Точка опоры - Коптелов Афанасий Лазаревич (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗

За что такая немилость?..

Еще вчера утром не подозревал беды. А к двум часам его вызвал к себе сам Плеве, вернувшийся из дворца. Думалось — просто для доклада.

Приехал к нему на Аптекарский на десять минут раньше. И чуть не столкнулся с новым шефом жандармов фон Ваалем. Тот, холодно кивнув головой с нафиксатуаренными волосами, прошел в кабинет министра. А его, Зубатова, ровно в два пригласили в зал заседаний. Почему? Совещания втроем обычно велись в кабинете.

Вошел. За торцовой стороной длинного стола уже сидел министр. А сбоку на первом стуле — фон Вааль. Плеве не встал, как бывало, не подал руки. Злыми глазами, сверкнувшими из-под нависших бровей, указал на стул по другую от фон Вааля сторону стола.

Едва успел присесть, как министр потребовал.

— Надворный советник, — подчеркнул невысокий чин, — доложите о возникновении беспорядков в Одессе. А присутствие генерала пусть не удивляет вас: с лицами, которым я не верю, имею обыкновение разговаривать при свидетелях. Ну-с, мы слушаем. Как вы затеяли эту стачку?

— Извините, ваше превосходительство… — Встал, отодвинув стул ногой. — Я, как вы могли убедиться много раз, являюсь принципиальным противником стачек. И задача наших рабочих обществ — избегать их. Примером тому может служить хотя бы Минск. Там при нашем содействии хозяева охотно вступали в мирные сношения…

Помнится, добавил к этому:

— И пар удавалось спустить из котлов, ни одного взрыва не последовало…

— Не уклоняйтесь, Зубатов, от Одессы, — перебил Плеве и повернул голову к фон Ваалю: — Там с одобрения надворного советника выпускались глупые и откровенно преступные прокламации. — Положил руку на синюю папку. — Могу их предъявить, если в этом будет надобность.

Попробовал объяснить:

— Осмелюсь доложить, ваше превосходительство, те прокламации я получил уже готовыми. Ни в задумывании, ни в редактировании их не участвовал.

— Это не меняет дела. — Плеве вскинул леденящий взгляд. — Вы там вашему Шаевичу, зловредному заступнику за рабочих, и другим таким же платили деньги? Из каких источников?

— Из департаментского бюджета. С ведома господина директора. Давал и из тех, что отпущены мне по службе. Смею напомнить, еще в бытность мою в Москве, с вашего ведома, Афанасьеву, Слепову и другим…

Плеве, снова повернув голову к фон Ваалю, стал рассказывать, что в Москве был положен в банк определенный капитал и на оплату слеповых расходовались проценты…

У него, Зубатова, мелькнул тревожный вопрос: «Что там еще в синей папке? Что еще Плеве бросит в обвинение?.. А давно ли сам принимал Слепова, благодарил за службу… В Одессе не удалось — это общая беда. Марксята изловчились, вырвали инициативу из рук Шаевича, раздули стачку. И теперь следовало бы говорить, как общими силами погасить пожар, а не отыгрываться за счет других…»

Раскрыв синюю папку, Плеве брезгливо — двумя пальцами, за уголок — приподнял лист бумаги, побывавшей в конверте, и на несколько секунд поднес к глазам фон Вааля:

— Полюбуйтесь, генерал! Перед вами письмо надворного советника подонку Шаевичу! В нем ссылка на разговор с Орлом, то есть со мной. Я имел неосторожность в доверительном разговоре сообщить слова государя. И вот они в письме Зубатова! — Бросил бумагу, захлопнул папку. — Разглашение государственной тайны! За подобные проступки обычно отдают под суд!

«Обычно?.. А что же он уготовил мне?..»

Никогда не думал, что так задрожат коленки. Даже перед самим собой стыдно вспомнить…

Голос Плеве доносился как бы сквозь шум грозы:

— Зубатов обязан сегодня же передать свою должность лицу, каковое вы, генерал, назовете. Не позднее завтрашнего вечера он*должен убраться вон из Санкт-Петербурга. В Москве дозволить ему лишь самое короткое пребывание для сборов.

Похолодело сердце. «Для сборов»?! Это что же, отправляют в ссылку?

Плеве продолжал:

— Затем — во Владимирскую губернию. В его имение. И не спускать с него глаз.

Какой ужас! К нему, Сергею Зубатову, будет приходить полицейский надзиратель!..

