Трилогия о Мирьям (Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети) - Бээкман Эмэ Артуровна (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Если говорить о романах-летописях, бытовых и исторических, писателю есть на что опереться, в эстонской литературе имеются свои традиции. Эмэ Бээкман им не чужда. Классика эстонской прозы, многотомные романы X. Таммсааре — образец бытописания, летопись поколений, сменяющих друг друга и отражающих так или иначе перемены времени. Момент истории у Таммсааре не только непременный фон, но определяющее, главное обстоятельство из всех прочих — бытовых, семейных и т. п. В традициях эстонской литературы осмысление связей человека с историей, общих социальных перемен — с судьбами частными, личными, порядка в мире — с порядком (или хаосом) в душах. Современные прозаики, в том числе Эмэ Бээкман, не рвут с этой традицией, в ней ощущают силу, но, как и следовало ожидать, ищут новый ракурс, соответствующий новому опыту — историческому, эстетическому, личному — всякому. Предшественники как бы указали поле, удобное для пахоты, и собрали с него свой урожай. Как это поле возделывать сегодня, как поддерживать его живым — задача, решаемая многими, и Эмэ Бээкман в том числе.
Если продолжить здесь сравнение с трудом земледельца, можно сказать, что в работе Бээкман мы видим то, что сбору урожая предшествует забота о почве, ее анализ, ее толковая обработка, освоение современной техники, распределение сил, учет погоды и многое другое. Эмэ Бээкман работает неторопливо, обстоятельно, в расчете на прочность. Пишет она много, но следы спешки в ее произведениях крайне редки, поспешность выводов — тоже. И объединяющая три ее романа тема обнаруживает себя не на поверхности, а в глубине, там и проходит, развиваясь и разветвляясь. Темперамент автора очевиден, но не выплескивается, а распределяется с ощущением меры и дальней перспективы, нам, читателям, возможно, не до конца известной. Этот пахарь, вероятно, задумал освоить довольно большую площадь земли, — так, во всяком случае, кажется, судя по тому, как спокойно и планомерно на наших глазах идет работа.
Сравнение с трудом земледельца может показаться странным, ведь речь идет о писателе — женщине. Несколько слов об этом. Женщин-писательниц иногда хвалят таким образом: «написано не по- женски твердо, основательно», «не женская уверенность», «по-мужски крепкая рука профессионала» и т. п. Профессия литератора таким образом негласно переводится в ранг «мужских», откуда женщинам перепадают награды-поощрения. Что говорить, «дамский стиль» неприятен, манерен, заставляет подозревать внутреннюю недемократичность. Впрочем, не менее неприятен и псевдомужской стиль, увы, нередкое явление в нашей литературе. Педалирование своей принадлежности к сильной ли, к слабой половине человечества выдает как раз недостаточность истинных признаков этой принадлежности, будь то мужество характера и ума или же естественная (и потому прекрасная) женственность.
Хорошо сказал Чехов: «Женщины-писательницы должны писать много, если хотят писать». В полушуточной фразе явно выделяется серьезное слово «много», а в нем — большой смысл. Речь идет о том, что если литературой человек будет заниматься как одним из многих дел (а у женщин, даже во времена Чехова, дел, очевидно, было много), то она (литература) останется «дамским занятием», вроде рукоделия, не больше. Много — по Чехову — это, мне кажется, не столько вопрос количества, сколько мера траты, самоотдачи, то есть усилий, времени, душевных сил. Литература для Эмэ Бээкман, тут трудно ошибиться, — дело ее жизни. Она пишет много — так, как советовал Чехов. Что касается сентиментальности (ведь именно сентиментальность— признак «дамского» стиля), то ее следы были заметны лишь в ранних, первых произведениях автора. Годы эти следы стерли, иногда даже кажется — вытоптали.
Прежде чем перейти непосредственно к трем коротким романам, представленным в этой книге, мне хочется подчеркнуть одну общую особенность их содержания. Она впрямую относится к только что затронутой теме.
Известно, что женщину природа наделила великим инстинктом — охранять все живое, все, что дарует жизнь и продолжает ее. Разумеется, можно и с другого бока подойти к существу трех романов Эмэ Бээкман, но мне кажется, что главным их смыслом, если хотите, пафосом, является именно эта — женская! — их природа, хоть и выражающая себя «суровой прозой».
