Точка опоры - Коптелов Афанасий Лазаревич (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
А Ленин уже перешел к политическим разногласиям с Мартовым. Это слово он подчеркнул энергичным жестом. Оказывается, они, сторонники двух линий, говорят здесь даже на разных языках! Съезд сделал к р у п н ы й п о л и т и ч е с к и й ш а г, свидетельствующий о выборе одного из наметившихся теперь направлений в дальнейшей работе партии.
— И меня ни капельки не пугают, — кинул Ленин руку вперед, — страшные слова об «осадном положении в партии», об «исключительных законах против отдельных лиц и групп» и тому подобное. По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только можем, мы обязаны создавать «осадное положение», и весь наш устав партии, весь наш утвержденный отныне съездом централизм есть не что иное, как «осадное положение» для столь многочисленных источников п о л и т и ч е с к о й р а с п л ы в ч а т о с т и. Против расплывчатости именно и нужны особые, хотя бы и исключительные, законы, и сделанный съездом шаг правильно наметил политическое направление, создав прочный базис для т а к и х законов и т а к и х мер.
Бауман, аплодируя, переглянулся с Шотманом: «Вот это речь! Целая программа! Не правда ли?» И в жарких глазах того прочел: «Подлинно рабочий вождь! Несгибаемый!»
Меньшевики на некоторое время растерянно умолкли, и голосование за первую тройку прошло довольно спокойно. Комиссия, собрав записки, подсчитала голоса, а Красиков на правах вице-председателя объявил, что редакторами избраны Плеханов, Мартов и Ленин.
Мартов растерянно повел плечами: оказывается, большевики подали за него свои голоса! Похоже, что и Ленин отдал свои два голоса! По-прежнему стоит за тройки! Ну, нет, на такую приманку он, Мартов, не поймается. Он не какой-нибудь пескарь — покрупнее и осмотрительнее. И он, повертываясь на стоптанных каблуках то к одной, то к другой половине зала, то к бюро съезда, высокомерно объявил:
— Я отказываюсь от чести, мне п-предложенной… Фактически вся партийная власть передается в руки двух лиц, и я слишком мало дорожу званием редактора, чтобы согласиться состоять при них в качестве т-третьего.
«Мартову очень хочется быть первым, — понял Бауман. — И когда он гордо выступал от имени четверых, на какое-то время чувствовал себя первым!»
А тот, внося замешательство, подбросил подстрекательскую фразу:
— В качестве редакции мы выбрали недееспособную коллегию…
Выход находчиво предложил Красиков: двое кооптируют третьего. За это проголосовали все большевики.
За тройку ЦК голосовали путем тайной подачи записок. И во время подсчета голосов «южнорабочевец» Левин, представитель «болота», проворчал:
— Ясно — «компактное большинство» голосует, как один человек, по знаку своего вождя!
Избранными оказались Ленгник, Кржижановский и Носков (Глебов). Чтобы не нарушать конспиративности ЦК, которому предстояло работать внутри России, председатель съезда по договоренности назвал только одного Глебова.
Председателем Совета партии по запискам избрали Плеханова. «Компактное меньшинство» — этим выражением горделиво козырнул Троцкий — уклонилось от голосования.
Касса опустела, и 23 августа пришлось, комкая оставшиеся вопросы, съезд закрыть.
Плеханов вяло встал. В нем не было той торжественности, которая радовала всех при открытии. Погладив бородку, начал последнюю речь. Голос у него был тусклым, слова бесцветными. Он только напомнил, что постановления съезда обязательны для всех членов партии.
Большевики сгрудились возле стола. Ленин, от радости щурясь, словно в самый солнечный день, сказал:
— Завтра утром мне хотелось бы, друзья, вместе со всеми вами, я подчеркиваю — со всеми, посетить могилу Маркса. Нам есть о чем молча посоветоваться с нашим учителем.
— Да, да, великолепное предложение! — откликнулся Плеханов, приподымая трость до уровня груди. — Хайгейтское кладбище до сих пор почему-то оставалось существенным пробелом в моем знакомстве с Лондоном.
7
Шли гуськом между могил. Шагали бесшумно, будто боялись потревожить давно усопших. Впереди — Ленин. Он вел к надгробию, в изголовье которого кудрявился кустик вечнозеленого мирта. Там первым снял шляпу. За ним, стоя в два ряда вокруг могилы, все склонили обнаженные головы, словно только что опустили в могилу самого близкого человека.
