На семи ветрах - Мусатов Алексей Иванович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Ледяная вода обожгла её тело, дыхание перехватило.
К краю полыньи подполз Саша, за ним Федя и Улька. Они протянули девочке руки и помогли выбраться на лёд.
— Зачем ты вправо пошла? Мы же кричали тебе… — растерянно забормотал Саша.
— Ты не стой, зазябнешь, — посоветовала Настя. — Бежать надо.
— Да, да! Я побегу… — согласилась Таня, стуча зубами.
Глава 16
Девочки привели Таню домой, растёрли её водкой, заставили проглотить две таблетки аспирина и, закутав в одеяло, уложили в постель.
Дима предложил немедленно сбегать за доктором.
— Да ни к чему вроде, — остановила его бабушка Фёкла. — Я вот Таню ещё горячим чаем с малиной да мёдом напою… К утру всё как рукой снимет.
— А всё это Федькины штучки, — вполголоса заговорил Дима, обращаясь к Насте и Любе. — Сунул Таню в полынью, устроил ей ледяную купель… Да что он, Федька, с цепи сорвался?..
— Никто её никуда не совал! — вырвалось у Насти. — Сама виновата… Распоряжаться вызвалась, командовать. Как она на Федю-то кричала… Словно сам председатель Фонарёв.
— Подумаешь, покричала! — хмыкнул Дима, — А всё равно надо Стрешнева проучить как следует. — Он обернулся к Любе Коньковой. — Ты вот что, вызови-ка его завтра на комитет комсомола. Если надо, я первым свидетелем выступлю.
— И мы выступим, — упрямо заявила Настя. — Не только тебя слушать будут.
— Да тихо вы! — шикнула бабушка Фёкла. — Идите-ка по домам, дайте покой Татьяне.
На другой день, вернувшись из района и узнав от Димки о случившемся, Кузьма Егорович заявил, что этого он так не оставит и сегодня же потребует от Звягинцева, чтобы тот защитил его дочь.
Таня вспомнила вчерашний случай на реке, спор с Федей, свой властный, начальнический тон, вспомнила разговор Димы, Насти и Любы о комсомольском комитете. На что она будет жаловаться?
— Не надо, папа, — остановила Таня отца. — Никто не виноват, просто мы поспорили. А насчёт полыньи меня предупреждали, только я не послушалась…
— Ну и ну, — покачал головой Кузьма Егорович. — Что ж это за споры такие, коль ты чуть воспаление лёгких не подхватила?
Потом Таня спросила отца, что это за разговоры насчёт минеральных удобрений в Епишкином овраге.
— Какие удобрения? Кто говорит? — всполошился Кузьма Егорович. — Уж не Федька ли Стрешнев?
— Он, — призналась Таня. — И всё на Клепиковых ссылается да ещё на Парамона Канавина.
— Вот же втемяшилось парню в голову… Я ведь ему толком объяснил: остатки это, остатки. Вашей же школьной бригаде пойдут.
— А почему наш колхоз навозом торгует?
— Ох, дочка, — с досадой отмахнулся Кузьма Егорович. — Поменьше бы ты всякие разговоры слушала, особливо этого молодого Стрешнева. Сама знаешь, какие у него папаша с мамашей.
Разговор с отцом на этом кончился, но Тане стало тревожно и беспокойно. Мысли вереницей проносились в голове.
И почему отец и Стрешневы не понимают друг друга? Разве отец плохой хозяин, мало делает для колхоза? Он ведь старается, не жалеет сил, все задания и планы выполняет в срок. В районе ценят его, хвалят за усердие, ставят в пример другим колхозам. Но почему отец так недоверчив и подозрителен к людям, почему ему кажется, что против него что-то замышляют, подкапываются, плетут интриги?
Правда, колхозники не очень лестно отзывались об отце, говорили, что он ведёт себя как в своей вотчине, ни с кем не считается, любит командовать. Но Таня как-то не очень прислушивалась к этим разговорам, считая, что люди просто не понимают отца, не ценят его стараний.
И ещё Таня стала замечать, что люди сторонились отца, старались реже попадаться ему на глаза. Они почти никогда не заходили к Фонарёвым домой, чтобы побеседовать с отцом просто так, а только являлись к нему по вызову, чтобы получить какое-нибудь задание или очередной разнос, «баньку с паром», как говорили в деревне. Да и сами колхозники не приглашали председателя к себе на семейные праздники.
