Прекрасная Адыгене - Солоухин Владимир Алексеевич (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗

Я попросил ребят с фотоаппаратами сфотографировать Олю, когда она зависнет над пропастью, чтобы потом показать фотографию дома. Спустилась она благополучно, но, к моему удивлению, подошла к Александру Александровичу и попросила:

– Я хочу спуститься еще разика два. У меня получается как-то не чисто.

Скорее всего именно в эту минуту и решился окончательно вопрос, пойдет ли Ольга на ледник Аксай, а потом и на восхождение. По крайней мере, в потеплевших глазах у Александра Александровича я прочитал, что она пойдет всюду, куда пойдет остальная группа.

Едва не забыл сказать, что этот способ спуска со скалы называется способом Дюльфера.

Я жил двойной жизнью. Ночевал в лагере, в комнате. На зарядку бежал на бивуак. Там завтракал и оттуда же уходил на занятия. Однако обедать после занятий шел опять в лагерь. После обеда никаких занятий уже не было, все отдыхали у себя по палаткам (было от чего отдохнуть!), а я отдыхал на койке. Теперь до отбоя у меня было свободное время. Я мог читать, делать записи, гулять в одиночестве, но, конечно, тянуло на бивуак.

– Хочешь маленькое социологическое наблюдение? – сказал мне однажды Александр Александрович. – Вот смотри. Я их по палаткам не распределял. Они распределились сами. Потом, в первый же день, произошли небольшие перемещения, и составы палаток утряслись окончательно. Смотри теперь. Эта палатка: все девочки, так сказать, московская интеллигенция. Оля Троицкая – дочь актрисы или там театральной костюмерши, Оля Кутузова – дочь генерала, твоя Оля… В той палатке – девочки, поступившие в институт из других городов: Лида Старостина, Тамара, Лена Цимбалова, Галя. Возьмем ребят. В одной палатке – парни, уже отслужившие в армии, в другой – еще не служившие. И все это совершенно стихийно. Интересно, не правда ли?

Надо сказать о некоторых других обитателях бивуака, кроме основного студенческого состава группы.

С Валерием Георгиевичем Лунычкиным, заместителем Александра Александровича по физической подготовке, мы уже кратко познакомились. С опозданием на три дня приехал еще один преподаватель института, геолог Никита Живаго, что называется, крупный, но отнюдь не полный мужчина. Должно быть, ему, подобно мне, захотелось встряхнуться. У меня было перед ним преимущество в годах (он лет на семь старше), а у него передо мной было преимущество в том, что как геологу ему приходилось больше ходить по горам. Он побывал даже на Эльбрусе. Но все же в дальнейшем наши впечатления мы формулировали немного по-разному. Я говорил во время очередного десятиминутного привала или когда останавливались на ночлег:

– Трудно, но можно. Никита Васильевич отвечал:

– Можно. Но очень трудно.

Был еще один взрослый участник в группе – Альгерт Михайлович, по профессии инженер, но альпинист, мастер спорта, а по происхождению из давным-давно обрусевших немцев.

У него очередной отпуск. Александр Александрович по старой дружбе, скрепленной совместными «пятерками» и «шестерками», попросил его присоединиться к группе, чтобы вся программа не могла сорваться из-за какой-нибудь неожиданности. Ведь если бы Александр Александрович заболел или получил травму (и то и другое вполне возможно в горах), то пришлось бы приглашать для восхождения постороннего инструктора из лагеря.

Александр Александрович, Валерий Георгиевич и Никита Васильевич спали в одной палатке, каждый в своем спальном мешке. Их командирская палатка стояла немного в сторонке. Альгерт Михайлович поставил себе отдельную небольшую палаточку.

Хотите ли несколько штрихов бивуачного и лагерного быта? Александр Александрович назначил в группе «мать» и «отца». Матерью была Лена Басова, деловая и спокойная девушка, несколько постарше своих подруг, а отцом – Виталий Ярош, высокий, сутуловатый парень, говоривший, как мне показалось, с отдаленным украинским акцентом. У «матери» хранились все деньги, которыми располагала группа, и она этими деньгами распоряжалась. Когда было решено, что завтракать я буду на бивуаке, а не в столовой, то деньги за эти завтраки я вручил тоже «матери». Значит, она была вроде казначея. Практически же снабжением занимался Виталий. Ездить во Фрунзе пополнять запасы продовольствия, хранить их входило в его обязанности.

