Точка опоры - Коптелов Афанасий Лазаревич (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
— Запомнил!
— Такое не забывается. Удар по либералам, последышам народников и декадентам!.. И когда он только успевает…
Проводник принес белье, хотел застелить постели, но Мария Федоровна, поблагодарив его, сказала:
— Я привыкла сама…
3
На вокзале их встретили родные — Екатерина Крит, сестра Марии Федоровны, и семнадцатилетний сын Юрий Желябужский. Встретил также Константин Петрович Пятницкий, директор-распорядитель книгоиздательства «Знание», в просторной квартире которого две комнаты снимал Горький. Отправив вещи, Мария Федоровна и Алексей Максимович поехали по Невскому прямо в редакцию газеты «Новая жизнь».
Едва они появились там, как, заслышав басовитый волжский говор, из редакторского кабинета, распахнув дверь, вышел Ленин. Незастегнутые полы коричневого пиджака развевались, на лице искрилась горячая улыбка. Руку подал сначала Андреевой.
— Большущее спасибо, Мария Федоровна, что наконец-то привезли к нам Алексея Максимовича!
Горького взял за руки чуть пониже плеч, кинув жаркий взгляд в его синие глаза.
— Здравствуйте, Алексей Максимович! Дорогой наш товарищ Горький! Читаю вас второе десятилетие, пути-дороги наши были близкими, а видеться как-то не доводилось. По вине охранных чертей! — Рассмеялся, на секунду откинув голову, и тут же обеими руками сжал пальцы Горького. — Душевно рад!
— Я тоже! Даже слов нет… Знакомых расспрашивал о вас… — Смущенно покашливая, Горький всматривался в скуластое лицо Ленина. — Теперь сам вижу, какой вы!
— Какой же?
— Да как сказать?.. Наш, волжский! — Горький со всей силой сжал руку Ленина. — Хо-ро-шо. — Левую ладонь приложил к груди. — Вот как на сердце хо-ро-шо! В такое время встретились.
«Рука у него почему-то горячая? — тревожно спросил себя Владимир Ильич. — Здоров ли он? Говорят, у него легкие… Проклятая Петропавловская крепость, видать, оставила свои следы… А он теперь так нужен нам. Больше, чем когда-либо. Народу нужен его голос».
Мария Федоровна спросила о Надежде Константиновне — скоро ли она приедет? — и вспомнила, как гостила у них в девятьсот третьем в Женеве.
— Денька через три явится. Будет рада повидаться с вами, — ответил Ленин, приветливым жестом пригласил в кабинет. — Входите, входите, хозяйка. — Алексея Максимовича взял под локоть — Поговорить нам есть о чем.
— Да, о многом, — подхватил Горький. — Я, Владимир Ильич, с превеликим удовольствием прочел вашу статью о литературе. Там, говорю без всякого преувеличения, чудесные слова! Наизусть помню. Свободная литература будет служить «десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, ее силу, ее будущность». Ей-богу, лучше этого сказать невозможно!
— Ну, это вы, батенька мой, по-писательски преувеличиваете… А мне, — Ленин коснулся указательным пальцем груди Горького, — доставило большую радость дать в том же номере продолжение ваших «Заметок о мещанстве». Вы, конечно, не можете не восхищаться гениальностью Толстого-художника, но Толстому-проповеднику вы отлично возразили, хотя ваш совет и был адресован читателю: «Умей в себе самом развить сопротивление насилию». Правда, сегодня этого уже мало. Завтра мы ответим сокрушением самодержавного насилия. Не так ли? По глазам вижу — мы единомышленники во всем. И в политике, и в оценке роли художественной литературы.
Горький разгладил усы. Ленин указал на стулья возле круглого столика, сам сел по другую сторону и приготовился расспрашивать о последних московских новостях, о настроении в рабочих районах, о готовности к решительной схватке. Горький, рассказывая, сунул правую руку в карман пиджака, где у него лежал портсигар из карельской березы, но Мария Федоровна предупредила его чуть заметным толчком локтя: Ленин не курит, и нельзя без разрешения. И Горький, прикрывая рот широкой ладонью, глухо кашлянул. Еще и еще раз.
