Берег любви - Гончар Олесь (книги серии онлайн TXT) 📗
Так и на этот раз: задуло тогда, когда мы все уже подсчитали и взвесили, данные в центр сообщили, возьмем, мол, по сорок центнеров с гектара - и точка!.. Сколько раз учили нас эти вражины-суховетрицы, пора бы уж быть поосторожней с подсчетами, но на этот раз, веришь, ни малейшего сомнения не было. Поля стояли перед нами, разливались, как море, "аврора" наша была уже в силе, в такой красе - колос к колосу, ничто ей теперь вроде бы не страшно. Но не говори, хлопче, гоп... Как прорвалось, как дохнуло на нас, ну как, скажи, из раскаленной духовки или там из турбин реактивного самолета!.. Творилось что-то неописуемое. Ад!
Бывало, что и раньше прихватывало, но такого... День и ночь свистело. Лесополосы, видела, какие стоят? За сутки пожелтели, полыхнуло по ним, будто из огнемета! Колос, однако, держался героически. Возможно, и выдержал бы, потому что налив был совсем полный и в почве влаги достаточно. Но что поделаешь с этим огненным драконом - палит так, что, понимаешь, Инна, от корня влага не успевает по стеблю дойти до колоска и напоить его, умирающего от жажды. Силы оказались неравными. Так, скажи, не удар ли это, не драма? Плакал наш рекордный урожай. Вот что теперь вместо него,- тяжко вздохнув, Чередниченко указал на жиденькие, с его точки зрения, вороха, на току.
- Но не без хлеба же?
- Да я и не говорю, что без хлеба. Еще собираем центнеров по двадцать, а местами и больше. Раньше, когда на семи центнерах ехали, такой урожаи считался бы небывалым... Но то раньше, а но теперешним временам это для нас не урожай. Инка, это несчастье, поражение.-- Голос его налился гневом: - Пет, не могу с этим смириться!
Чтобы как-то снять нервное напряжение, Инна перевела речь на другое:
- А как чувствует себя Варвара Филипповна?
- Боюсь, что исчерпала себя. Уже не под силу ей этот медпункт. Так что вступай в свои права полностью, действуй!
- Я еще ые успела даже оформиться.
- Оформим. Работай, а что касается бумажек, я сам позвоню в район.
- Нет-нет,- заторопилась девушка и начала уверять председателя, что в районе ей необходимо побывать лично, такие, мол, вещи заочно не делаются...
- Поставишь па ноги вот этого, а там посмотрим...
Нужно будет - отпущу.
Некоторое время он молчал, чувствовалось, как все еще угнетает его этот грабитель-суховей, это невиданных размеров бедствие. "Драма степей", это он точно сказала-- подумала про себя Инна, вздохнув.
- Природу, вот кого нужно лечить,- заговорил Чередниченко после молчания.- Почему-то лихорадит ее в последнее время... Где оно там прорвалось: из Каракумов или из Афганистана - откуда оно? В который раз уже весь юг горит. И Кубань, и Задонщина, и мы. Бороться, но как?
Когда надвигается, летит на тебя океан раскаленного воздуха... Хоть натрое разорвись, ничем его не остановишь, ничем не закроешь... Амбразуру своим телом можно, а степь, Инка, не амбразура, ее не заслонишь грудью!
Утром забрали у Инны ее первого пациента. Еще только солнце всходило, только первый косой луч упал плашмя на вороха пшеницы, прибыл на ток сам командир части с несколькими своими хлопцами в вылинявших армейских панамах и без долгих разговоров подхватили под руки ее "узбечика" (так мысленно назвала Инна своего подопечного). "Домой, Гафур, давая, хватит тебе нежиться в девичьем лазарете". На прощанье он улыбнулся Инне измученной, вроде бы виноватой улыбкой. Повезли его солдаты куда-то в свой лагерь. Приезжая на жатву, военные выбирают себе место по-цыгански - то тут, то там; передвигаться им просто, весь отряд их на колесах. Этим летом расположились лагерем, раскинулись со своей радиостанцией на солончаках за Кураевкой, поближе к фермам, к парному молоку. На уборочную страду армейские ребята приезжают охотно, потому как только здесь, говорят, вдоволь и попьем настоящего молочка. А что пылищи наглотаются да натрудят руки у зерна - это их не страшит...
