На росстанях - Колас Якуб Михайлович (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Вот хотя бы дед Микита. Седой как лунь. Острый, пронизывающий взгляд колючих глаз. Старость согнула его крепкий стан и набросила на его лицо и на высокий лоб целую сетку морщин. Но что за дока был дед Микита в молодости! Не было в селе равного ему. Такие штуки выкидывал, каких теперь никто не сумеет проделать, — ведь разве теперь такой народ? Да что там молодые годы! Даже и сейчас, несмотря на свои восемьдесят лет, дед Микита молодого за пояс заткнет. Вот пусть только подгуляет, пусть оживет в нем его молодая бунтарская кровь, — не вытерпит дед, просунет руки в круглые отверстия тяжелых каменных жерновов и пойдет с этими жерновами, как с легкими деревянными кружками, вприсядку по хате. И теперь еще боятся деда Микиты: ведь он знахарь-колдун, хотя знахарством не занимается, но если кто прогневит деда, тот узнает силу дедовых чар. Микита — человек нелюдимый, днем его почти и не встретишь на людях, и живет он один, как волк, давно похоронив свою старуху и отбившись от детей.
Дед Микита и другие родоначальники Тельшина добровольно уступили свои права более молодым и здоровым, сами же стоили в стороне от общественных дел: ведь они уже внесли свой вклад в общественное строительство; к тому же, хотя деревенская жизнь изменялась и очень медленно, незаметно, старые представители ее, деды-полешуки, находили в ней теперь много такого, что не отвечало их взглядам. И только уж в самых важных чрезвычайных делах принимали они участие.
Так, когда возникало какое-нибудь запутанное дело общедеревенского характера, слезал с печи совсем уже старый дед Микодым, выходил на улицу и громко заявлял:
— Вы не думайте, что все так обойдется. Правда не шкварка, с кашею не съешь. Выйдет наверх она, родная. Ведь даже сама земля присягала небу не оставлять ему темных дел, которые не будут распутаны здесь.
Обычно все деды сидели дома либо копались во дворе. В церковь они почти никогда не ходили, да в Тельшине церкви, если не считать часовенки на кладбище, не было. А дома молиться богу — больше нагрешишь, чем намолишься. Кроме того, молиться их не учили. И вообще никто в Тельшине не умел молиться как следует. Каждый молился так, как ему вздумается. Один раз в год, на благовещенье, приезжал сюда батюшка из Малевич. Тогда все тельшинцы несли свои грехи еще более грешному отцу Модесту, который был завзятым пьяницей и сквернословом. Вероятно, за это и покарал святой Илья малевичскую церковь, разбив молнией ее колокольню. А может, и другой грех отца Модеста навлек на эту церковь такую кару: ведь он сушил жито за царскими вратами, а в святое воскресенье перед богослужением обычно ходил на болото трясти бучи [Бучи — рыболовный снаряд из ивовых прутьев] с рыбою своих прихожан.
Однажды, бродя по болоту, он провалился в трясину до самого пояса. Церковный староста, ходивший вместе с батюшкой на добычу, стоял и спокойно взирал, как отец Модест барахтался в грязи и не мог вытащить из нее ног.
— Чего смотришь, падаль, зараза? Тащи меня!
Тогда только подошел староста и вызволил из болота отца Модеста.
В это воскресенье отец Модест устроил забастовку и не пошел служить обедню.
— Что, батюшка, может, время звонить к обедне? — спрашивал его староста.
— Даже не думай! — крикнул отец Модест. — Как бог ко мне, так и я к богу!
И все же тельшинцы считали необходимым, так или иначе, иметь связь с небом и церковью, хотя эта связь была в значительной степени формальной и поверхностной.
Лобанович долго не мог забыть одного случая, когда особенно ярко проявилось своеобразное отношение тельшинцев к религиозным обрядам.
Было раннее утро, только что рассвело. Учитель спал еще сладким сном. В кухне, рядом с комнаткой учителя, где он спал, стоял глухой шум от множества голосов жителей Тельшина. Этот шум порой становился гуще и усиливался, что вызывало сердитые окрики сторожихи, не хотевшей тревожить "панича". Лобанович проснулся и начал прислушиваться. Дверь во двор то открывалась, то закрывалась. В кухне топали, толклись люди; стучали жбаны, кувшины и бутылки, и весь этот шум время от времени покрывался и заглушался шумом воды. Вода лилась из ведер в кадку.
