А зори здесь тихие… (сборник) - Васильев Борис Львович (книга жизни .txt) 📗
Махнула рукой и вышла, так и не поцеловав мать, которая уже с готовностью двинулась было к ней. Дверь захлопнулась перед самым носом, старуха остановилась, вздохнула невесело и поплелась на кухню.
Она оказалась одна в квартире, где ей никогда одной оставаться не случалось и где она, кроме кухни, ничего толком не видела. Ни спальни дочери с зятем, ни комнаты Ларика, да и в большую-то – то ли гостиную, то ли столовую – она всегда заглядывала мельком, наспех, стесняясь Светланы, а особенно «самого», хоть ей и случалось ночевать там на диване при ежегодных рыночных распродажах. Ей совсем не чуждо было нормальное женское любопытство; наоборот, ей очень хотелось не только все увидеть, но и все детально рассмотреть, подержать в руках, потрогать и пощупать. Однако природная скромность и чувство постоянной внутренней оглядки на зятя не позволили ей делать этого без хозяев, и старуха терпеливо сидела на кухне, хотя ей очень хотелось пройтись – просто хотя бы пройтись! – по всей дочкиной квартире. «Нет, не отвыкла Светлана от нас, – думала она о дочери. – Не отвыкла, а отрубилась. А отрубленная ветка коли уж и зацветет, так ни плодов не даст, ни корней не пустит. Вот и выходит, что дочь моя – ни в деревне овца, ни в городе коза, как отец ее говорил. Обсевок людской. Родная дочь, а – обсевок, вон оно, значит, как получается, когда без веры, без истины в себе человек жить начинает».
Думала старуха о судьбе дочери горько, но спокойно, уже как бы признав саму справедливость такой судьбы, как бы приладившись к ней. Однако тревога все же копошилась в глубине ее существа, потому что утонула она в своих невеселых раздумьях и не расслышала, как повернулся в дверях ключ, как приоткрылись эти двери. А вынырнула из мыслей своих, услышав:
– Бабуля?..
Опомниться не успела, как взлетела в воздух, оказавшись в объятьях, как чмокнули ее звонко в обе пергаментные щеки, как захохотали вдруг весело, громко и искренне. От души.
– Бабуля приехала! Бабуин мой! Баобаб! Бабуля-барабуля!
– Ларик… Внучек.
Заплакала старуха. Потекли слезы по загрубелым, как шрамы, морщинам, но то были добрые слезы, и морщины смягчились, растягиваясь в улыбку:
– Внучек…
– Я, бабуин. Предков нет?
– Чего?
– Тихо, сейчас будет тебе сюрприз. Приготовились? – прошел к дверям, маня за собою старуху, взялся за ручку. – Раз, два… Три!
И распахнул дверь. А в проеме ее, как в раме, оказалась худенькая, очень стройная девушка с разбросанными по плечам длинными волосами. Девушка улыбнулась старухе, а старуха, сразу все припомнив и все поняв, улыбнулась в ответ. И сказала:
– Ну проходи, что же ты? Через порог не знакомятся.
Девушка шагнула в прихожую, прикрыв за собою дверь. Ларик обнял ее, прижал к себе, сказал каким-то совсем особым, чуть вздрогнувшим голосом:
– Знакомься, бабуля. Это Дашка моя.
И старуха сразу вспомнила, сразу узнала этот приглушенный, особый, как бы чуть споткнувшийся голос: и ей когда-то доводилось слышать его, как и всякой женщине, если повезло той женщине с любовью. И поэтому бабуля-барабуля, улыбнувшись еще мягче и теплее, сказала тем не менее ворчливо:
– Неправда твоя, никакая это не Дашка. Это Дашенька твоя, внучек. Дашенька, понял?
– Понял, бабуин! – радостно засмеялся Ларик. – И все ты замечательно правильно говоришь, потому что Дашенька уж пять дней как моя законная супруга.
И воцарилось некоторое молчание, замеченное, впрочем, только старухой да Дашей; Ларик так его и не ощутил, потому что пребывал в состоянии приподнятом, шумном и восторженном.
– Законная, значит? – тихо переспросила старуха.
Ее смущало, что свадьба, брак этот, или как там теперь венчанье называется, прошла без родителей, без их благословения и даже присутствия.
– Да, – Даша тоже почему-то смутилась. – Знаете, вы нас должны понять.
– А чего же выкаешь, коли родственница? – строго спросила старуха. – Я тебе родная бабка теперь, вот, какая есть. Так что давай уж поцелуемся.