«Кашель больного», — снова отметил про себя Владимир Ильич, тут же переспросил:
— Итак, говорите, создаются боевые дружины? Очень своевременно! И, знаете, ссыльные — подумать только! — в далеком Якутске показали пример в известном смысле баррикадных боев. Помните по прессе? С охотничьими ружьями да топорами засели в доме якута Романова! И держались больше двух недель, пока не кончились припасы. Вот подлинные герои! Я по сибирской ссылке знаю одного из тех баррикадистов. Курнатовский. Чудесный товарищ! Вот бы кого вам повидать.
— Хороших людей на Руси много.
— Этот особенный. Чистейший. Честнейший. Непоколебимый. С такими, как он, да еще с такими рабочими, как Бабушкин, революция не может не победить. Вот о каких людях надобно писать романы. Хотя что я говорю? У вас же есть более близкий пример — Петр Заломов.
— Я думаю об этом, Владимир Ильич. Народ ждет от литераторов героических образов. И у меня, ей-богу, руки чешутся, хочется писать. Как только смогу надолго привязать себя к письменному столу.
— Вот это хорошо! Это ваш долг! И я думаю, — в глазах Ленина блеснула теплая улыбка, — Мария Федоровна при первой возможности поможет нам привязать вас к столу. Не так ли?
— Как смогу… — улыбнулась Андреева.
— А вы по-женски, настойчивее. Партии нужны такие книги… Но мы с вами отвлеклись в сторону. — Ленин подался грудью поближе к Горькому. — Так где же московские рабочие создают боевые дружины? Нам нужно знать все.
— На Пресне. А в подпольной мастерской Московского комитета мастерят бомбы!
— Даже у нас в квартире ящики с запалами да бикфордовы шнуры, — сказала Мария Федоровна, гордясь смелостью и решительностью мужа. — У Алексея в столе патроны.
— А не рискованно ли сие? — насторожился Владимир Ильич. — Для вас обоих.
— Ничуть не рискованно. Право слово. — Горький, подергав усы, улыбнулся. — Нас охраняют такие молодцы! Не люди — богатыри!
— Кавказская боевая дружина! — пояснила Мария Федоровна.
— Двенадцать… Не апостолов, понятно, а, так сказать, мушкетеров. Во главе с Чертом!
— Это кто ж такой? Самый отважный?
— Смелей его не сыскать. Нас от Кремля отделяют только Моховая улица да Александровский сад. И наши молодцы дежурят в квартире. Ночами спят поочередно. Кто на диване, кто на шкуре белого медведя в моем кабинете.
— Похвально, что Московский комитет позаботился! Но и сами будьте всегда начеку. Говорю об этом только потому, что каждый из нас должен помнить об ужасной гибели Баумана. Ох, как нам недостает его! Расскажите-ка о похоронах.
…В свой последний день Николай Эрнестович, освобожденный из Таганки, по взбудораженным улицам Москвы спешил привезти демонстрантам красное знамя. И тут из какой-то подворотни выбежал черносотенец, подосланный охранкой, ударом обломка водопроводной трубы свалил его насмерть.
Хоронила Баумана вся рабочая, вся прогрессивная Москва. Улицы были переполнены небывалым людским потоком: более трехсот тысяч москвичей отдавали последний долг отважному Грачу. Впереди и по бокам колонны шли, крепко взявшись за руки, дружинники с красными повязками на рукавах. Так они охраняли похоронную процессию в течение девятичасового пути до самого кладбища. Оробевшие перед грозой, черносотенцы попрятались в подворотни.
Впереди красного гроба — полторы сотни венков. Рассказывая об этом, Горький умолчал, что на одном из них алела траурная лента: «От М. Горького и М. Андреевой — товарищу, погибшему на боевом посту».
Скорбно звучало тысячеголосое «Вы жертвою пали…». Реяли на ветру триста знамен. На одном из полотнищ жгучей молнией сверкали слова: «Долой самодержавие».
Поравнялись с Художественным. Там в этот час репетировали пьесу. Вдруг на сцену вошел рабочий с ружьем, закинутым на веревке за плечо.
— Что же это вы, граждане? — спросил с укором. — Народ хоронит Баумана, а вы тут игрой занимаетесь!
Репетиция прекратилась. Актеры, поспешно одевшись, выбежали и, отыскав Качалова, шедшего за гробом, влились в колонну…
— Рабочий, говорите, с ружьем? — переспросил Ленин. — Это знаменательно! Рабочие провожали своего трибуна с оружием в руках! Завтра они будут сражаться на баррикадах.
