Кожаные перчатки - Александров Михаил Владимирович (книга регистрации TXT) 📗
В другое время я послал бы ко всем чертям этот завистливый треп. Он претил мне. Но сегодня мне было не до того. Пусть болтает, что хочет. Половиков все-таки пришелся кстати. Не такой уж плохой тренер этот ушлый человек. И на лапах он поработать умеет, надо признать: «Еще, Николаша! Порезче, акцентика не слышу, акцентика…» И в бане он умеет похлестать веником, так что глаза на лоб.
Я к нему забрел с чемоданчиком просто для того, чтобы от скуки немного поразмяться, в ожидании, пока вернется Аркадий Степанович. После двух или трех тренировок — вольный бой со спарринг-партнерами. Я старался хорошо боксировать, это выходило. Уж очень соскучился я по рингу и, конечно, здорово подбадривало то, что они с Юрием Ильичом приговаривали, будто изумляясь:
— Это преступление, Коноплев, что с такими данными ты еще не на большом ринге!
— Талант! Так и прет талантище в каждом движении!..
Они в один голос твердили, что уважают Аркадия Степановича, но он все же настоящий педант и перестраховщик. И они, собственно, ни на чем не настаивали: я вправе решать сам, и только сам. Однако на моем месте они без колебаний выступили бы на большом ринге. Чего ждать? Они тоже кое-что понимают в боксе. Представляется прекрасный случай — чемпионат столицы. В общество нет ни одного тяжеловеса, равного мне. Виталий Шаповаленко? Слов нет, грозный боксер. Но почему молодой боксер должен искать только слабых соперников? И, между нами говоря, Шаповаленко — рыхловат, стареет, не следит за собой… Разумеется, если я побаиваюсь, тогда не о чем разговаривать, они понимают…
Виталий Шаповаленко! Я видел два или три его боя. Он удивительно красив на ринге, несмотря на несколько тяжеловатую фигуру. На ринге он рыцарь с открытым забралом. Он идет в бой, опустив руки, принимает удары на плечи так хладнокровно, будто эти пустяки его нимало не тревожат.
На ринге он хозяин. Я не видел его другим. У него ясная голова, тактика, реакция зверя и расчет математика. Я видел, как в одном международном состязании Шаповаленко движениями корпуса уходил весь раунд от бешеных атак противника, не понимающего, почему он не может достать это совершенно открытое лицо боксера. Шаповаленко улыбался при этом. Я видел, как в бою с очень сильным и сухим ленинградцем, боксирующим быстро, чемпион-тяжеловес шутя загнал соперника, как загоняют норовистого коня, переиграв темпом еще быстрейшим…
— Смотри, товарищ Коноплев, как знаешь…
— Понятно, Николаша, решать тебе, и только тебе…
Так они твердили три недели подряд. И все переглядывались, переговаривались, будто меня здесь не было: «Талантище! Какие данные!..» Закружилась моя головушка, это уж так. Не верил я ни единому их слову, но отчего не попробовать? Убьет он меня, что ли!
Половиков без устали гонял на лапах, внушал: «Маневр и контратака… Вот чего он не любит!»
Отдышавшись, говорил, между прочим: «Будет туго — выбросим полотенце…»
Я решил встретиться с Шаповаленко, когда узнал, что Аркадий Степанович возвращается со дня на день. Я был уверен, что старик сделает все, чтобы не допустить этой встречи.
Понимал я, что поступаю легкомысленно. Поединок боксеров тяжелого веса можно сравнить с танцем с миной в руках. Неравный поединок опасней втройне. Почти исключен в боксе удар без помехи, но удар тяжеловеса, проведенный даже вполсилы, — нокаут. Шаповаленко «держит» нокауты в правой и левой руке, с любой дистанции, из любого положения. Помню, как неожиданно, вне логики ближнего боя рухнул боксер, весящий больше ста килограммов, пропустив короткий, без замаха удар левой руки Шаповаленко.
Опасность… Но разве не в игре с ней — романтика ринга? Вступать в бой, зная заранее, что ничего с тобой не случится, что ты победишь — стоит ли ради этого заниматься боксом?
Риск большой — встреча с Шаповаленко. Но риск ли? Может быть, авантюра? Конечно, старик назвал бы эту встречу авантюрой и, если б я ослушался его, отошел бы от меня надолго, вероятно, навсегда.