Повернув голову, министр кинул острый взгляд, словно смертельный укол рапиры.

— Можете идти.

…Минует полтора месяца, и он, бывший чиновник особых поручений, напишет в конце объяснения директору департамента полиции:

«Признаться сказать, я не скоро нашел скобу у выходной двери».

Но сейчас он лежит на вагонной полке и вспоминает горькие часы. Проводил его только один Гапон, верный человек. Как-то сложится его судьба? Сможет ли отец Георгий продолжать дело, в успех которого он, Зубатов, и сейчас верит? Не лишат ли Гапона ста рублей, ежемесячно выплачиваемых особым отделом за усердную службу? Многое потеряют…

Зубатов не подозревал, что Гапон от шефа жандармов получал тоже по сто рублей в месяц. За присмотр за ним, чиновником особых поручений, возглавлявшим сыск во всей России.

Отец Георгий в купе вступил величественно, дал поцеловать серебряный крест и, благословив, сказал:

— Господь не оставит вас! Уповайте на всевышнего и всемилостивого! И не возрадуются ваши супостаты…

Хотелось возразить:

«Нет, отец утешитель, уже возрадовались. Вы же сами видите, даже вчерашние сослуживцы не приехали проводить. Высокопоставленные подлецы оболгали перед государем. За мою верную многолетнюю службу, когда я не знал ни покоя, ни отдыха и многие тысячи злонамеренных смутьянов передал в руки карающего правосудия, меня, как мелкого пройдоху, выставили пинком. А завтра возликуют все крамольники: «Зубатов пал!» Теперь им станет вольготнее.

А что будет с ним, Зубатовым, в Москве? — спросил себя, оставшись один в купе. Не узнал бы Слепов да не пришел бы посочувствовать… Такого позорища не вынести. К счастью, адреса московской квартиры Слепов не знает. А что будет с ним и его друзьями? Им, чего доброго, могут дать по такому же пинку. А давно ли Слепова все хвалили за верноподданность! Доверили ему поднести хлеб-соль императору! И государь был доволен статьями за его подписью… Да, многое удалось совершить в Москве Неужели все пойдет прахом?.. В Петербурге лучше: там остается Гапон…»

Поезд, стуча колесами, уносил Зубатова в глухую ночь в темноту. И в эту бессонную ночь ему вспомнилась Анна Егоровна. Стареет Мамочка! Ей ведь, дай бог памяти… Ей под сорок пять. Может еще послужить. Но тактично ли и заботливо ли относится к ней ретивый полковник Ратко? У него одно стремление — поскорее выслужиться. Не забывает ли о наградных для Анны Егоровны?..

Через три с половиной года Зубатов особым докладом напомнит своему преемнику, что за 25-летние «услуги агентурного характера» Серебрякова достойна особого внимания. И она помимо сторублевой пенсии получит пособие в пять тысяч рублей.

Сам Зубатов доживет на пенсии до 1917 года, когда, узнав о свержении царизма, пустит пулю в висок.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Кржижановские, спасаясь от филерской слежки, переехали, по совету Владимира Ильича, в Киев. Там было необходимо укрепить большевистский комитет и возглавить Русское бюро ЦК. В Киеве же после съезда поселился Дмитрий Ильич с женой Антониной Ивановной. Переехала туда и Мария Александровна с Анютой и Маняшей: возле родных да верных друзей все же спокойнее, хотя слежка там и изощреннее, чем в других городах.

Марк Тимофеевич из Маньчжурии, где уже пахло порохом, после окончания срока надзора направился через Индийский океан и Средиземное море в Европу; повидавшись в Париже с Лениным, выбрал для себя Питер, нашел место бухгалтера в управлении железной дороги и купил дачу на пригородной станции Саблино. В декабре настойчиво звал к себе всех родных, волновался: вдруг да не сумеют выбраться из Киева? На юге, слышно, опять начались аресты.

Маняша успела отправить в Женеву несколько писем. 25 декабря в последнем письме из Киева она писала:

«Дорогой Володя! Все наши и я шлем тебе поздравления с праздниками и Новым годом и пожелания всего хорошего. Твое письмо получили, но то, о котором ты упоминаешь там и которое, по всей видимости, было ответом на мои письма, — очевидно, пропало. Напиши, пожалуйста, что ты писал там… Большие приветы Наденьке и Е [51] В [52]. Как они поживают? Как бы я была рада, если бы Надя мне написала. Всего, всего хорошего».