Двое дежурных – юноша и девушка – превращали продукты в пищу, горячую и в общем-то годную к употреблению.

Очаг с самого начала расположили около большого бегемотообразного камня, на котором вечером, когда после исполнения всех хозяйственных нужд очаг превращался просто в костер, рассаживались кто успел. Остальные садились вокруг огня на других, более мелких камнях.

Ребята где-то нашли спинку от кровати, положили ее над очагом, и теперь можно было обходиться без обязательных на каждой туристской картинке палок над костром – для подвешивания кастрюль и ведер. Более прозаично, но и более удобно, кастрюли и ведра ставились у нас, как на плиту, на эту решетчатую спинку кровати. Основными продуктами были рис, манка, макаронные рожки, какао. Дополнительными – мясные консервы, сгущенное молоко, печеночный паштет, сливочное масло. Разумеется, хлеб. Мисок не хватало на всех. Некоторые девушки объединялись и ели кашу или рожки из одной миски. То же самое Делали мы с Олей. Дежурная клала нам в миску двойную порцию огненной – из ведра – еды. Мы отходили в сторону, садились на камни и поглощали горячее варево, водя ложками по обочинам миски, где каша остывала быстрее.

После каши или рожков следовала кружка какао, сваренного в другом ведре, со сгущенным молоком. С какао съедался кусок хлеба, намазанный сливочным маслом.

Однажды Оля взмолилась, узнав, что на ужин опять будут рожки. Я взял ее с собой в лагерную столовую. Однако по закону подлости (в существовании которого не сомневаются все более или менее наблюдательные люди) и в столовой в тот вечер оказались те же самые рожки.

Я не обедал на бивуаке (кроме походных дней), поэтому не знал, какими супами кормили «мать» и «отец», свою прожорливую после скалолазания ораву. Только один раз поневоле пришлось принять участие в их обеде.

Наступила очередь Ольгиного дежурства. В силу обостренной добросовестности и стремления делать все хоть немножко лучше, чем другие, она уже за два дня была озабочена и встревожена.

– Папа! Как же я буду кормить их рожками, если они мне и самой надоели?

– Как следует надоели?

– Когда в Москве ты захочешь сказать мне какую-нибудь гадость, скажи одно только слово – «рожки». Этого будет вполне достаточно.

Выручил случай. Альгерт Михайлович, побывав после подъема за кустиками, вернулся с прекрасным подберезовиком в руке. Он положил его на большой камень около очага. Сам по себе этот гриб не имел никакого хозяйственного значения, но он навел меня на мысль, и, побродив по заросшей лесом морене, я набрал превосходных, крепких, без червоточинки, подберезовиков. Несколько сыроежек, несколько маслят и четыре крупных дождевика могли бы вместе с подберезовиками создать тот букет, ради которого стоило трудиться. Я включился в готовку обеда. Я сам перебрал и нарезал грибы. Картошка нашлась. Репчатый лук нашелся. Оставалось добыть сметану. Я вспомнил юрту, где мы с Олей пили айран, и действительно добыл там двухлитровую банку свежей сметаны, которую и бухнул в ведро целиком, когда суп уже был готов и миски были разобраны.

Ольга с сияющим видом раздавала добавки во множество мисок, тянущихся к ее половнику. Я думаю, что если бы просто вылить в ведро столько сметаны и по вкусу посолить, получившуюся бурду уже можно было бы есть и похваливать. Новый вкус бурда приобрела бы с добавлением картошки и лука, то есть из бурды она превратилась бы в хороший суп. Мое детство прошло именно на таких картофельных супах с добавлением молока или сметаны. Такой суп у нас называется беленым. Беленый суп. Если же беленый суп облагородить четырьмя сортами свежих грибов… Мне, конечно, не дали уйти в лагерную столовую, и я разделил заслуженный триумф Ольги, а заодно съел еще миску рисовой каши на второе и запил все это кружкой сладкого чая.