Героиня двух романов — «Маленькие люди» и «Старые дети» — девочка Мирьям; героиня «Колодезного зеркала» — сорокалетия Анна, у которой нет детей. Собственный ее ребенок погиб, не родившись. Анна и Мирьям связаны родственными узами, но в силу обстоятельств почти не знают друг друга. Однако на страницах «Колодезного зеркала» они ненадолго встречаются. Их последняя встреча вовсе коротка, но многозначительна и содержит в себе уже не столько бытовой, сколько почти символический смысл. Симпатия, возникшая у Анны к умному заброшенному ребенку, — это и выражение подавленных жизнью, растоптанных материнских чувств, и острое любопытство к тому, кто представит в истории будущую Эстонию, это и надежда на реальную помощь — надежда хрупкая, но единственная, и потому такая значительная. Маленькая Мирьям без лишних слов оказывает эту помощь Анне в страшную минуту. Анне приказано немедленно уйти из города, в который вот-вот войдут немцы. Но уйти — значит, бросить умирающую сестру. Еще раз, последний, встает перед Анной проблема, окончательного решения которой она так и не нашла. Надо выполнять приказ. Надо поступить жестоко. Надо ли? Решить что-то В конкретной ситуации ей помогла маленькая Мирьям. Она неожиданно появилась на пороге и заменила Анну у постели больной. Это короткий, беглый момент сюжета, но упустить его — значит, упустить одно из важных звеньев внутреннего развития романа.
Как известно, сюжет порождается фантазией автора. Эмэ Бээкман так выдумывает его повороты, что, оставаясь в пределах жизненной логики, они таят в себе еще и другой смысл, более значительный и общий, чем житейский. В ранних своих вещах писательница была привержена именно бытовой правде, ее деталям, приметам и атмосфере. Но постепенно (довольно быстро) она обрела особый дар отбора — ситуаций, реплик, подробностей, — отбора, при котором все бытовое, не теряя правдоподобия, сгущается, являя собой очевидное выражение крупной мысли, социального конфликта, нередко — символа. Символика этой прозы — не отвлеченная, не плод схоластического умствования. Она заключена внутри самой что ни на есть реальной жизни. То, что Анну в решающий момент сменяет маленькая Мирьям, — и быт, и правда, и символ. Мы знаем, как прожила свою жизнь Анна, какой цели себя посвятила и чем ради этого пожертвовала, понимаем, что вряд ли этот человек уцелеет в предстоящих испытаниях. По другой повести нам уже понятен и характер Мирьям, на редкость жизнестойкий, к деятельному существованию предрасположенный. Последнее крайне важно: не приспособленный, а именно предрасположенный — жить, длить жизнь, защищать ее. Потому на место Анны (не только на страницах романа, по в действительности) должна явиться такая девочка, явиться как знак авторской (и пашей) веры в конечную справедливость.
Три коротких романа можно сложить в одно целое. По времени это примерно четверть века — с воспоминаний Анны о ее юности до первых послевоенных дней. В первом из трех романов воссоздан еще «прежний» порядок жизни, в последнем он уже другой, хотя новым ему еще предстоит сложиться, и мы понимаем, каких усилий людям это будет стоить. И «старое» и первые ростки «нового» автор рассматривает глазами Мирьям, сначала — совсем-совсем маленькой, спустя пять лет — не по годам взрослой. Последний роман потому и назван — «Старые дети».
Мир увиден глазами ребенка — сам по себе этот прием не нов в литературе, но у Бээкман он выбран предельно осознанно, ибо взгляд ребенка есть вернейшая призма для раскрытия всяческой фальши (так — в «Маленьких людях»), а война, будучи совмещенной с душевным опытом ребенка, более чем красноречиво обнажает свою бесчеловечность и разрушительную силу.
В «Маленьких людях» нам дана возможность вместе с Мирьям внимательно рассмотреть, можно сказать, исследовать прежний порядок вещей — уклад жизни буржуазной Эстонии, мирок городской окраины. Это и город (столица!), и уже не город (окраина, задворки). Это и деревня, ибо окраина с хуторами накрепко, по-родственному связана. Таким образом, хоть этот мирок и узок, но социальный срез романа велик, захватывает многие пласты и группы, обнаруживая то их скрытый, но прочный союз, то неожиданную, чреватую взрывами несовместимость.
