Лунная радуга. Этажи (Повести) - Авдеенко Юрий Николаевич (книги бесплатно читать без .TXT) 📗
Моя тетя — человек подвижный и наблюдательный. Сказала мне:
— Одевайся… И пошли на улицу. Я познакомлю тебя с Аленой.
Уговаривать не пришлось. Я мигом влез в пальто, нахлобучил шапку. Мы вышли за калитку. Тетя позвала:
— Алена!
Девочка в синем костюме подъехала и с приятной улыбкой произнесла:
— Здравствуйте, тетя Паша.
Тетя Паша телеграфировала:
— Алена… Познакомься. Мой племянник, его зовут Славой. Он приехал из Туапсе. У них там море. Здесь ему скучно.
Алена сняла рукавицу и протянула мне маленькие розовые пальцы.
— Вам действительно скучно? — спросила она.
— Нет… — сказал я. — Я нашел подшивку старых журналов «Вокруг света».
— Я читала их…
Тетя Паша величественно удалилась. И мы стояли одни. Говорить было не о чем. Но Алена, видимо, тоже старалась показать себя воспитанной девочкой, как я старался перед ее матерью. И поэтому не уходила. А стояла рядом, держась левой рукой за обледеневшую штакетку.
— Вы купались в море? — спросила она.
— Много раз, — сказал я.
— А вода в море правда соленая?
— Соленая, как «Джермук», — пояснил я.
— Нужно купить бутылку… Скажите, в море легко плавать?
— Легко. Можно плыть хоть до Турции… Полежишь на спине, отдохнешь… Ребята постарше и дальше плавают.
— Через проливы? Разве разрешают?
— Нет, — спохватился я. — Ребята к Болгарии… Поворачивают к Румынии…
— Интересно как! — сказала Алена.
Мальчишка, шедший по дороге, увидел Алену и направился к нам. Когда он подошел ближе, я узнал того мальчишку, которого ударил в кино. И он меня узнал. И очень удивился. Даже оторопел.
— Здравствуй, Павлик, — сказала Алена.
— Привет, — ответил Павлик. И, уставившись на меня недобро, спросил: — Это твой приятель?
— Нет, — смутилась Алена, почувствовав неладное. — То есть… Мы знакомы.
— У меня к твоему знакомому разговор есть, — он взял меня за пуговицу.
— Пусти! — сказал я.
— Пойдем за угол.
— Ты чего? Ты чего? — затараторил я. — Не имеешь права руки распускать.
— А ты имеешь?
— А ты докажи!
— Вот и докажу… Дороги домой не найдешь.
— Фигушки!
— Ни одна больница не примет. Родственники не узнают!
— Не тронь его, — жалобно вмешалась Алена. — Он к Турции плавал.
— Зачем?
— Не знаю. Просто так!
— Просто так не плавают.
— Вот и плавают. И дальше плавают…
— Ты юнга? — спросил он. — На корабле ходил?
— Нет! — сказала Алена. — Он на руках плавал…
— И ногах… — уточнил я. И, воспользовавшись некоторым удивлением мальчишки, проскользнул в калитку. Плотно закрыл ее за собой.
Ушел домой. В окно видел, как мальчишка взял Алену под руку и увел прочь. На душе было такое чувство, точно меня обобрали.
Я завалился на диван. Стал листать подшивку старых журналов. Однако ни на чем не мог задержать своего внимания… Думал: «Так тебе и надо… Не храбрись чужими руками».
Мои размышления так и остались бы размышлениями, если бы… не одно происшествие.
На уроке черчения.
Преподавал этот предмет Георгий Михайлович. Лысый старичок лет шестидесяти. В свое время он был ранен в голову — не на войне, производственная травма. И ранение, конечно, отразилось на его здоровье. У Георгия Михайловича была плохая память. Он работал художником в артели инвалидов «Маяк», рисовал диаграммы, схемы, плакаты. А потом, когда в школе ввели черчение, но учителей не хватало, его пригласили к нам.
Он нас совсем не помнил. Мы пользовались этим. Ухитрялись на уроке за один чертеж получать пять-шесть оценок. Стирали фамилию, писали другую. И хохотали, когда тот же самый чертеж преподаватель оценивал по-разному. Колебания случались значительные. Бывало, что автор получал не самую лучшую оценку.
Вообще дисциплины на уроке не существовало. Ребята и девчонки разговаривали вслух, ходили между партами. В тот день у меня кто-то стащил резинку. Я решил отыскать ее во что бы то ни стало.