Учитель оделся. Открыв дверь, он увидел полную кухню полешуков и полешучек, девчат, молодых и старых женщин. Все они протискивались к кадке и брали оттуда воду. Сторожиха руководила всем этим делом и подливала в кадку воду. Увидев учителя, собравшиеся встретили его приветливыми улыбками.
— Что это ты, бабка, тут делаешь?
— Воду святую раздаю, паничок.
— Ах, правда! — проговорил учитель. — Сегодня же водосвятие. Разве батюшка святил?
— Нет, паничок. Помните, приезжал хатовичский батюшка служить молебен в школе? От молебна осталась вода. Я перелила ее в бутылочку, а теперь, видите, мы разбавили ее, и люди берут святую воду.
— Так ведь это же нужно в церковь поехать да на иордан пойти и оттуда воды набрать.
— Далеко, паничок, ездить, — авторитетно проговорил староста.
— И там так же, — махнул рукою Степан Рылка, тот самый, который когда-то возил учителя в волость.
В течение часа вся деревня набрала себе "святой воды". Бабка в этот день чувствовала себя самым важным лицом в деревне.
Несколько раз зазывал Лобанович тельшинцев в школу. Во все хаты ученики разносили весть, что в такой-то вечер учитель приглашает жителей в школу, где он будет говорить и читать.
В первый вечер народу пришло столько, что даже мест не хватило. Как-никак, это все-таки было интересно для полешуков. Полешуки, главным образом пожилые люди, важно уселись на скамейках, а девчата и молодые хлопцы сбились в кучу возле дверей, пощипывая друг друга и пересмеиваясь.
Когда все собрались и заняли места, пришел учитель. Коротко объяснил он слушателям, с какой целью собрал Их. Каждый человек, говорил учитель, должен стремиться к тому, чтобы жизнь стала хорошей и разумной. Он говорил о том, каким образом улучшить жизнь и что нужно делать, чтобы это улучшение было настоящим и значительным. Стараясь заинтересовать слушателей, учитель приводил примеры из их собственной жизни, правдивые, простые и понятные. Он хорошо подготовился к беседе, говорил гладко, порой вдохновенно. Но Лобановича очень удивило, что девчата совсем не слушали и больше интересовались своими кавалерами, чем его речью. Старые полешуки хотя и слушали, но то один, то другой широко открывал рот и зевал. А в конце речи Максим Телушка заметил:
— Все это правда, паничок. Но куда уж нам учиться! Пусть уж они учатся, а мы и так доживем.
При слове "они" Максим показал рукой на учеников.
XXII
Попытавшись еще раз-другой собрать крестьян и заметив, что число слушателей все уменьшается, Лобанович махнул рукой на свою затею. И все же перед ним снова встал вопрос: что делать и чем ему заняться? В будние дни с утра до вечера он был в школе. Но наступали долгие зимние вечера. Куда девать свободное время? Он садился за чтение, зубрил на всякий случай разные учебники, писал письма друзьям, также заброшенным в глухие уголки Беларуси; даже начал вести дневник, в котором пытался запечатлеть свои мысли, настроения и переживания. Вначале этот дневник его сильно увлек, и Лобанович просиживал над ним многие часы. Разумеется, в дневнике самое видное место отводилось одной девушке. Боязнь, что тетрадь попадет кому-нибудь в руки и откроет тайну его души, заставляла прибегать к замысловатым оборотам речи и приемам записи, употреблять разные аллегории. Но через неделю дневник был заброшен, так как самому автору он показался очень наивным и смешным.
А что же эта девушка, так сильно нарушившая покой молодого учителя, о чем думала она? Ядвися загостилась в Гораденщине и, как видно, не очень торопилась домой. Такое невнимание с ее стороны обижало и оскорбляло Лобановича. Ему хотелось, чтобы она скорее вернулась в Тельшино, не потому, что он намеревался тотчас же одеться и побежать к ней. Нет, совсем нет! Он твердо решил показать полное равнодушие к ее особе. Он даже несколько раз в день пройдет мимо ее окон, но и головы не повернет в ее сторону и виду не подаст, что она интересует его, что ему без нее тяжело и грустно. Он только насладится своей местью, но и слова не скажет ей о своих переживаниях.