— Как в крепости живём, за семью замками, — жаловалась порой бабушка Фёкла. — Никто к нам не зайдёт, никто не заедет. А ведь как раньше было… Народу в избе всегда полно… И с бедой к отцу идут, и с радостью, и за советом. И Кузьма всех примет, выслушает, в дело вникнет. Ну и без отца в деревне тоже не обходились. Как у кого день рождения или свадьба — он первый гость.
— А почему теперь всё иначе? — спрашивала Таня.
— Кто ж его ведает? Поважнел наш Кузьма Егорович, загордился… Его в колхозе теперь за глаза только и зовут «сам». «Сам решил», «сам распорядился», «сам требует».
Неспокойно было на душе и у Кузьмы Егоровича. Что стало с дочерью? Почему она чуть ли не каждый день задаёт ему всё новые и новые вопросы? То спрашивает, зачем в Родниках запахали все клевера, то — почему обрезали у колхозников приусадебные участки, то — почему в конторе работает так много отцовых приятелей и родственников?..
А как на всё это отвечать? Да и нужно ли дочери знать обо всём истинную правду? Вот хотя бы насчёт удобрений. Осенью Кузьме Егоровичу требовалось срочно представить в район сводку, что суперфосфат запахан в землю полной нормой и в срок. Но на это в Родниках не хватало ни времени, ни транспорта. Отставать же от других колхозов Фонарёв никак не хотел. Как это он вдруг отрапортует позже всех? Нет, это невозможно!
И тогда Кузьма Егорович приказал шофёру Клепикову: «Сыпь удобрение в овраг, потом разберёмся!»
Дело было сделано, рапорт в район отправлен раньше других колхозов, и об этом даже написали в газете. И вот надо же — всё это может выплыть наружу!
«Глазастый народ эти школьники, — с досадой поморщился Фонарёв. — Ещё разболтают теперь, слухи пойдут по колхозу…»
Вечером он вызвал в правление колхоза Семёна Клепикова и спросил, с кем тот сваливал в овраг суперфосфат.
Клепиков ответил, что грузчиками у него работали двое парней, которые сейчас в армии, а ещё ему помогали его сын Димка да Парамон Канавин с матерью.
— Это уже лучше, — немного успокоился Фонарёв. — Значит, свидетелей раз-два — и обчёлся. Так что, Семён, вся надежда на тебя с Димкой. Как скажете — так тому и поверят.
— Будьте спокойны, Кузьма Егорыч, мы-то не подведём… Вот как Канавины себя покажут…
— Ну, этой семейке веры немного, — заметил Фонарёв. — Никто их и слушать не будет. Да и поприжать можно, если потребуется… А удобрения, Семён, из оврага надо вывезти. Чтоб глаза людям не мозолили…
— Это можно, — кивнул Клепиков.
— А за мной не пропадёт, — пообещал Фонарёв. — Хорошо отблагодарю, сам знаешь.
В тот день к Фонарёвым пришла Василиса Канавина.
— Сам-то дома? — поздоровавшись с Таней, осторожно спросила она.
Подняв глаза от книги, Таня сказала, что отца дома нет, он, наверное, сейчас в конторе.
Но Василиса, дуя на замёрзшие красные пальцы и переминаясь с ноги на ногу, продолжала стоять у порога.
— А он вызывал тебя, тётя Васёна? — спросила Таня.
— А как же, нарочного прислал, — призналась Канавина и просительно посмотрела на Таню. — Ты бы, доченька, словечко за меня перед отцом замолвила…
— Какое словечко? — насторожилась Таня.
Василиса объяснила, что Парамон на днях провинился и Кузьма Егорыч решил сообщить об этом в милицию.
— Значит, так надо, — заметила Таня. — Очень он распустился, ваш Парамон.
— Так-то оно так, — вздохнула Василиса, — только уж чересчур строг стал Кузьма Егорыч. Как чуть промашка какая — так сразу штраф или наказание… Нет чтобы в положение войти… Ох, чует моё сердце: не зря сам вызывает. Не иначе, Парамона в колонию заберут. А он же кормилец в семье, добытчик… Что я без него с ребятнёй делать буду?..
Василиса всхлипнула.
Таня растерянно молчала. Раньше, что бы ни делал отец, ей всё казалось справедливым и необходимым, но за последнее время она всё чаще слышала, что отец стал чересчур суров к людям, придирчив, даже бессердечен, не терпит никаких возражений, злоупотребляет штрафами и наказаниями. А может, Парамон не так уж и виноват…
