Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
— Ироды-ы! — обессиленным голосом вскрикнула Ульяна Фёдоровна, шагнула, грязная и растрёпанная, к Косоротову. — Баба умом тронулась, а вам мало, мало… Меня, старуху, лучше бейте! Всё равно мне помирать…
И, схватившись за грудь, повалилась. Губы и лицо её посинели.
И тут в камере все как-то враз зашевелились, заволновались. Косоротов отступил к дверям, взмахнул тяжким пуком ключей на железной проволоке.
— Тих-хо! А то я успокою мигом! Вызову счас караульную роту…
И в самом деле все будто испугались этой угрозы, быстро смолкли. И в полной тишине Косоротов сказал, глядя на хрупкую фигурку Лизы:
— Освобождаем их. Хотя, будь моя воля… её вот к солдатам в караулку на ночь сперва запустить. Всё ж таки людям радость.
Ульяна Фёдоровна чувствовала, что умирает. Но она нашла в себе силы ещё вывести Лизу на улицу, оттащить на несколько метров в сторону от окованных железом дверей здания белочешской контрразведки. И здесь, когда они лежали на земле под чьим-то забором, их нашёл Юрка.
— Мама! Бабушка! Они меня отпустили… Я думал, опять бить будут, а они отпустили! Дядька Косоротов только по голове напоследок шибанул, гад. Мам, ты почему ничего не говоришь?
Лиза, безучастная ко всему, прислонившись спиной к дощатому забору, широко открытыми глазами смотрела на звёздное небо, кое-где закрытое тучами, смотрела так, будто видела впервые и эти звёзды, и ночные чёрные тучи, и ныряющую в эти тучи ущербную луну.
— Ты не трогай, сынок, мамку-то, — тяжко дыша, проговорила Ульяна Фёдоровна. — Не тревожь… Захворала она. Сбегай на нашу улицу, кликни кого-нибудь. Одним-то нам не добраться до дому.
Юрка убежал. Через час он привёл двух мужиков и женщину. Вполголоса переговариваясь, мужики подняли тяжёлую, почти бесчувственную Ульяну Фёдоровну и, поглядывая на глухой забор, которым было обнесено здание контрразведки, повели, потащили прочь. Лиза шла сама, женщина только её чуть подталкивала. Юрка бежал сзади, слушал всхлипы той женщины, глухие голоса мужиков и, понимая, чувствуя, что неотвратимо надвигается какое-то новое и страшное горе, тоже швыркал носом, временами подвывал, как щенок, и смахивал грязными кулаками выступающие слёзы.
Лиза никого не узнавала, даже сына. Не узнала она и квартиры, ходила по комнатам, тыкаясь в стены, спрашивала у Юрки и умирающей Ульяны Фёдоровны: кого они-то ждут здесь, на вокзале, почему так долго не приходит поезд, с которым она должна уехать?
— А вот куда ехать я должна — и забыла, — говорила Лиза, тёрла виски. — Вы не знаете, куда мне надо ехать?
Всё это ускорило кончину Ульяны Фёдоровны.
В день похорон Лиза испуганно притихла, сидела в уголке, смотрела, как женщины-соседки собирают покойницу, шевелила бровями, будто что-то мучительно пыталась вспомнить. И в тоскливой суматохе никто не видел, как и когда Лиза исчезла.
Первым отсутствие матери заметил Юрка, обежал все комнаты, обшарил двор.
— Мама, мама-а! — закричал он. — Куда она делась? Вы не видели маму?
Какой-то старик с костылём и котомкой, подошедший к калитке, сказал, что час назад видел блаженную вроде бы женщину на самом выходе из города.
— Это она, она! — крикнул Юрка, выскочил на улицу. Но тут же вернулся, затормошил старика: — Где… на каком выходе? Слышь, дедушка?
— А там, сынок… На Верхнюю Ельцовку она, кажись, побрела.
Это было в последний день июня, а числа десятого июля к поскотине небольшой деревеньки Барлак, что верстах в тридцати от Новониколаевска, подошёл грязный, оборванный мальчишка с исхудавшими глазами, с давно не чёсанными, пыльными волосами.
— Ты чей такой? — спросила его низенькая босая женщина с прутом, пасшая гусей.
— Савельев Юрка я.
— Откуда же ты?
— Я с города.
— Ну, ступай, пройдись по деревне, — вздохнула женщина. — Може, кто и подаст. Сейчас мало подают. А что там у вас, в городу-то?