…Я помню все до мельчайших подробностей. Мысленно вижу, как проходит на ринг Виталий Шаповаленко. Он идет в легком халате, накинутом на необъятные плечи, разговаривает о чем-то со своим секундантом, невысоким, большеголовым человеком. Я знаю, что это просто давний друг чемпиона, что Шаповаленко на редкость неуживчив, самолюбив, не выносит чужой воли и не любит делить с кем бы то ни было славу своих громких побед. Я вижу, как Виталию почтительно уступают дорогу почетные гости соревнований, что сидят на стульях совсем недалеко от ринга, слышу, как торопливо щелкают затворами фотоаппаратов репортеры. Всех он знает, и все знают его. Вот он на минуту задержался, разговаривает с высоким, очень статным человеком. У этого человека красивая, гордая голова. Он знаком мне по многим кинофильмам, по открыткам, которые продаются в каждом газетном киоске. Я не слышу, о чем говорят они, но почти уверен, что речь идет обо мне. Виталий неопределенно пожал плечами и улыбнулся, собеседник вскользь посмотрел на меня и тоже улыбнулся.
— Ладыженский, — шепнул Половиков, — а рядом с ним, видишь, бровастый? Писатель! Саркисом Саркисовичем зовут…
Половиков называет еще имена, и мне кажется, что каждый раз он при этом делает полупоклон, и мне, конечно, любопытно видеть так близко знаменитости, по из мальчишеского упрямства и немного из зависти говорю: «Подумаешь…»
— Та, синеглазая, — шепчет Половиков в полупоклоне, — Татьяна Еськова… Кажется, поэтесса… твердо не знаю…
Хороша! Светлые глаза, тонкий, с горбинкой носик, длинные и, наверное, мягкие ресницы, волосы цвета золотистого, теплого свободно падают на плечи. На какое-то мгновение мы встречаемся с ней глазами, и она не опускает глаз. Чудится мне в них не то сочувствие, не то ленивая симпатия. Я хмурю брови и отворачиваюсь: еще подумает — заискиваю, ищу знакомства…
Шаповаленко первым появляется на ринге. Судья уже осмотрел его перчатки, отошел.
— Не спеши, — говорит Половиков. — Пусть он там подождет, не любит он этого…
Вероятно, хитрость, тактический ход. Мне неловко заставлять ждать чемпиона. Но раз тактический ход — не надо спешить. Я стою у высоченного занавеса, слышу, как постепенно стихает глуховатый рокот аплодисментов, раскатившийся сверху вниз в огромном Зеленом театре.
— На ринг вторично вызывается Николай Коноплев!
Голос разносится гулко. И вдруг я чувствую, как противная слабость медленно окатывает все тело. Становится мокрой спина, влажными руки, и даже голова покрывается испариной. Это настолько отвратительно, что я почти бегом устремляюсь к рингу. Половиков отстает. Я злюсь. Наверное, думается мне, все видят, какой я трус, как вспотел со страху и стараюсь это скрыть.
Скорее, скорее бы гонг! А там будь что будет…
Половиков меня предупреждал: у Шаповаленко есть свой психологический прием. Этот прием действует магически на новых для чемпиона противников. Пожимая руку перед началом встречи, Шаповаленко стоит, опустив голову, и вдруг в тот момент, когда судья дает знак расходиться по своим углам, быстро поднимает глаза и буквально вбивает их, как шипы, в глаза противника. «Моральная диверсия, — говорил Половиков. — Чепуха! Ты не кролик перед удавом, верно?» Я ждал этой диверсии. И когда почувствовал, что Шаповаленко смотрит на меня, не поднял веки. Судья что-то говорил. Я не слышал. Я пошел в свой угол.
— Маневр, маневр, Николаша, — твердил Половиков, суетясь в углу. — Покружи, подвигайся… Он чемпион, ему обострять бой… И не забывай, что есть на случай полотенце…
Вряд ли следовало напоминать о полотенце. Стало ясным, что Половиков тоже крепко струхнул в последнюю минуту. Он был готов пойти на попятный. Он, пожалуй, способен выбросить полотенце, едва начнется бой. Мы не глядели друг на друга, но оба думали об одном и том же: не кончить ли эту авантюру, эту липу, пока не поздно?
Я слышу, как ахает публика, оборачиваюсь: Шаповаленко сбросил халат, и, как всегда, всех поразили мощные, чуть покатые плечи атлета.
Нет, не надо было смотреть туда. Только что я ждал, когда же наконец ударит гонг. Теперь я боюсь гонга, не хочу его. Я вижу, как над черными тополями висит тонкий серпик месяца, и вспоминаю, как Наташка учила глядеть на молодой месяц обязательно через левое плечо и держать при этом мелочь в руке, — тогда будут деньги. Я стою, положив руки в перчатках на канаты, спиной к рингу, и Половиков, пожевав губами, потихоньку говорит: «Слушай, давай откажемся?» — «А это можно?» — спрашиваю я с надеждой и не узнаю собственного голоса, так он просителен и жалок.
