Три минуты до катастрофы. Поединок. - Сахнин Аркадий Яковлевич (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
Хоттабыч охотно рассказал историю Бантика. Валя задумалась. Проплыла перед глазами первая встреча с Андреем. Вспомнились её собственные слова: «Очень хороший человек строил». Вот почему он тогда покраснел. Ей захотелось вдруг взглянуть на разъезд. И, неизвестно отчего, стало грустно. А старик уже рассказывал другую историю, должно быть, очень смешную, потому что самому ему было смешно. Валя не слушала.
— …хе-хе-хе, — смеялся Хоттабыч. — Так и мается каждый день. Уйдёт на станцию пешком, а обратно на паровозе едет. Как увидит входной семафор, так и просится у машиниста погудеть. Точно малое дитя… Гуди на здоровье, жалко, что ли. Да гудеть-то не умеет, хе-хе-хе. Всё сигнал бдительности норовит дать, а остановиться не может, и получается ещё два коротких.
Старик снова рассмеялся, но, взглянув на Валю, осёкся. Она смотрела на него своими большими глазами, прижимая пальцами полуоткрытый рот, точно удерживая готовый вырваться крик.
— Побегу, — заторопился он.
Валя не ответила.
«Что это с ней?» — подумал Хоттабыч, осторожно выходя из комнаты. Но тут мысли его отвлеклись: на ступеньках он едва не столкнулся с Андреем.
Андрей решил уехать. Он попросил отпуск на месяц за свой счёт. К его возвращению Вали уже здесь не будет и кончится эта пытка. Теперь он шёл к ней, чтобы во всём признаться. Чем больше он хотел помочь Вале, тем безнадёжнее запутывался. Один неверный шаг — он проклял ту минуту, когда дал первый сигнал, — повлёк за собой новые, непоправимые ошибки… А теперь уже ничего сделать нельзя. Ничего больше придумать он не может.
На стук Андрея послышался испуганный голос Вали:
— Да, — точно вздрогнула.
Валя не удивилась его приходу. Словно он и раньше находился в комнате и только на минутку выходил. Казалось, она не может оторваться от своих мыслей и не замечает его. Так продолжалось несколько минут. Потом Валя как-то жалостливо, просяще посмотрела на него. Он решительно не мог придумать, с чего начать.
Совершенно спокойно, может быть, лишь немного устало глядя ему в глаза, сказала:
— Ничего не надо, Андрей, — и повторила: — Ничего. Я благодарна вам.
Он опустился на стул, подумав: «Зачем я сажусь?»
— Уезжаю завтра. — Помимо его воли, слова звучали в тон ей, медленно, спокойно.
Она сказала:
— Это хорошо.
— Я зашёл попрощаться. До свидания.
— До свидания, Андрей.
На следующий день за ним прислали дрезину. Я решил проводить его до Матова. Пришёл и Хоттабыч. Дрезина тронулась, рывками набирая скорость. Андрей обернулся. Хоттабыч махал шапкой. Далеко позади показалась фигурка. Дрезина мчалась, и фигурка становилась всё меньше. Временами её заслонял Хоттабыч, который всё ещё махал шапкой. Потом оба они исчезли.
И разъезд уже не был виден.
Навстречу по соседнему пути, только что пущенному в эксплуатацию, пролетел поезд. В паровозном окне мелькнуло задорное лицо Кости. Значит, сейчас они увидят друг друга.
Через минуту раздался сигнал: короткий, длинный, два коротких.
— Вот и всё, — грустно сказал Андрей.
Я не верил, что Валя сейчас помирится с Костей. Он ведь совсем забыл о ней, а тут увидел и так, из озорства, снова посигналил. Я был убеждён, что на разъезд она пришла проводить Андрея и просто опоздала. В действительности всё оказалось не так. После всего, что узнала Валя, её неудержимо повлекло к разъезду. Она шла туда, думая об этом домике, и мысли её были заняты. Может быть, поэтому не расслышала Костиного сигнала. Она услышала только паровозный гудок, только звук.
Вскоре, закончив практику, Валя уехала домой, в Матово. Костя знал, что Вали уже нет у нас, но каждый раз, проезжая мимо, давал этот сигнал. Гудки звучали печально и жалобно, как стоны.
Я никогда не рассказывал об этом Андрею. Ни в годы войны, когда некоторое время мы находились вместе, ни в этой случайной совместной поездке в экспрессе Одесса — Москва.
…Наш поезд Дубравин действительно вёл «с ветерком». Ничего не подозревая, мы мчались навстречу катастрофе.
