Граница проходит рядом(Рассказы и очерки) - Данилов Николай Илларионович (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Ораз удовлетворенно кивнул.
— Ну, будь здоров!
— Хош!
Чабан стоял и смотрел вслед ускакавшему всаднику, пока не стало слышно цокота копыт.
С рассветом Ораз взял кетмень, выбрал местечко между двумя холмиками, вырыл яму. Акбай крутился рядом, следя за необычным занятием хозяина. Пастух вернулся в палатку, достал ружье и позвал Акганжик. Сука не поднялась. Тогда он взял ее за ошейник, поставил на передние лапы. Собака снова легла, плотно положив голову на песок.
— Идем, Акганжик, Видно, аллах на нас разгневался. Болезнь-то у тебя непонятная… А что я могу поделать?
Собака не поднималась. Ораз опять взял ее за ошейник и потянул за собой. Сука упиралась задними лапами, скулила. Акбай забегал вперед и отчаянно вилял хвостом, по-собачьи унизительно просил хозяина отказаться от своего намерения.
У ямы обессилевшая сука легла на живот, покорно вытянула голову. Тело собаки мелко-мелко дрожало. Ораз посмотрел ей в глаза, и у него защемило сердце. На больших карих глазах собаки навернулись слезы. Он поднял двустволку… В этот момент Акбай тронул его лапой за ногу.
— Пошел вон! — прикрикнул чабан. И тут пес по-волчьи вздернул морду, завыл протяжно и жалобно.
— Прочь! — не своим голосом закричал Ораз и, резко повернувшись, выстрелил…
Когда яма была зарыта, чабан, тяжело ступая, пошел к палатке.
— Акбай! — окликнул он пса. — Акбай!
Собаки поблизости не было. Не появилась она и к ночи, не пришла и на другой день…
Коротка весенняя ночь на юге. Любят ее пограничники. Нарушитель границы, прикрываясь темнотой, далеко не уйдет, а в светлое время его всегда задержать проще.
Ефрейтор Колышкин и рядовой Димченко в эту ночь лежали в густых зарослях гребенчука. Напряженно вглядываясь в темноту, солдаты прислушивались к ночной, удивительно чуткой пограничной тишине. На границе в любую минуту может произойти то, ради чего воины укрылись с оружием в руках.
— Курнуть бы разок! — мечтательно произнес Димченко. Колышкин повернул к напарнику голову. И хотя Димченко не видел выражения лица старшего наряда, по блеску глаз понял, что допустил оплошность. «После смены устроит разгон, — решил Димченко. — У самого, наверно, уши пухнут, а марку старшего выдерживает. Рисуется! Как же, второй год служит!..».
Мысли Димченко резко оборвались. Он почувствовал прикосновение ефрейтора.
— Смотри прямо на скалу, — прошептал тот.
До слуха доносился едва уловимый шорох.
— Вижу… В белой рубашке. Кто это?!
— Нарушитель!
Метрах в ста от пограничников на фоне темной скалы бледно выделялось белесое пятно. Оно двигалось в сторону границы.
— Приказываю бесшумно перекрыть вход в ущелье, — шепотом распорядился ефрейтор. — Я иду на сближение. Во всех случаях действуйте по инструкции. — И неофициально: — Хладнокровнее, Володя. Не горячись…
Димченко был уже у входа в ущелье, когда услышал громкое пограничное: «Стой! Руки вверх!». И две минуты спустя: «Стой! Стрелять буду!».
Раздался выстрел, за ним две короткие очереди. Димченко побежал к месту схватки.
— Сюда! — услышал он негромкий голос ефрейтора.
— Убил?!
— Убил, — глухо ответил Колышкин и добавил с едва уловимой иронией: — При попытке к бегству.
Димчено робко подошел к белому, странно распластавшемуся предмету.
— Кто это?! Барс!
— Нет, собака. А это, — ефрейтор потрогал что-то черное, — ягненок. Тепленький еще…
— Ничего не понимаю! — нараспев произнес молодой солдат и развел руками.