Сдав пострадавшего, Инна осталась одна в своем опустевшем медпункте. Прибрала вагончик, повесила на видном месте плакатик - совет молодым матерям, старательно скопированный Варварой Филипповной. На плакатике было указано все: как пеленать, как ухаживать, когда укладывать спать, в какие часы лучше всего кормить младенцев грудным молоком... В минуты отдыха подходят от ворохов женщины, распаленные солнцем, веселые здоровячки, спрашивают Инну, нет ли в ее аптечке чего-нибудь такого, чтобы губы не перепалились. Хлопцы, военные и свои, кураевские, возвращаясь с элеватора, покрикивают шутливо с кузовов:
- Эп, медичка! Есть ли там что-нибудь для сердечного успокоения?
Л она почему-то все ждала, что одним из рейсов прилетит, примчится, прыгнет из кузова прямо в вороха еще один хлопец - Виктор Веремеепко. Так зовут того, кто прочно поселился в девичьем ее сердце, о ком Инна только самым близким подругам открывалась иногда в училище. Он уже возвратился. Но в Кураовке Виктора покамест никто не видал, кроме разве родителей. Они у него старые учителя, сейчас па пенсии, хотя Панас Емельянович (Веремеенкостарший) все еще не может привыкнуть к вынужденному пенсионному безделью - нашел себе по доброй воле дело:
оборудует комнату-музейчик при Кураевском Дворце культуры. Новый Дворец - это еще одна Чередниченкова гордость: в самом центре Кураевки возвышается этот архитектурный красавец, какого и в райцентре нет. Сейчас, понятно, Дворец отдыхает, не до него, все на жатве. Панаса Емельяповича вчера случайно Инна встретила на улице:
шел какой-то съежившийся, маленький, жалко смотреть...
Старость... Что делает она с человеком! Давно ли водил он их по весне в степь, на уроки ботаники, с юношеским увлечением рассказывал про кураевский, не бог весть какой богатый растительный мир (впервые от него Инна услышала о тех скифских тюльпанах), а теперь... Казалось, бредет лишь тень от человека... Маленький, усохший, ступает на землю старчески неуверенно, дунь на него - и упадет.
Видно, доконал его этот семейный удар: единственного сына пришлось увидеть на скамье подсудимых... Неизвестно, как это и началось у Виктора. Пока был в школе, ничего худого за ним не замечалось, разве что поозорничает там несколько больше, чем другие, по с кем из подростков этого не случается! После восьмого решил поступать в мореходку. И поступил, не провалился на экзаменах, по в первую же осень вернулся в Кураевку к родителям, чтобы "порадовать" их новостью: отчислили...
- Отчислили или просто турнули? - спросил его тогда Чередниченко, встретив в клубе.
- У них это называется отчислили,- кисло улыбнулся Виктор.- Характерами мы с ними не сошлись...
- Не в характере твоем дело, а в разболтанности,- заключил тогда голова.- Все идут по прямой дороге, один только ты норовишь по обочине. А почему? Потому что пустой романтики захотелось, подавай славу тебе ковшами, бескозырку для парадов да моряцкую походку для шика...
А у них там, слышал, своя пословица: чтоб была морская походка, необходимо море - не водки... Бури да штормы рождают мужчин!
А для Виктора несносным стало самое слово "мореходка", не хотел и вспоминать о ней. Потому что не приняла она его, вышвырнула, шальная, под паруса кураевской пыли. Инна считает, что именно тогда появился у Виктора комплекс неполноценности. Надеялась, что сможет излечить его, излечить прежде всего своей любовью. Уже тогда она была неравнодушна к нему. И не только потому, что красивый парень, что многим девчатам нравится, но и потому, что было у него "что-то", какой-то жизненный азарт, отчаянная отвага, какое-то безоглядное самозабвение... Недолго сидел на родительской шее, вскоре укатил на канал, видели его там на скрепере, потом снова потянуло к родным берегам, поступил в кураевскую рыбартель, или, как тут говорят, "рыбтюльку"... И так до того несчастья, которое привело его в места не столь отдаленные... Отбыл теперь срок, искупил вину, возвратился. Только не задержался в Кураовке, зацепился где-то в райцентре - об этом Инна узнала от Панаса Емельяновича, до сих пор растерянного и подавленного случившимся... Выл, говорит, одну ночь, тяжко винился перед матерью: пошла, говорит, мама, жизнь моя наперекос...
