Заслон (Роман) - Антонова Любовь Владимировна (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
24. Холодно. Нестерпимо болит голова».
Пять дней провалялся в незнакомой избе уполномоченный особой экспедиции. Старуха с коричневым, неулыбчивым ликом отпаивала его горячим молоком с топленым барсучьим салом. Его спутники не теряли времени даром. Ездили по окрестным деревням, говорили до хрипоты, решали, где и что будет приготовлено для встречи пароходов, и несказанно обрадовались, когда Петр снова оказался в состоянии сесть на верховую лошадь. После долгого перерыва в записной книжке появилась новая запись:
«1 июня. Ехали весь день и всю ночь. Переутомились. Въехали на Веселую Горку. Дел полно».
На другой день ребята с волнением прочли последние сообщения из Николаевска. Спазмы сдавили горло Нерезова. Он еле дочитал.
В тот же час они выехали из Веселой Горки. Пара добрых коней домчала их быстро. В Керби было уже много эвакуированных из города.
Что же так взволновало славных «трех мушкетеров» и Алешу? Тряпицын выполнил свою угрозу. В ночь на первое июня Николаевск запылал со всех концов. Горько было осознавать, для чего пригодилась привезенная на «Анне» нефть. Впрочем, никто ничего толком не знал. Дни тянулись в мучительном и бесплодном ожидании. Николаевцы размещались в наспех сколоченных сараюшках и балаганах. Отправлять людей дальше не представлялось возможным: от Керби до Экимчана шло сплошное бездорожье. Нужно было корчевать деревья и прокладывать дорогу, устраивать на перегонах питательные пункты и завозить продовольствие.
В скупой летописи тех дней, дневничке уполномоченного экспедиции, мы читаем:
«7 июня. Выехали на Веселую Горку. Едем дальше. Возможно, что доеду до Благовещенска. Саня, Гриша, без вас ехать не хотелось. Эх, ребята, и сжился же я с вами. Страшно тяжело от вас уезжать».
Проводив Нерезова и Алешу, Бородкин и Билименко остались в Керби. Вершитель воли Тряпицына Вольный приказал им дожидаться пароходов «Пионер» и «Альбатрос», на которых едут женщины и дети, чтобы сопровождать их дальше, по тайге. От Нерезова приходили малоутешительные вести:
«Дорога на Софийск скверная, но двигаться можно. Подъем семь верст, не очень крутой, но требует поправки. Свалились две лошади под откос. Едва вытащили. Травы нет. На станке „Бурейка“ некому печь хлеб.
Проехал границу Приморской и Амурской областей. Еду дальше вьюком. Два раза пересек Бурейку. Река быстрая. Приступили к постройке моста. С Софийского послал 80 рабочих поправить дорогу. Она требует только ремонта.
Хлеба на прииске Павловском нет. Некому печь…»
В Норском Складе, на Селемдже, Алеша распрощался с Нерезовым и на вертлявом суденышке «Комета» поехал в родной Благовещенск.
Боцманом на этом пароходе был его старый знакомец Померанец. Он рассказал, что старший брат Алеши Федор служит теперь в Благовещенске в стрелковом полку, и Колька с февраля, когда установилась советская власть, не беспризорен. К сожалению, Померанец ничего не мог сказать о Евгении.
Они были с ним в партизанском отряде Бондаренко. Померанца ранило в бедро в том самом бою, под Тарбогатаем, где погиб их юный командир. Подлатали в таежном госпитале и… вот пришлось…
Алеше было искренне жаль, что, служа на частном судне, бравый Померанец заметно опустился. Он неделями ходил в нечищенных ботинках и столь же редко расчесывал свою жесткую шевелюру, падавшую крупными, отливавшими медью кольцами на высокий и бугристый лоб. И все же этот человек по-прежнему нравился Алеше. Чем? Он не смог бы на это ответить. Может, взглядом, независимым и дерзким, может, горделивой посадкой головы, а скорее всего тем, что всегда резал правду-матку. В конце пути он предложил Алеше поступить на этот пароход матросом. Алеша с радостью согласился.
