Бес в ребро - Вайнер Георгий Александрович (серии книг читать бесплатно txt) 📗
– Простите. Николай Степанович, мне захотелось вас спросить: а как бы вы сами поступили на месте Ларионова? Вы нарядный, с букетиком в руках собираетесь в гости или, пуще того, вы с дамой – и какой-то пьяница плюет вам в лицо?
Он насупился и провел рукой по своей тщательно организованной прическе – волосы были выращены в длинную косу на правой стороне головы и бережно разложены волосяной попонкой на гладком куполе плеши. Получался канцелярски-служивый оселедец.
– Я хочу вам напомнить, Ирина Сергеевна, что следственный кабинет не место для строительства беспочвенных гипотез…
– А все-таки? Ведь в жизни всякое может случиться… – напирала я.
– Со мной подобного случиться не может! – отрезал Бурмистров. – Я этого не допущу! Такая ситуация для меня – вещь исключенная!..
От нахлынувшего возбуждения волосики на его макушке растрепались. Я механически подумала, что ему уже давно пора отрезать оселедец и стать нормальным лысым. А может быть, он думает, что все принимают его протезную прическу за настоящие волосы? Может, он уверен, что такая ситуация – быть лысым – для него вещь исключенная?
– Я не понимаю, как вы можете не допустить этого, – сказала я тихо. – Инициатива всегда у хулигана. Или вы утерлись бы тихо? И молча ушли?
Бурмистров наконец рассердился.
– Мне кажется, что вы задаете эти бессмысленные вопросы только для того, чтобы уверить меня в существовании каких-то мифических плевков! Вы хотите затвердить у меня в сознании и в уголовном деле эти несуществовавшие, никем не засвидетельствованные плевки, чтобы вместо реальных обстоятельств и правовых норм мы стали на путь рассуждений об оскорбленных достоинствах, поруганных честях и моральных травмах!
Я смотрела на него и удивлялась: у него не было лица, только металлическая оправа очков на костяной подставочке носа.
– Николай Степанович, а разве закон не стоит на охране достоинства, чести, морали? Разве нет статей в кодексе, которые бы обеспечивали человеку на улице их неприкосновенность?
– Есть! – сердито ответил Бурмистров. – Но человек, который забрасывает в витрину обидчиков своего достоинства, сокрушая попутно морды и телевизоры, нуждается не в защите, а в обуздании! Тоже мне – кавалергардские сатисфакции! Уж если вы так заступаетесь за этого Ларионова, потрудитесь ответить: почему же Ларионов, если бы я даже поверил, что они первыми обидели его, не дал оскорбителю пощечину? А ринулся убивать их?
Действительно, почему? Я представила себе, как Ларионов, утершись, перекладывает в левую руку букет, с правой стягивает перчатку и коротким несильным движением наносит демонстративный жест бесчестия Шкурдюку, секунданты которого – Чагин с Поручиковым – уже включились в дуэль с отбитой бутылкой наперевес… Зрелище, наверное, было бы столь же анекдотическое, как и маловероятное.
– Николай Степанович, мне очень жаль, но пощечины вышли из употребления навсегда. Вы когда-нибудь видели или, может быть, слышали, чтобы мерзавцу дали пощечину? Лично знакомому вам мерзавцу? Не в кино, не в книге? А в жизни? – спросила я, не его спросила, а себя.
– А нет нужды, – успокоившись, сообщил Бурмистров. – Есть милиция, прокуратура, суд. Наконец, существует общественность. А размахивать руками, как бог на душу положит, возбраняется. Нельзя этого делать. У нас суды Линча не в почете. Закон за подобные самосуды строго спрашивает…
– Наверное, закон не может предусмотреть всех жизненных сложностей, – осторожно заметила я. – Ньютон был человек неглупый, резонно говорил: при изучении наук примеры не менее поучительны, чем правила…
– А что же поучительного в нашем примере? Вы хотите, чтобы я, беспристрастный служитель закона, только из-за того, что вы, красивая женщина и корреспондентка, проявляете повышенный интерес, к этому Ларионову, наплевал на показания трех потерпевших, заключение судмедэкспертизы и трех посторонних свидетелей? Вы этого хотите?
Ему нравилось, как он говорит. Тембр голоса, формулировки, он наверняка мечтает стать прокурором и выступать в суде.
