Связчики (Рассказы) - Наконечный Борис Николаевич (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Из деревни сплавлялись по Енисею, потом поворачивали в устье их реки и заводили нос лодки. И уже не беспокоились, что на большой воде им помешает ветер. В устье течение было сильное, берега крутые и заросшие — тянуть лодку там всегда трудно. Первая речка, которая впадает по левую руку, — Парная; у Парной самый высокий берег и тучи комаров. Потом старое русло — Аппендицит, за которым на реке начинались хорошие для ходьбы чистые песчаные пляжи. Дальше— Сосновая курья, Лунный песок, Кедровый бор — места, где по заморозкам, после рассвета, вылетает больше всего глухарей; они ходят и ищут камушки; он слышал иногда, как осторожные птицы поднимаются и усаживаются с шумом на деревья. Оттуда недалеко до устья Хоробы. Там в дупле кедра похоронен ребенок, которого когда-то родила жена Ильи, — ребенок умер совсем маленький; рыбаки недавно говорили, что дерево теперь упало и кости в нем, как скелет рыбы. Еще дальше Олений перекат и фактория, а выше и выше — реки то слева, то справа: Хола, Выдриная, Алтус, Хынчес, Сиговая. До Сиговой шли неделю, и это была половина всей дороги. У фактории, на Оленьем перекате, было место, где утонул с оленями его отец.
Чумы стояли часто по всей реке. Лямщики останавливались у всех. Каждый раз, когда лодка приставала, их встречали дети. Многие из тех, кто теперь имеет больших детей, брали в ладони пальцы его руки и вели к чуму. Семен пил чай и рассказывал новости. А они рассказывали свои, давали подержать добытую птицу; он любил ее держать в руках и гладил перья. Они прощались и тащили лодку дальше к поселку. Муку, чай, порох, все, что нужно. Он узнавал тех, кто говорил с ним раньше: взрослых и детей; кто кочевал по реке — и приезжих из района. Некоторых он не знал. Но Семена все знали. Сосчитать трудно, сколько раз он поднимался и опускался по реке.
Семен помнит человека, у которого теперь болит печень.
Когда тот человек сел в лодку, они почувствовали, что он совсем чужой. Председатель рыболовного кооператива сказал, что в дороге давать работу этому человеку не надо. Пусть едет так. Везти его было плохо. Он спрашивал очень много, уходил по берегу вперед или отставал, и приходилось ждать, когда нужно переплавляться на другую сторону. Было время — перед шугой; лямщики торопились. Этот человек мешал — и они сторонились его и молчали. Он заходил в каждый чум и выспрашивал у тех, кто знал русский, разные кетские слова и повторял их, и выспрашивал у старух старинные сказки. Он сильно мерз ночью и по утрам. Бегал по берегу и хлопал ладонями по коленям. Он хотел помочь тянуть лодку, но лямку ему не дали…
Старик встал и выплеснул чайную заварку. Он сел на койку и потрогал конверт. Бумага была очень гладкая и хрустела, когда он хотел вынуть листы. Он передумал — не стал их трогать, снял повязку с лица, промыл водой из медного помятого таза белесые глаза. Постирал с серым мылом тряпку и повесил ее. Огонь в железной печке прогорел. Старик медленно, с кряхтением опустился на половицу, вытянул ногу у самой печки и подогнул другую, принялся строгать ножом лучину. Он любил маленький нож из пружины капкана и любил строгать. Очень тонкими ленточками завивалась одна к другой. Он зажег этот пучок, положил его на золу, прикрыл лучинами и поленцами. Огонь в трубе зашумел, заклокотал у отверстий дверки; запахло смолой. Старик сидел на полу и слушал. Он любил песню огня и запах дыма; запах горящей смолы успокаивал и снимал усталость. Этот запах был всегда. Так пахло, когда они грелись с отцом. Он хорошо помнит отца и белых оленей. У них были белые олени. Белый цвет — это хорошо, он очень любит белый цвет. Олени бегут, белая собака за нартой — и река вокруг вся белая. Лицо отца повернулось, веселое:
— Ты не замерз?!
Из стороны в сторону качает сын головой:
— Нет, не замерз.
Говорит отец:
— Замерзать не надо!
Короткие хвосты оленей, смешные; пар из ноздрей белый, от нарты не отстает Лебедь. Еще раз отец обернулся к нему:
— Ты не замерз?!
— Нет.
— Замерзать не надо!
