История одной девочки - Сизова Магдалина Ивановна (электронные книги бесплатно txt) 📗
Но это было неважно. Гораздо важнее было то, что в конце этого зала возвышалась маленькая сцена — очевидно, когда-то бывшего здесь домашнего театра.
Таня взобралась на неё по маленькой лестнице и пробежалась на носках. Потом одной ногой она описала полный круг в воздухе и, остановившись перед Галей, спросила с загадочным видом:
— Галя, угадай: что здесь можно делать?
Галя посмотрела на Таню и махнула рукой:
— Ну, опять угадывать!
— Немедленно угадывай: что мы здесь будем делать?
Галя помолчала и вдруг весело закричала:
— Я знаю что! Мы можем здесь устраивать спектакли!
— Ну конечно, именно это! — И, втащив Галю за руку на высокую сцену, Таня закружилась с ней по скрипящим, старым половицам, поднимая тучи пыли.
Было решено: они вдвоём будут танцевать всё, что видели, всё, что знают. Иногда Туся будет им помогать, но в общем…
— Но, в общем, мы с тобой будем ведущие актрисы! — говорит Таня.
— Какие же мы ведущие, если нам некого вести?
— Это неважно. Ты меня будешь вести, а я тебя. Обе будем ведущие.
— А как же музыка — где нам её взять?
— Подумаешь! Будем сами себе петь, вот и всё. Очень просто!
Скоро на школьной даче был объявлен спектакль. «В большом овальном зале», как значилось в афише, написанной красным карандашом и прикреплённой к стволу старой липы — там, где сходилось несколько дорожек. В афише было сказано, что исполнители покажут отдельные сцены из всех балетов, шедших в зимнем репертуаре театра.
В воскресенье вечером шёл дождь, и, так как гулять было нельзя, спектакль собрал много народу.
Тусе Мюллер сказали, что она может давать звонок к началу.
Что это был за спектакль! Никогда ещё в овальном зале не было ничего подобного. Под аккомпанемент собственного пения (из-за кулис подтягивала Туся Мюллер в самых трудных местах, когда у исполнительниц не хватало дыхания) две девочки повторяли сцены из всем известных балетов, дополняя их собственным воображением, а главное, доносили до зрителей смысл каждой сцены, передаваемой без слов.
В трёх сценах Галя была мальчиком. И даже Эмма Егоровна, никогда ничему не удивлявшаяся, сказала милостиво: «Schon!» — «Прекрасно!»-увидев, с какой точностью повторяют лёгкие ноги этого мальчика движения взрослых танцовщиков.
Всё шло прекрасно.
Беда разразилась в самом конце второго отделения, когда уже прошли сцены и «Баядерки», и «Спящей красавицы», и «Щелкунчика» и начался последний танец — «Пьеро и Пьеретты». Пьеретта-Таня убегала от Пьеро, легко проносясь на пуантах. И вдруг… беда стряслась такая, какой никто не мог ожидать: на краткой паузе, когда Таня переводила дыхание, она вдруг почувствовала, что в её самодельном костюме произошло что-то ужасное, что-то непоправимое — и, прежде чем она поняла, что именно произошло, пышная юбочка Пьеретты уже лежала лёгкой пеной у её ног на полу. А Таня в купальном костюме стояла на сцене, закрывая руками лицо, по которому хлынули потоки слёз.
Волнение, смех, возгласы сожаления пробежали по залу. Но громкий голос Эммы Егоровны покрыл и возгласы сожаления и смех.
— Schneller! Давайте ваша занавеска! — кричала немка, направляясь прямо к лесенке, ведущей на сцену.
После этого начальство объявило исполнительницам, что спектаклей давать они не будут. До конца лета им предоставляется только природа.
— Кончайт! — сказала, как обрезала, Эмма Егоровна.
Но самодельные спектакли двух девочек всё-таки не кончились: они уже завоевали любовь аудитории, и эта аудитория — несколько учениц разных классов — в полном составе отправилась к начальству и выпросила разрешение продолжать до конца лета ставшие знаменитыми «вечера в овальном зале».
СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА
Однажды вечером на дорожке детскосельского парка, уже тронутого осенней желтизной, кто-то окликнул Галю, торопившуюся к вечернему чаю и размышлявшую о том, как бы не досталось опять от Эммы Егоровны за опоздание.
Галя оглянулась и увидела перед собой золотистую голову Аси — бедной девочки, которая так плакала когда-то в больнице о том, что не сможет быть танцовщицей. Ася похудела и стала почти взрослой за время их разлуки.
Галя бросилась к ней и увидела, что Ася не одна: на скамейке сидел совсем молодой черноглазый человек и что-то чертил на земле костылём, который держал в руке.
— Это наш Женя, мой брат! — с гордостью сказала Ася. — Он только недавно вернулся.
Галя протянула ему руку и тут только разглядела, что у этого молодого, показавшегося ей весёлым, человека не было одной ноги.
— Вы были… на войне? — спросила Галя, глядя на него почти с благоговением и осторожно присаживаясь около него на скамейке.
— Как видите, — ответил он просто, указывая на свой костыль. — Да, нам с сестрёнкой не везёт насчёт ног. Но это ничего, мы не унываем… Верно, Асюша?
Он обнял сестру одной рукой и посмотрел внимательно на Галю.
— Значит, вы и есть та самая Галя Уланова, о которой она мне говорила?
Галя молча кивнула головой.
— Ну, я очень рад, что это вы. И рад, что вы учитесь танцевать. А мы с Асей теперь другими делами занимаемся.
— Я теперь рисованию учусь, — гордо сказала Ася. — И знаешь что? Это не хуже, чем танцы, совсем не хуже!
— А твоя нога? — спросила Галя.
— Ногу мне лечат: и здесь и в Крыму лечили. Говорят, что, если не утруждать её, она мне ещё послужит. Вот Женя у нас… — Она замолчала и теснее прижалась к брату.
— А что же Женя? — весело посмотрел на неё брат. — Женя тоже не унывает. Сколько у нас на колчаковском фронте полегло! А я жив остался и даже с тобой гуляю. В жизни, девочки, так много хорошего, что отсутствие моей левой ноги — небольшая для неё потеря. «В общем и целом», как говорится.
— Женю тут в санатории лечат, а я приехала только его навестить и сразу узнала, что школа здесь, — сказала Ася.
Она помолчала и вздохнула:
— Да, жалко школу… Но я очень хочу быть художницей! Если я когда-нибудь напишу настоящую картину, я позову тебя её посмотреть. Придёшь?
— Приду, — просто ответила Галя.
— Ну вот, девочки, очень хорошо, — сказал Женя, поглядывая то на одну, то на другую. — Теперь новую жизнь мы себе завоевали, и нам всё нужно, только всё хорошее: хорошие книги, хорошие картины и хорошие танцовщицы.
Поздней осенью, когда город тонет в сыром тумане и с трёх часов дня нужно уже зажигать лампу, Галя получила от Аси открытку с морским видом. Вместе с братом она жила теперь на юге, где дядя её работал в научной лаборатории. Женя писал воспоминания о гражданской войне, а Ася училась рисовать.
«Я рисую море, — писала она, — и, если мне удастся передать, какое оно бывает ранним утром, я буду совсем счастлива».
Галя перечитала ещё раз открытку и долго стояла у окна, глядя на серый тротуар, поливаемый дождём, на прохожих, озабоченно торопившихся куда-то с портфелями и с зонтиками.
Она поняла, что право заниматься искусством нужно завоевать, оправдать, чем-то отплатить за него людям и жизни. Она почувствовала, какое счастье — нести всем людям, занятым большой, трудной работой, то искусство, которому она училась.
И, взглянув ещё раз на маленькую открытку, где был изображён морской прибой, она со смутным волнением поняла, какая великая сила заключена во всяком творчестве — одинаково в живописи, в танце или в музыке, — в творчестве, которое преображает жизнь и делает её счастливой.
