам! — предложил Сергей.— Диван у нас свободный, я уверен, мама ничего не будет иметь против. Учебу не бросай. Работать и одновременно учиться тебе будет трудно. Специальности у тебя никакой нет, а чтобы на производстве зарабатывать, тоже надо учиться, — ходить в школу, сдавать техминимум. Хватит ли у тебя оиленок совмещать две учебы?
— Значит, ты предлагаешь мне жить на твоем иждивении?
— Зачем на иждивении? Ты стипендию получаешь.
— На триста семьдесят рублей далеко не уедешь!
— Живут же люди... Ну, дело твое, как знаешь...
Сергей обиделся: он предлагает от чистого сердца,
а Леня корчит из себя щепетильного интеллигента. Подумав, он все же добавил:
— Только не спеши, все обдумай хорошенько. Когда бы ты ни захотел, двери нашего дома для тебя всегда открыты.
— Спасибо...
На этом они расстались—Леонид направился к метро.
Сергей постоял, посмотрел ему вслед и свернул к себе в переулок. Где-то за углом негромко наигрывала гармоника:
Хороши весной в саду цветочки...
«Если бы в жизни были одни цветочки!» — подумал он.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Василий Петрович, и вообще-то человек невеселый, замкнутый по характеру, в последнее время хмурился и молчал больше обычного, и молчание его угнетающе действовало на домашних. Всем на свете был он недоволен,— впрочем, на это у него, пожалуй, были веские причины, служебные и личные.
Неприятности по работе начались в связи с его письмом о плане. На совещании у министра плановики без труда доказали, что производственные мощности предприятий его глазка позволяют выпускать продукции значительно больше, чем намечается. «Экономия всего лишь одного процента сырья, на отсутствие которого так настойчиво ссылается товарищ Толстяков, обеспечит создание необходимых переходящих запасов для нормальной работы», — заявили плановики.
Несколькими днями позже, на заседании коллегии, министр, говоря о плане, обрушился на руководителей, работающих по старинке, без инициативы, на любителей легкой жизни. Правда, фамилии он не называл, но Василий Петрович не был таким простачком, чтобы не понять, к кому все это относилось. Нет, он не был простачком, хотя и любил порой им прикидываться! Многолетняя работа в аппарате помогла Василию Петровичу выработать особое чутье, с помощью которого он безошибочно улавливал малейшие оттенки в настроениях начальства, из незначительных на первый взгляд фактов он умел делать необходимые выводы, в особенности тогда, когда они касались лично его. Разве он не понял истинного смысла назначения Власова директором комбината? Ясное дело — министр считает именно его, Василия Петровича, любителем спокойной жизни и старается окружить беспокойными людьми, вроде Власова. Тут было над чем призадуматься...
Новый, повышенный план утвердили, до начала года оставалось мало времени, а четких организационно-технических мероприятий, обеспечивающих выполнение плана, пока не было. Василий Петрович давно усвоил простую истину: при выполнении плана все грехи списываются; как говорится-, победителей не судят! Теперь же ускользал и этот его главный козырь. Сорвется план — зашатается и он, Василий Петрович. А вдруг упадет?.. Пока не поздно, нужно перестраиваться, нужно найти способ рассеять неблагоприятное мнение о нем министра.
В общем, поводов для беспокойства у него было, казалось, более чем достаточно, а тут еще родной сын постарался. Он вернул подарки, полученные через Никонова, и прислал дерзкое письмо:
«Мы с мамой ни в чьей помощи не нуждаемся, о нас можешь не беспокоиться. Твои дорогие подарки нам ни к чему — у тебя есть кого задаривать...»
Хуже всего, что секретарша вскрыла письмо и, нужно полагать, прочла. Сейчас, наверное, весь аппарат судачит по этому поводу, а секретарь партбюро Григорьева злорадствует больше всех. Неприятная женщина эта Григорьева! Василий Петрович еще на отчетно-выборном собрании выступал против ее кандидатуры, но его не послушались, выбрали, а теперь ему одному приходится отдуваться за это. Недавно при всех коммунистах Григорьева проехалась по его адресу: «В партии нет командиров и рядовых — все равны. Вы, товарищ Толстяков, начальник у себя в кабинете, а здесь, на партсобрании, вы такой же рядовой, как все!..» Прямо так и сказала. Глупая, не понимает, что это общие слова! Не может быть человек начальником союзного главка и одновременно рядовым! Просто она хорохорится, хочет у коммунистов дешевый авторитет заработать. Нет, пока не поздно, эту женщину нужно обуздать, а то и убрать. Можно выдвинуть ее на большую работу. Она инженер — пусть работает на фабрике и не трет юбку в аппаратных креслах.
Лежа с закрытыми глазами на диване, Василий Петрович перебирал в памяти события последних дней.
...С ума сошел мальчишка — даже «здравствуй, папа», не написал. Говорят, бросил учебу и где-то работает. Зачем ему, дураку, это нужно? Разве они с матерью не получают ежемесячно на жизнь шестьсот рублей? Вырастет шалопаем, и отец окажется виноват. Подумаешь, самолюбие заело, ни от кого помощи не хочет принимать... Вот дети Ларисы над такими пустяками не задумываются — живут на всем готовом, образование получают, будто так и должно быть...