В третьем ряду сидела Люська Зубкова. Светленькая, с красными щеками. Как я уже говорил, она мне очень нравилась. Но я стеснялся предложить Люське дружбу, хотя уже многие наши ребята дружили с девчонками. И выражал Люське свои симпатии совсем примитивно: смеялся невпопад в ее присутствии, выворачивал ей руки, хватал за волосы.
Так и на этот раз… Подошел к ней, ущипнул. Она кинулась на меня с кулаками. Я отскочил и задел Леньку Ежова, сидевшего в среднем ряду. Он уронил на чертеж кляксу.
Клякса и клякса…
Однако… Нужно знать Леньку Ежова. Он был злой и ехидный. Чуть меньше меня ростом. Я не слышал, чтобы хоть кто из ребят спорил с ним или противоречил. Он и не дрался ни с кем. Слухи же о его силе ходили упорные.
Я хотел было извиниться. Но Ежик (так его звали ребята) покраснел… Глаза сузил, как хан Мамай. Медленно поднялся, схватив меня за грудки, прошипел:
— После уроков потолкуем…
Я знал, что значит «толковать после уроков».
Мне не хотелось драться. И если бы мы столкнулись с ним один на один на безлюдной дороге, я, возможно, постарался и отвертеться. Но рядом были ребята. Люська. И я сказал:
— Отлично.
Спокойно сказал. И пошел, сел на свое место. Про резинку забыл и про Люську.
Ребята доложили нашему заводиле Кольке Черткову, что я буду драться с Ежом.
Черчение было последним уроком. И ссора с Ежовым произошла минут за пять до звонка. Но ребята успели все: объявились секунданты, судить встречу взялся Колька Чертков. Условия поставили такие. Деремся внизу за школой, у старой шелковицы. С одной стороны там забор, с другой — новостройка. Никто не помешает. Бой продолжается один раунд — сто секунд.
Мой противник шел впереди, окруженный мальчишками. Они верили, что он побьет меня. А люди всегда тянутся к сильным. Позади всех плелся лишь один Колька Чертков. Он тоже знал, что Еж «навешает» мне. Но ему, как арбитру, как Бате, не приличествовало скатываться к групповщине. Поэтому он несколько приотстал, демонстрируя самостоятельность.
Зеленая полянка не напоминала ринга. Шуршание листьев, солнце в ясном небе, паутина на заборе — на шершавых, неоструганных досках… Все это не создавало во мне ратного настроения. Наоборот…
Батя велел нам разжать кулаки — нет ли в них камней, свинчатки, напильника!..
Развел нас на три шага. Поднял руку:
— Ноль один, ноль два, ноль три…
Я шагнул навстречу противнику, словно прыгнул в воду. Голос Кольки Черткова слышал только первое время, потом слух пропал. И возвращался иногда на какие-то короткие мгновения.
Ежик начал бой, как козел бабки Кочанихи, который осенью частенько потешал нашу улицу погоней за пацанами. Наклонив голову, мой противник двинулся на меня, взрывая землю каблуками полуботинок. Однако я выставил вперед руки. Кулаки Ежова не коснулись ни моего лица, ни даже груди. Все удары пришлись по мышцам рук.
Тогда он нагнулся еще сильнее, норовя двинуть меня в дых. Но в это время лицо его осталось открытым. И я неуверенно ударил его между глаз. Неуверенно, так как сам не ожидал такого подарка со стороны Ежова. Позже ребята уверяли, что ударь я сильнее, бой можно было бы кончить… Но даже слабый удар охладил пыл противника. Он перешел в оборону.
— Ноль девять, ноль десять…
Вскоре выяснилось — руки у меня длиннее. Преимущество в боксе немаловажное. Я несколько раз сильно бил соперника в грудь. Но увлекся… За что поплатился ударом в лицо, чуть ниже правого глаза.
Казалось, что бой длится уже минуты полторы. А Батя считал:
— Ноль семнадцать, ноль восемнадцать…
Ежов устал, я устал… Причина спора была ничтожной, и никакой злости друг на друга мы не испытывали. Тем более что лично мне Ежов не представлялся теперь силачом. И я понимал, что его можно здорово побить, если он этого заслуживает.
— …Ноль тридцать. Тридцать один. Тридцать два…
Была еще одна короткая вспышка. Но преимущества она никому не принесла. Дальнейший бой — сплошное отбывание повинности. Однако при счете девяносто восемь Ежов опять хотел изловчиться и ударить меня. Но… повторил прежнюю ошибку. Открылся. Я вложил всю силу в удар. Прямой справа! В челюсть… Ежов качнулся, будто налетел на невидимую стену. Опустил руки…