Из газет я узнал потом, что происходило в это время на паровозе. В будке машиниста яркий свет электрических лампочек. Слева, на мягком сиденье, — помощник. Он часто поглядывает на манометр, то прибавляя, то уменьшая подачу угля в топку лёгким поворотом маленького вентиля. Время от времени поднимает ручку своего инжектора, подкачивая воду.
За правым крылом — Дубравин. Он держит одну руку на тормозном кране, вторую — на карнизе раскрытого окна и смотрит в темноту. Правый инжектор, тот, что ставил слесарь Алексей Иванович, пока бездействует. Это могучий аппарат. За две с половиной минуты он нагнетает в котёл тысячу литров воды.
Мелькают деревья, домики, зелёные огоньки. Скорость девяносто шесть километров в час. Едут молча. Разговаривать нет времени, да и не услышать ничего за грохотом паровоза.
Одна за другой проносятся станции. Поезд скорый, остановок мало. Перед каждым семафором раздается крик помощника: Зелёный!
— Зелёный! — кричит в ответ машинист.
Так положено по инструкции. Оба должны убедиться в том, что путь свободен, и подтвердить это друг другу.
До станции Матово оставалось пятнадцать километров. Начинался уклон. Машинист рванул на себя рукоятку регулятора, перекрыв выход пара в цилиндры. А бешеное парообразование продолжалось. Гудел котёл от напряжения. Надо немедленно дать выход пару или качать воду. И помощник открыл мощный правый инжектор.
Ненадёжно поставленный клапан вышибло с силой снаряда. Он пролетел мимо уха машиниста, ударил в железную стену и рикошетом пронёсся в тендер.
Кипящая вода, перегретая до двухсот градусов, увлекаемая паром, как огнемёт, била в железную стену. Острой пылью брызнуло стекло четырёх электрических лампочек. Свет погас. Густой, непроницаемый пар метался по будке. Как в смерче, носились и с грохотом сталкивались бидоны, гаечные ключи, молотки, маслёнки. Цепляясь за приборы и вентиляцию, пар свистел и выл.
Дубравин не мог сообразить, куда ему деться. Спинка его сиденья упиралась в стену, о которую билась струя и, разбрызгиваясь, окатывала его кипятком. Впереди — нагромождение приборов и тоже стена. Слева, совсем рядом, как шлагбаум, — струя. Справа — окно. Машинист оказался зажатым на площадке в полквадратных метра, отрезанный от тормозного крана, хотя до него рукой подать.
В момент удара Дубравину обожгло лицо, грудь и руки. У него не хватило выдержки дышать паром, и он инстинктивно прижался к окну, высунув из него голову. Он понимал, что в таком положении надо продержаться несколько секунд. Опытный помощник, находящийся по другую сторону струи и далеко от неё, успеет остановить поезд.
Перед помощником — дверь на боковую площадку, идущую вдоль котла. На переднем брусе паровоза, между фонарями, — концевой кран. Точно такой, как в вагонах. Только там есть надпись: «Для экстренной остановки поезда ручку крана повернуть к себе», а здесь нет надписи. И повернуть надо не к себе, а от себя. Но даже ученики младших классов железнодорожной школы знают: этим краном можно остановить поезд.
От будки до крана — двадцать шагов. Когда скорость почти сто километров, по узкой, не огражденной площадке быстро не побежишь. Не держась, по ней и шагу не сделаешь: паровоз сбросит. Дубравин сознавал это и терпел. Он знал, что помощник пробирается, держась за разные тяги, как за перила, а это замедляет движение. К счастью, это был не помощник, а человек с правами управления, который сообразит дернуть по пути рукоятку крана Эверластинга. Правда, уйдёт лишняя секунда, но зато откроется широкий выход пару и воде наружу. Струя в будке сразу ослабнет.
Дубравин, окутанный паром, в жгущей одежде, сильнее прижимался к окну. Поезд мчался с уклона, увеличивая скорость, кран Эверластинга оставался закрытым. Машинист понял, что помощник убит. Убит паром в будке или сорвался с площадки.
Набрав побольше воздуху, втянув голову в плечи, Дубравин окунулся в пар и начал левой рукой на ощупь подбираться к тормозному крану снизу. Струя коснулась мышц ниже локтя, и кожу сорвало, будто наждачным точилом. Чтобы дотянуться до крана, надо ещё немного поднять руку. Тогда она окажется поперёк струи. Боль можно бы вынести, но, прежде чем он повернет кран, пар съест руку.