— Я не за милостыней. Я мамку ищу. Я в соседней деревне был, мне сказали, что она сюда пошла.
— Кто же твоя мамка?
— Она такая высокая. И она… она никого не узнаёт. Её в тюрьме били.
— Блаженная?.. Постой, сёдни в полдень какая-то блаженная побирушка была в деревне. Её старая Ферапонтиха, кажись, к себе покормить увела. А ну-ка пойдём…
У старой Ферапонтихи никакой побирушки уже не было.
— Ушла она, сердешная, — сказала грузная, рыхлая старуха, выслушав Юрку и женщину с прутом. — Поела маленько и пошла. Уж давно время будет.
— Куда, куда она пошла? — крикнул Юрка.
— А туда, по сокуровской дороге. Ты кто ей, сын, чо ли? Голодный ты, видать. Поешь и ты, сядь.
Но Юрка не стал есть, хотя и был сильно голоден. Он выбежал на подворье, кинулся по указанной дороге. Уже больше двух недель он ходил по пригородным деревням, разыскивая мать, питаясь случайным подаянием, ночуя где придётся. И дня четыре назад вроде напал на её след, но всё никак не мог настигнуть.
Солнце пекло, дорога была сильно разъезженная, пыльная, горячая. Обжигая босые ноги, Юрка то шёл, то бежал, опасаясь, что мать, если она действительно пошла по этой дороге, опять свернёт на какой-либо просёлок. Но отворотов, к счастью, не было.
Мать он увидел издали, сразу узнал её худые плечи, обтянутые синей кофточкой, косо болтающуюся на ней юбку, растрёпанные волосы. Она шла медленно, опустив голову, внимательно разглядывая дорогу. Юрка припустил, собрав последние силёнки, и, подбегая, услышал, как мать бормочет бессвязно:
— Над городом запах… Давно отзвенели… Тоску запрокинь…
— Мама! Мамочка! — закричал он.
Лиза остановилась, глянула на сына тусклыми, бессмысленными глазами.
— Мама!
— Прочь, прочь! — чуть отшатнулась она. — Ты кто?
— Да это же я, Юрка. Я тебя давно ищу.
— Юрка? Какой Юрка? — спросила она, не мигая стала глядеть на сына, наклоняя голову то вправо, то влево. Брови её нахмурились, затрепетали вроде, но тут же расправились и застыли. — Нет, я не знаю тебя…
— А ты вспомни, мама! — И он схватил её за руку. — Я же Юрка!
— Отстань, мерзкий мальчишка! — вскрикнула она, вырвала руку. И пошла быстро, торопливо. Но вдруг вздрогнула, остановилась. Попятилась, глядя куда-то в небо, показывая вверх пальцем. — Я их всегда вижу, они меня всегда пугают… Кто это?
В небе играли ласточки. Они стремительно и высоко взмывали, падали камнем вниз и снова взмывали.
— Да это ласточки! — крикнул Юрка. — Ну, вспомни, папа ещё песню тебе про ласточек сочинил. Ты ж мне рассказывала. А мы её часто пели с тобой…
— Песню? Какую песню?
— Да вот эту…
И Юрка, снова хватая мать за руку, торопливо, глотая слёзы, заговорил:
Едва Юрка заговорил это, брови Лизы опять задёргались, она опять потёрла виски и мучительно застонала. И мальчишка недетским чутьём угадал, что происходит с матерью, встал перед ней, умоляюще глядя ей в глаза.
— Мамочка! Ну вспомни! Я вот сейчас… даже спою. Вот, послушай…
И он неумело запел срывающимся от волнения голосом:
Он замолк. Он с надеждой глядел на мать снизу вверх.
— Ну, вспомни! Ты ещё говорила, что папа не до конца сочинил эту песню, потому что ему некогда. Но он её досочинит тебе.
— Да, да, ему некогда, — пробормотала Лиза. — И сразу увидишь… как быстрые птицы… пронзают…
Лицо её, измученное, некрасивое, исказилось совсем до неузнаваемости, стало вовсе страшным. Потом по нему прошла, прокатилась судорога, глаза широко раскрылись, в них затрепетал неясный свет, загорелось что-то осмысленное. И вдруг быстро-быстро, в две-три секунды, её глаза наполнились слезами, губы задрожали, и она, шатаясь, протянула к сыну руки, закричала на всю степь пронзительно и страшно:
