Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Вероятно, в этом и кроется причина теперешней замкнутости Либенштейна. А может быть, он поспешил отмежеваться, почувствовав, куда дует ветер? Впрочем, это не имело никакого значения. Лучше вспомнить что-либо хорошее, успокаивающее. Есть очень верное изречение Клаузевица, вполне применимое к сложившейся обстановке. Но как у него сказано?..
Гудериан тяжело повернулся на кровати, спросил:
– Барон, вы помните, что писал Клаузевиц о последнем этапе наступления?
– Разумеется, – подполковник сразу понял, какую цитату хочет услышать генерал. – Положение наступающего, находящегося в конце намеченного им себе пути, часто бывает таково, что даже выигранное сражение может побудить его к отступлению, ибо у него нет уже ни необходимого напора, чтобы завершить и использовать победу, ни возможности восполнить понесенные потери.
– Не мы первые оказались в таком состоянии, – со вздохом произнес Гудериан.
– Да. Но об этом следует помнить в самом начале кампании.
Ответ не понравился Гейнцу: в нем звучала ирония. Однако генерал промолчал. Он даже подумал, что к этому надо привыкать, что теперь каждый способен бросить в него камень.
Либенштейн сам отпечатал на бланке приказ. Гудериан поднялся, нетвердо ступая, подошел к столу. Приказ был невелик, но генерал не прочитал его весь: даже это было теперь безразлично ему. Он только пробежал глазами первые и последние строки.
Командующий 2-й танковой армией Штаб армии. 26.12.41 г.
ПРИКАЗ ПО АРМИИ
Солдаты 2-й танковой армии!
Фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силами освободил меня с сегодняшнего дня от командования…
Я мысленно буду с вами на вашем трудном пути!
Вы идете по этому пути за Германию!
Хайль Гитлер!
Последняя фраза звучала издевкой. Гейнц не испытывал никакого желания благодарить фюрера и тем более превозносить его. Но Гудериан знал, что Гитлер обязательно ознакомится с этим приказом, и не простит, если в нем не будет тех слов, которые немец должен повторять, даже умирая.
Гудериан крепче сжал ручку, чтобы незаметно было, как дрожат пальцы, и старательно вывел свою подпись.
– Вот и конец, – тихо произнес он. – Либенштейн, я очень прошу вас: распорядитесь, пусть запакуют мои вещи.
Шофер Гиви выжимал из старого «газика» все, что можно. Километра три-четыре машина с бешеной скоростью неслась по обледеневшей дороге; на поворотах забрасывало вбок кузов. Потом – резкий скрип тормозов и остановка. То регулировщик на развилке перекроет путь, то забуксует на подъеме тяжелый грузовик с красным флажком, везущий боеприпасы.
День выдался удивительно яркий. Солнце висело очень высоко в льдистой прозрачной голубизне, тепло от него не доходило до земли, но свет лился щедро, заставляя сверкать белым огнем сухой снег, окутывая розовой кисеей дальние леса и возвышенности. Мороз в безветрии не сразу давал себя знать. Сперва только пощипывал игриво щеки да нос, а едва зазеваешься – сразу выбелит на лице кожу, прихватит суставы пальцев.
Шоферы выскакивали из машин громоздкие, неуклюжие, в полушубках поверх шинелей и ватников. Кучерявились белым инеем шапки и воротники. Согреваясь, водители толкали друг друга, притопывали валенками, взятыми на рост, под две портянки, оглушительно хлопали рукавицами. Далеко в поле разносились веселые крики, визг намотанных на колеса цепей, фырчание моторов.
Зима установилась самая что ни на есть настоящая, лихая, русская! Радостно было людям в этот светлый, будто праздничный, день катить мимо пышных сугробов, мимо густой зелени придорожного ельника, мимо обдутых бугров, желтеющих от жнивья. Ведь ехали не куда-нибудь, ехали на запад, преследовали немца!
И такое настроение было у людей, что все нипочем. Не пугали разбросанные фашистами мины, не пугал мороз. Шоферы делились друг с другом бензином и сухарями, скопом вытягивали застрявших.
Встречные ребята, гнавшие к окладам порожняк, говорили, что отбросили немца к Оке и за реку быстро уходят наши полки. Ждали на передовой снарядов, ждали патронов. Некогда было шоферам отдохнуть, организовать горячее варево. Спешили к своим, забывая про усталость, благо мороз не давал засыпать за рулем.