Помолчав, Плеханов положил пунцовую розу, купленную у входа на кладбище. Ленин воткнул возле плиты жесткий стебелек бессмертника. И остальные делегаты воткнули по такому же цветку. Оранжевые чашечки крепких цветов напоминали пламя свечей, зажженных вокруг надгробия.
Дмитрий Ильич осторожно сорвал глянцевитый и пахучий листик мирта, положил в записную книжку.
— Вот и расстаемся… — сказал Ленин, надевая шляпу. — И будем верны его бессмертному слову. Примемся за новую работу.
На обратном пути зашли в Риджент-парк, на просторной лужайке, где коротко подстриженная мурава напоминала богатый ковер, встали в кружок, выжидательно переглянулись. Расходиться не хотелось. Каждому не хватало еще каких-то слов.
— Перед отъездом полагается посидеть, — сказал Георгий Валентинович. — Для успеха дела. — И, опираясь рукой на трость, а второй откидывая полы редингота, опустился на коленки.
Все сели. Помолчали.
Ленин взглянул на Плеханова. Тот, поняв его, встал. Трость осталась лежать на траве.
— Да, сказано не все. — Положив цилиндр на трость и сунув руку за борт редингота, продолжал торжественно, будто только теперь закрывал съезд: — Примечательное завершение нашей работы! Мы отдали дань своей любви гению человечества. Он явил нам пример последовательности и верности святому делу пролетариата, делу коммунизма. На съезде мы, отныне именуемые большевиками, показали себя несокрушимой когортой. Мы не оборонялись — наступали. Были во всем единодушны. Так пусть же это единодушие всюду сопутствует нам — сердцем чую — в неизбежной и нелегкой борьбе с меньшевиками, которые не упустят ни малейшей нашей оплошности. Так пусть же…
Вскинутая рука вдруг опустилась, голос прервался. На них, поставив треножник, нацеливал аппарат юркий фотограф. Кто он? Для чего собирается снять всю группу? Чтобы продать каждому на память по снимку? Или охотится за ними по заданию полиции? Могут задержать на вокзале…
И все повскакивали, протестующе отмахиваясь, спешно покидали парк. Георгий Валентинович схватил цилиндр и трость.
Ленин на ходу досказывал то, что, по его предположению, не успел досказать Плеханов:
— Дома не теряйте времени. Нужно побывать во всех комитетах, рассказать о съезде с наших позиций. Непременно опередить меньшевистских докладчиков. Где потребуется, дать им бой. Все комитеты перетянуть на свою сторону.
Бауман вспомнил о Москве. Ему следует опять попроситься туда. Но теперь уже не Грачу, а… Новый псевдоним нетрудно придумать…
Шотман мысленно перенесся в Питер. На Путиловском ждут. И на Обуховском тоже ждут…
У Дмитрия был билет на дневной поезд. С Надеждой Константиновной он уже простился. С братом последний раз в Лондоне пил кофе в маленьком кафе недалеко от вокзала.
— Маняше можешь рассказать о всех баталиях, которые здесь были, а маму побереги, — наказывал Владимир. — Ей — в общих чертах. Скажи: здоровы. Скучаем о ней. Беспокоимся. Борьба с меньшевиками была, но… Бессонницей не страдаем, аппетит не потеряли… Да ты сам найдешь смягчающие слова.
Дмитрий в знак согласия качал головой, а сам думал:
«Разве от мамы можно что-нибудь утаить? Она посмотрит в глаза и, как маленькому, слегка погрозит пальцем: «Ты, Митенька, о чем-то умалчиваешь». Но я, конечно, постараюсь не волновать. Как смогу…»
Они отодвинули пустые чашки. Владимир Ильич опасался без особой надобности бывать на вокзале — простились тут же, у столика.
Ла-Манш обрадовал полным штилем. Пассажиры любовались морской синевой, чайками, крикливо кружившимися за пароходом.
Плеханов, слегка приподняв край цилиндра над густыми зарослями бровей, гулял по верхней палубе. Встретив Мартова, с которым не виделся два дня, подал руку, спросил о здоровье.
