Соленое озеро - Солоухин Владимир Алексеевич (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Соловьев воевал против большевиков в армии Колчака. После того как красные победили, он возвратился в родные места, на реку Белый Июс, в пойму этой реки, в сопки, украшенные подтаежными березовыми колками, ярко светящимися, особенно осенью. Свои места Иван Николаевич беззаветно любил. И как ни уговаривали его потом, когда у него уже был отряд, уйти в Монголию и дальше в Китай, куда ушли остатки колчаковской армии, он никуда не захотел уходить из родных мест.
В армии Колчака он был то ли урядником, то ли хорунжим (я плохо разбираюсь в казачьих званиях, особенно в переводе их на общеармейские), но свои воззвания и приказы он подписывал: есаул Соловьев. Не думаю, что это было самозванством. Не надо осуждать его и за то, что он позволил себе, будучи командиром боевого отряда, носить погоны полковника русской армии. Ведь начальником штаба в его отряде был именно форменный и законный царский полковник Алексей Кузьмич Макаров. Негоже было бы полковнику ходить под началом у есаула.
Романист Анатолий Чмыхало так представляет нам героя своего романа:
«Поджарый среднего роста, Иван был подвижным, ловким. Он смело выходил в круг бороться с дюжими казаками и, на удивление всей станице, неизменно побеждал своих соперников точной подсечкой, кидая их наземь через колено. И тогда яро клокотала, захлебываясь от дикого восторга, охочая до зрелищ станица. Чтобы, случаем, не опозориться, с Иваном предпочитали не связываться… А уж и было похвал, когда, вернувшись целехоньким с фронта, он вместе с однополчанином Гришкой Носковым показывал на радостях настоящую казачью джигитовку. За станицу, за ее каменистый верхний край, выходивший на пригорок к кладбищу… люди хлынули по улицам торопливыми толпами и невозможно было пробиться к выбитому копытами кругу, по которому на сыромятных вожжах ходили, свирепо кося налитыми кровью глазами, лучшие в станице скакуны. Тогда на мухортом дончаке атамана Пословина, гордом и злом, как зверь, Иван проделал такое, чего отродясь не видывали казаки и даже не могли себе представить. В петроградском цирке, говорят, где собраны лучшие наездники со всего света, и то не всегда показывали этот смертельный номер: на полном галопе человек кошкою прыгал с коня и колесом летел вкруговую, а потом, будто подброшенный стальной пружиной, легко взмывал в седло, чуть ухватив рукой смоляную конскую гриву. Даже старики, много видевшие на своем веку, которых, казалось бы, уже ничем нельзя удивить, и те невольно приседали и ахали от возбуждения:
«– Хват, якорь его, хват!
– Каналья!
– Ахфицером Ванюшке быть!»
Тогда еще не могли вообразить станичники, что быть Ванюшке не просто офицером, но командиром Горно-Партизанского, не покорившегося чуждой и жестокой власти, отряда и что ждет его иная известность, иная судьба, иная слава. Это ничего, что пока в Хакасии более сорока наименований (школ, библиотек, пионерлагерей, улиц, колхозов, клубов), связанных с именем Гайдара, а с именем Соловьева только Соловьевские горы в тайге да еще Соловьевский «Поднебесный зуб» – скала в тайге, где располагался его отряд, это все – ничего. Все еще встанет на свои места, и Россия (если только она возродится из затоптанности, изуродованности, исковерканности, обездуховлениости) вспомнит еще и почтит должным образом своего верного сына, своего героя.
По существующей укоренившейся версии, Иван Николаевич после поражения Колчака возвратился в родные места с намерением заниматься мирным трудом хлебопашца либо завести себе пару добрых рабочих коней и заняться извозом. Но неожиданно его (как бывшего колчаковца) арестовали и увезли в Ачинск. Из тюрьмы он бежал, что уже менее вероятно, и вновь вернулся домой. Но он понимал, что как беглому арестанту ему покоя уже не видать, и поэтому водей-неволей пришлось скрываться в тайге. Очень удобная версия для тех, кто хотел бы, чтобы в соловьевском движении не было политического оттенка. Но это тоже нигде не документировано. В беллетристическом тексте романа «Отложенный выстрел» приведен такой разговор Соловьева и царского офицера Макарова. Ему Макарова представила девушка Сима:
«– Это Макаров, бывший офицер…
– Почему бывший, – дернул шрамом Макаров, – я настоящий… И что же вы теперь намереваетесь делать? Как жить?.. Вы будете жить в одиночку?.. А если попытать счастье вдвоем? Простите, ваш чин?
– Старший урядник.
– Значит, казак. Послушайте-ка вы меня, господин старший урядник… Ничто нам теперь не поможет. У нас нет войска. Наша армия под натиском превосходящих сил ушла в китайские земли, в Монголию. Через Иркутск туда не пробиться… Ну так как прикажете жить?
– В Монголию навострились?.. Ждали там нас!
– Браво! Вы мне нравитесь, урядник.
– Чего ворошить минулое. Нету казачьего войска, нету и урядника… Все пошло к хренам!
– Монголия не курорт. Я еду с самыми честными патриотическими намерениями. Для борьбы с большевиками! Вам ясно?
– Бейтесь с ними тут».
Это заговорил уже настоящий Иван Соловьев, независимо от того, был ли он беглым арестантом или был просто несмирившимся, неподчинившимся, непокорившимся офицером русского казачьего войска.
К вопросу о фальсификации. Яркий пример ее мы выписали ранее, когда восставшие, измученные русские крестьяне были названы бандитами, а их кровавые усмирители – лучшими сынами партии, лучшими командирами, военачальниками, политработниками.
В те годы даже искреннейший, честнейший поэт России Сергей Есенин не избежал всеобщего заблуждения и гипноза. И в то время, когда по личным распоряжениям Ульянова (Ленина) уничтожались миллионы людей, начиная с царской семьи и кончая голодными мужиками, в то время, когда уже в начале 1918 года Ленин писал о необходимости «очистки земли российской от всяких вредных насекомых» (статья «Как организовать соревнование»), а под насекомыми подразумевались люди, не желающие работать на новую власть, на большевиков, и таких людей было 90% от населения России, в то время, когда Владимир Ильич давал недвусмысленные четкие указания: «назначать своих начальников и расстреливать колеблющихся никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты», в то время, когда сельские дороги были усеяны трупами умерших с голоду, в то время, когда отдавались личные указания Ленина: «провести беспощадный террор», «чем больше мы успеем их расстрелять, тем лучше», в это самое время, точнее, об этом самом «человеке» Сергей Есенин писал: «Одно в убийстве он любил, перепелиную охоту». Нет, я не хочу сказать, что Есенин видел в Ленине кровавого убийцу, палача, а писал о нем, как о добреньком, смиренном дедушке с двухстволкой в руках. Нет. Пропаганда всех видов, находящаяся в руках захвативших страну, сумела создать этот образ добродушного интеллигента и создала его настолько убедительно, что в него поверил даже русский поэт с очень чуткой душой и с очень ранимым сердцем. Выдавать черное за белое, кровавое за белоснежное, короче говоря – зло за добро, ложь за правду – это лучше всего умела делать большевистская пропаганда, благо у нее не было оппонентов. Оппоненты были либо все уничтожены, либо боялись пикнуть.