Они торжественно поцеловались, а Ларик, радостно завопив: «Бабуин, ты – гений!» – кинулся в столовую. Пока Даша снимала курточку, пока причесывалась, пока бабка провела ее на кухню, он чем-то звенел и гремел. А потом притащил бутылку шампанского и три бокала.
– Без спросу?
– А! – Ларик махнул рукой. – Ты, бабуля, точно сказала, что родная нам, вот и чокнемся по такому случаю. У Дашк… то есть у Дашеньки, тоже фактически никого близкого в этом городе, как и у меня, и получается, что ты для нас – единственная родственница во всем мире.
Он говорил действуя: искал в холодильнике еду, вытаскивал ее, доставал из стенных шкафчиков посуду. Старуха слушала не перебивая, но губы ее стали сами собой поджиматься в строгую ниточку.
– Это как же так – единственная? У тебя мать есть. И отец. Родители, значит, вот как это называется испокон веку.
– Испокон это, конечно, называется, а теперь, бабуля-барабуля, все по-другому, – без тени огорчения сказал Ларик. – Садитесь к столу, дорогие мои дамы.
– И теперь они тебе – тоже родители, – непримиримо проворчала старуха, садясь.
– А вот это, бабуленька, ошибочное утверждение: теперь они мне – Штирлицы, а никакие не родители. Думают одно, говорят другое, а делают третье – вот какая интересная произошла с ними метаморфоза. Живут в собственной стране как шпионы: врут всем да каждому, со всех сторон в дом волокут, что выпросят, сопрут или на «я – тебе, ты – мне» выменяют, обещания да клятвы раздают направо и налево, а сами только о себе и думают. И способны думать только о себе, о куске потолще, о квартире побольше, о солнце посолнечней, а над остальными – да хоть всемирный потоп!
Начав в тоне озорном, почти легкомысленно шутливом, Ларик незаметно увлекся собственными обличениями, ожесточился и закончил горестно и серьезно. И вздохнул:
– Слиняли мои предки, баобаб, с красного на розовенькое в полосочку да еще с оборочками и кружавчиками, чтоб красивенько выглядело. Красное на прекрасное сменять – вот в чем вопрос современности.
Женщины молчали; старуха пыталась понять, а Даша пока просто наблюдала. Негромко хлопнула пробка, Ларик разлил шампанское и улыбнулся:
– Тебе слово, бабуля-барабуля. Ты для нас с Дашк… с Дашенькой не просто старшая – ты земля наша, то, на что еще опереться можно, чтоб не поплыть на брюхе, куда течением сносит.
Старухе очень редко приходилось пить, а шампанского вообще не доводилось еще пробовать. Но дело заключалось не в вине, а в ритуале, в обычае, в благословении, которое внук с молоденькой женой не желали получать от собственных родителей, но хотели получить от нее. Она сознавала все значение того, что ей предстояло сказать, но готовиться и размышлять не умела, всю жизнь полагаясь на собственное сердце.
– Благословляю вас на мир и дружбу, дорогие дети мои, – тихо и просто сказала она, и Даша тут же встала, а затем вскочил Ларик, и они крепко взялись за руки. – Любовь – свет, а дружба – тепло: без света жить хотя и скучно, а можно, но без тепла застынет ваша семья и сами вы застынете, льдом покроетесь и в себя самих уйдете, для себя самих жить станете. А дед твой, Ларик… нет, ваш дед, внуки мои дорогие, говорил всегда, что одно есть на свете счастье – доброе дело для людей делать. Вот и вы доброе делайте, и будет в душе у вас свет, то самое, значит, что люди счастьем зовут. Вот за это я и пригублю рюмочку.
– Нет уж, бабуля, за такой тост шампанское до дна пьют.
– И в горле щиплет, и в нос шибает, – удивилась старуха, допив тем не менее бокал до дна. – Чудно вино пью.
– Ларик мне рассказывал, что ваш муж… ну, то есть дедушка, – Даша смутилась, но выправилась. – Дедушка собрал молодых, которым надоела неправда, и увел их из села на новое место.
– Красные Жемчуга! – с гордостью уточнила старуха.
– Красные Жемчуга! – повторила Даша и вздохнула. – Вы – счастливая, бабушка, вы удивительно счастливая: у вас были свои Красные Жемчуга. Вот и мы хотим, чтобы и у нас оказались свои Красные Жемчуга. А что для этого нужно? Для этого нужно смело и решительно отказаться от всего, что неправедно и жадно нажили нам наши заботливые родители, и стать свободными, как вы.