Но кричит отец оленям — поворачивают они к берегу. Сизый пар идет вверх прямо, и два сакуя — один большой, другой совсем маленький, — прыгают каждый на одной ноге, смеются и толкают друг друга. Олени рядом, пугаются, шевелят взад-вперед ушами. И опять они бегут по реке. И вдруг отец оборачивается, перекошенное лицо, руки тянутся к нему, он хватает маленького Семена и бросает с нарты — нет ни оленей, ни отца, он сидит в снегу и плачет. Лебедь бегает вокруг черной воды, у кромки, и лает, и садится, и воет-воет долго, горестно. Красное солнце, большое, некруглое, не поднялось над остриями елей, а уже опускается у поворота реки…
…В дверь заскреблись. Она приоткрылась. В щель протиснулась белая лапка и с лапкой собачий нос; и вот уже вся собака медленно прошла, стуча когтями за спиной старика, легла на сухую хвою под койкой, вздохнула тяжело.
«…Старая совсем стала, — подумал старик. — Отец всегда держал белых. Белые — хорошие охотники. Отец был хорошим охотником. Лучше его — не было…» Человек, который ехал в илимке, сказал: «Выше тебя, Семен, на этой реке нет». Напарник это слышал и другие люди слышали. Отец был выше. Все мужчины их рода всегда были выше других. А он за всю жизнь не убил ни одного самого маленького зверя. Он и белки ни одной не добыл!..
Лямка — это дело. Когда пришло время и другие пошли на охоту, он надел лямку. Летом и зимой— лямка! Охотники — на оленях; он с карточкой— по их следам: туда муку — назад пушнину.
И в войну он тоже был сборщиком пушнины. Иногда один, иногда с женщинами. И у них он был бригадиром. Ему не нравилось работать с женщинами — не нравился их запах после работы… Когда он был молодой, каждая, одна за другой, ушли в чумы к охотникам; к нему не пришел никто. У слепого и чума своего не было.
Летом — лучше. Зимой одному в тайге совсем плохо. После нового снега — мука тяжелая. Нужно сначала топтать лыжню, а потом возвращаться за нартой, и все равно: из ручья или из речки подниматься тяжело. Бывало, он злился и бил Лебедь. Он бил ее посохом, хотя слышал до этого, что она внизу сильно тяжело дышит… Было пять собак — больше не будет. У нее уже не может быть щенков. Он хорошо знает, что она последняя…
Когда метель, в камус лыж набивается много снега, и они тяжелеют, а в сильный мороз полозья нарт не скользят совсем. Плохо, далеко от станов: все переметает, и трудно находить затесы на той стороне, где опять начинается тропа. Он ощупывал много деревьев и, бывало, затесы не находил. Тогда он кипятил снеговую воду, пил и думал: «Где тропа?» — и опять шел от дерева к дереву — так бывало часто… Один раз на краю тундры перед живым лесом, среди низких сухих сосен, он ходил очень долго и не мог найти хотя бы один затес, Лебедь уже не хотела тянуть лямку, и пришлось ночевать. Им было двести или триста лет — смолистым соснам на болоте, он валил их для костра. Когда носил стволы, все время думал, где же может быть тропа, и ему показалось, что затес под пальцами. Он пощупал лучше— это был затес, — и ему, Семену, не было уже плохо; тогда, у костра, он сильно радовался….Случалось, ему помогал Илья; Георгий — тот иногда провожал на полдороги: он был тогда сильно здоровый, сам надевал лямку, а Лебедь они запрягали — Семен толкал нарту сзади. Но это бывало не часто; другие провожали его совсем редко, потому что никто никому ничего не должен, они охотники, а пушнина в войну была сильно нужна, и все тяжело работали и еще помогали своим, и у них были свои заботы.
И после войны, когда все сильно обеднели, он был сборщиком, а летом вдвоем тянули илимку.
— Ну, Семен, — предупреждал председатель рыбкоопа, — сильно намочишь груз — меры принимать будем!
Семен спросил:
— Если два килограмма пропадет — какие будут меры?
— Если пара килограммов — то ничего, если больше — судить будем!..
Семен часто ночью вставал и отчерпывал воду из лодки. Мешки они не подмочили ни разу. Два килограмма — был его «пай». Два килограмма он раздавал — у кого много детей — своей властью. Восемь алюминиевых кружек муки — Семен всех знал, кому нужно отдать. Иногда ночью просыпался и думал, кому их отдать, а кто будет пока терпеть так. Они все его ждали. Лодка приставала, они стояли молча, и он знал, чего они ждут, и, если Семен ничего не давал, никто о муке не спрашивал. Они думали: через месяц илимка приплывет и будет их очередь.