Попадались тут бойцы, помнившие, как летом при появлении самолетов шарахались люди в разные стороны, убегали от дороги подальше. А теперь – ни черта подобного! Останавливалась колонна, выпрыгивали из кабин водители, интенданты, попутчики-красноармейцы. Лупили по самолетам из винтовок, из ручных пулеметов, даже из противотанковых ружей. Наученные горьким опытом, немцы не рисковали снижаться. Забирались в поднебесье, так, что и машины-то ихние едва можно было различить с земли. Кидали бомбы оттуда, но с такой высоты лишь случайная могла угодить в дорогу.
Гиви даже во время бомбежки старался просунуться вперед, обогнать хоть несколько грузовиков. Его ругали, грозили ему кулаками, но он только скалил зубы да подмигивал Игорю: ничего, политрук, все в порядке.
Они возвращались из штаба армии, куда отвозили трофейные документы. Комиссар бригады разрешил Игорю сделать на обратном пути крюк в полсотни верст и заскочить на двенадцать часов домой. Игорь и верил и не верил – так неожиданно произошло все это. Ничего не успел захватить своим. Уже в дороге раздобыл у шоферов пару банок мясных консервов.
Во внутреннем кармане его гимнастерки лежало завернутое в бумажку золотое обручальное кольцо, купленное для Ольги еще летом, до начала войны.
Радость Игоря сменялась острыми приступами тревоги. Повидал он много разрушенных городов и сожженных деревень, бездомных жителей, ночующих возле костров. А как-то там родные? Как мама, Оля, отец?
Хоть и очень старался Гиви, но приехать в Одуев засветло они не успели. Солнце коснулось горизонта, когда открылся с возвышенности лежащий вдали городок. Видны были только темные пятна домов, да колокольня Георгиевской церкви отчетливо вырисовывалась на фоне неба.
– Сиди спокойно, зачем прыгаешь? – сказал Гиви. – Сейчас дома будешь!
Машина быстро спустилась к реке и тут остановилась. Дальше начинался крутой подъем. От реки и до самой окраины растянулись буксовавшие машины. Шоферы, собравшись вместе, одну за другой вытаскивали их на руках. Здесь можно было прождать целый час. Игорь схватил автомат, вещевой мешок и вылез из «газика».
– Эй, погоди! – крикнул ему вслед Гиви.
– Что? – обернулся Игорь. – Адрес знаешь!
– Погоди, политрук! Домой приехал, к жене приехал. Полушубок грязный. Мой возьми!
Игорь только рукой махнул. Побежал по дороге, огибая грузовики.
Он не узнал окраину. Там, где раньше стояли дома, торчали теперь печные трубы. Возле них тянулась ломаная, линия занесенных снегом окопов. У обочины шоссе валялся труп лошади, а рядом высунулся из сугроба немецкий сапог со стершимся каблуком.
На западе, на прозрачном зеленом небе горели яркие заката, словно невидимая за горизонтом птица веером распустила свой огненный хвост. На фоне этого зарева аспидно-черными, будто обугленными, казались сохранившиеся постройки. Но чем дальше, тем больше попадалось уцелевших зданий. Только окна везде были выбиты.
Возле городского сада шоссе засыпано земляной крошкой, завалено глыбами. Проехавшие здесь машины оставили за собой рубчатые полосы. На месте эстрады – груда досок и бревен. Весь сад, как язвами, был покрыт свежими воронками. Валялись вывернутые, искалеченные деревья. Уцелела только скамейка у входа, на которой в прошлые милые дни Игорь встречался с Виктором.
От центра побежал напрямик через огороды. Выскочил на пустырь и отсюда увидел наконец крышу своего дома. Над трубой чуть заметно вился дымок, поднимался к шапкам грачиных гнезд на березе.
Игорь больше не мог бежать. Он задыхался, боялся, что упадет и не встанет. Через открытые настежь ворота медленно вошел во двор, истоптанный валенками и копытами, загаженный конским навозом. Валялись клочья сена, прямо посередине двора стояла, накренившись, двуколка без оглобель и без левого колеса. Игорь достал папиросу, попытался прикурить, но спичка сломалась, и он отбросил папиросу вместе с коробкой. Под ногами знакомо скрипнули ступеньки крыльца. Он постучал в дверь. Сначала тихо, а потом, не в силах сдержать себя, забарабанил обеими руками.