— На первом году службы и я многого не понимал…
К месту происшествия прибыла тревожная группа. Возглавил ее сам начальник заставы. Офицер молча и мрачно смотрел на убитую собаку, потом выпрямился, расправил куртку и, ни к кому не обращаясь, произнес:
— Последний из династии… Три месяца разбойничал. За мать мстил, бедолага. А кому мстил, тот уехал в город, к сыну. Совсем уехал…
Димченко скосил глаза на Колышкина и догадался, что на этот раз ефрейтор тоже ничего не понял, хотя и служит на границе второй год.
Дорогой ковер
— Неверные ступили на нашу землю, — сказал ему тогда Дурды-хан. — Они угонят наш скот, уведут жен и невест, надругаются над ними, а села сожгут…
Ах, да что теперь вспоминать, как одурачил простого аульного парня хитрый Дурды-хан! А дрался Берды с неверными отчаянно. Два раза спасал он своего главаря от сабельных ударов красных джигитов, а однажды, молодцевато вздыбив коня, уберег курбаши от пули. Но и Дурды-хан умел быть благодарным.
— Славный, Берды, был у тебя скакун, — сказал он. — Джигит без коня, что стрелок без оружия. Возьми из моего табуна самого лучшего…
Дурды-хан знал, что делал. На коня выменял душу смелого джигита. Такие в банде нужны, без них не смог бы одноглазый так дерзко налетать на аулы и беспощадно расправляться со всеми, кто поддался агитации неверных. Жесток был Дурды-хан, ой, жесток! Ей, жестокости, учил он и своих басмачей.
«Голову, голову мне его доставьте!» — требовал курбаши, когда узнал, что оборванец Курбан Чарыев возглавил в Кашлы аульный Совет.
Может, тогда впервые дрогнуло сердце Берды, может, с того момента и вкралось в душу сомнение: той ли дорогой пошел? Стало быть, не так плохи красные джигиты и их новые порядки, если большим начальником в селе сделали справедливого и честного бедняка Курбана. Против кого же он, Берды, дерется? Ради чего дерется? Но слишком глубоко увяз в грязных делах басмач Джумаев со своим жестоким главарем, слишком много сделано непоправимого, чтобы вернуться в свой аул с повинной. Да и Дурды-хан не простил бы измены. В страхе держал он своих бандитов. У всех на глазах, как капустный кочан, слетела с плеч голова у Ораза Хидырова, когда тот отказался обезглавить председателя аульного Совета.
— Теперь все вы со мной одной веревочкой связаны, — говорил курбаши, как буравом, сверля людей единственным глазом. — Живыми попадемся в руки неверных, всех вздернут на одном карагаче.
В последнем бою с пограничниками банду Дурды-хана разбили наголову. Курбаши погиб в рукопашной схватке, оставшихся в живых пленили. Не успел тогда Берды перерезать себе горло. Обессиленная рука, надрубленная в предплечье, не слушалась. Окровавленный, скрипя зубами от боли и злости, лежал он под фисташковым кустом и обреченно ждал, когда на шею набросят веревку. У него кто-то вырвал нож, зло замахнулся кулаком, но не ударил…
Долгие годы провел Джумаев далеко от Туркмении. Многое понял за это время, многому научился. И хотя стыдно было возвращаться в свой аул, по нему тосковал, вспоминая родные места с щемящей сердце человеческой болью.
Председатель аульного Совета Курбан Чарыев встретил Джумаева незлобно.
— Ошибка все это, — сказал он, посадив против себя Берды. — Ты — жертва обмана. Да разве тебя одного втянул тогда в банду Дурды-хан! Твое место было с нами. Больше старое вспоминать не станем… Хорошо, что вернулся в Кашлы. Назначаю тебя мирабом…
Нет, не без пороков возвратился в родной аул Берды Джумаев. Конечно, он рад был такому приему, и работа пришлась по душе. Но никто не выселит из его души аллаха. Увидел Берды в селе большие перемены, порадовался им. Однако многое в новых порядках ему не понравилось. Молодежь почти вся отреклась от всевышнего. Не верит в него и сам председатель аульного Совета. Его жена не носит борык, сняла яшмак. Да и другие женщины прикрывают рот только тогда, когда увидят стариков.