– Нет, я не хочу, чтобы вы наплевали на что бы то ни было. Мне не нравятся плюющиеся люди. Мне кажется, что трех посторонних свидетелей, которые видели драку, мало…
– Мало? А что вам еще нужно?
– Эти свидетели видели только драку, а не повод, вызвавший ее…
– А кто же видел все с самого начала?
– Таксист. Шофер, уехавший с места происшествия…
– Прекрасно, – кивнул Бурмистров и взял со стола ручку. – Записываю. Номер его машины, фамилию. Что вы еще о нем знаете?
Я покачала головой:
– Ничего не знаю. Я хочу, чтобы вы нашли его…
– Ах, вот как! И много у вас еще подобных указаний для меня?
– Нет. Нужно допросить старуху, продавщицу цветов, она стояла около самой машины и все видела…
– Слушаюсь! Еще? – спросил он, я видела, как у него багровеет кожа на лысине, я боялась, что этот неопрятный пух вспыхнет от раскаляющего Бурмистрова гнева. Но мне уже некуда было отступать.
– Надо разыскать спутницу Шкурдюка и Чагина.
С ними была девушка, ее зовут Рита. Она после драки бесследно исчезла, в милиции ее уже не было. Она пропала не случайно…
– Ага! – крякнул Бурмистров. – Звучит внушительно. А главное, легко исполнимо. В нашем городе живет, наверное, не больше пары тысяч Рит. Ведь нетрудно проверить, кто из них был в машине со Шкурдюком. Но это неважно. У вас все?
– Пока все, – сказала я обреченно, догадываясь, что сделала все возможное, чтобы навредить Ларионову.
– А теперь послушайте меня. Вы отдаете себе отчет в том, что ваше поведение – вопиющая бестактность на грани наглости?
– Почему? – поразилась я.
– Вы, козыряя своим удостоверением, приходите ко мне, опытному работнику, и поучаете меня, кого надо допрашивать, кого искать, кого наказывать…
– Разве я вас поучала? Я просила вас…
– Вот именно! – вознесся он серо-синим облаком надо мной. – Вы хотите заранее обвинить меня в тенденциозности и необъективности! А я, к вашему сведению, еще сегодня утром послал в таксопарки запрос с просьбой откликнуться шоферу, участвовавшему в инциденте…
– Я вас не хочу ни в чем обвинять! Я просто боюсь, что энергия искреннего заблуждения уведет вас очень далеко…
– Ага, понятно! Как раньше говорили: ваше дело – восемь, когда надо, спросим! И не учите меня жить и работать! Вы для этого еще вполне молоды! Так что идите и не мешайте мне работать…
Я катастрофически опаздывала. И хоть на посту не оказалось Церберуни – я пулей пролетела от входа до лифта и рысью мчалась по коридору, – но пяти минут мне все-таки не хватило. Ворвалась в репортерскую, а Сережка Егоров благословил:
– Ну-ка, бегом к главному! Звонил недавно, разыскивал…
– Что сказал ему?
– Мол, ты где-то здесь бродишь. Не то в машбюро пошла, не то в буфет… Он велел сразу явиться. Ты нигде не прокололась?
– Вроде бы нет. Во всяком случае, пока не знаю…
– Давай газуй тогда быстрее…
Главный говорил по телефону. Он вообще любил говорить в нашем присутствии по телефону, поскольку так уж выходило, что беседовал он по этому красивому белому аппарату только с начальственными персонами. И разговаривал он так непринужденно-товарищески с невидимыми нам собеседниками, так государственно– озабоченно, с легким вздохом и еле заметной усмешкой, что нам, не имеющим доступа к этому телефону, был очевиден привычно тяжелый груз ответственности, разложенный поровну между главным и его абонентами, и ощутимо было всесилье их власти, данной этой ответственностью, и виден масштаб дел, которые обсуждались по этому телефону, – всегда спокойно-дружески, доверительно, с ясным пониманием, что громадье этих проблем не решить суетясь, азартно горячась, задышливо волнуясь.
Главный ни с кем по телефону не ругается, он и нас не ругает, а зловеще журит и грозно-ласково жучит. Этот тон соответствует его внешности – величественного седовласого красавца, донжуира и успешливого ходока по бабам…