Капитан «Кометы» Тихон Игнатьевич Савоськин был для команды малодосягаем. Первым человеком после него на судне слыл рулевой Федор Андреевич, белобородый великан с суровыми серыми глазами под кустистыми, цвета пыльной кудели бровями, глянувший на Алешу, когда тот впервые пришел на пароход, неприязненно и удивленно. Позднее Алеша узнал, что этот человек был одним из самых почитаемых проповедников молоканской общины. Сотни людей вслушивались в каждое оброненное им слово, и, зная цену своим словам, рулевой, по возможности, беседовал только с богом. Не нашлось у Алеши общих интересов и со своими сверстниками. Один из них, отчаянно тараща белесые глаза, поинтересовался, пьет ли он «хану» или предпочитает водку? Другой спросил напрямик: хаживает ли он на берегу к девчатам и какие Алеше больше по вкусу, белобрысенькие, как он сам, или же «брунетки»?
Присутствовавший при этом разговоре Померанец без лишних слов предложил разделить с ним свою тесную каюту:
— Перебирайся-ка, парень, из кубрика ко мне. Места хватит. Да авось и мне станет веселее.
Веселее… Да из него, этого недавнего весельчака и балагура, слова, бывает, не вытянешь. Что-то он уж слишком часто по-стариковски вздыхал или уходил из каюты и, часами стоя у борта, плевался, как верблюд. Погруженный в себя, он, казалось, не замечал, что Алеша был весь во власти тягостных воспоминаний, и инстинктивно тянулся к нему. Но Померанец не сделал ни единой попытки узнать, что испытал он тогда, в сентябре 18-го, возвратясь в покинутый город, как жилось ему все это время и почему он снова плыл в Благовещенск, полноводной Зеей, сам не свой, растерянный и угасший. Он, конечно, и не догадывался, что растерянность эта пришла той октябрьской ночью, когда Алеша случайно забрел на Иркутскую улицу, был схвачен патрулем и неожиданно доставлен на Суворовскую, в контрразведку, где его потребовалось допросить, уже прославившемуся своими зверствами, подполковнику Лебедеву.
В кабинете подполковника было по-домашнему уютно и тепло натоплено. И сам хозяин, не худой и не толстый, в ладно пригнанном мундире, белолицый и гладко выбритый, с тонюсенькой ниточкой пробора в густых, припомаженных волосах, держался подчеркнуто учтиво:
— Знаете ли вы, юноша, — спросил он, придвигая к Алеше изящную коробочку «Реномэ», — кто живет на том квартале, где вас задержали?
Алеша отрицательно повел головой и ответил: «Нет».
— Тогда объясните мне, пожалуйста, какого же черта вы торчали там, в неположенное время?
— Я ищу работу и…
— Оригинально! Ночью ищете работу?
— У меня нет часов, и я не думал, что уже так поздно.
— А что вы делали, разрешите вас спросить, днем?
— Днем я был занят на разгрузке прибывшего с рыбалок парохода.
— Случайный заработок, а? На грузчика вы, во всяком случае, не похожи.
— Заработок случайный: мы выкатывали из трюма бочки и выгружали японские туки, а когда кончили работу, я решил пойти к Беркутовым, у них большое поместье, и я думал…
— Вы направлялись к Беркутовым? — заинтересовался Лебедев и окинул критическим взглядом всю его непрезентабельно выглядевшую фигуру. — Что же, если идти с пристани, то это, действительно, по пути. И вы, вероятно, очень с ними накоротке, если допускаете столь поздний визит?
— Мне этого не приходило в голову. Я просто шел спросить, не нужны ли им рабочие. Мы могли бы с младшим братом уехать на заимку на все лето и…
— Погодите… — Лебедев обстоятельно продумал ответ Алеши и каверзно спросил: — Но почему же вы сразу не отправились непосредственно туда?
— Но эта мысль пришла так внезапно, а мы с братом очень нуждаемся, и я решил сегодня же попытать счастья.
Вполне возможно! Возможно, я и поверил вам, юноша. Но оставим это, и я вам дам, как говорится, отеческий совет: даже днем за версту обходите тот квартал, где вас изловили сегодня. И если вы находите столь уж необходимым навестить высокочтимых всеми нами Беркутовых и предложить им свои услуги, в которых они едва ли нуждаются, то сделайте свой подход с совершенно, совершенно противоположной стороны. Надеюсь, вам теперь все ясно?
— Но почему же, почему? — вырвалось вдруг, и вполне искренне, у Алеши.
И Лебедев, страшный Лебедев, по достоинству оценил его искренность:
