Песочные часы (Повесть) - Бирзе Миервалдис (версия книг .txt) 📗
— Почему не отправляетесь, солнце вон уже где! — крикнул Эгле рентгенотехнику.
— От вас должен с нами ехать врач, а никого нет. Недалеко, на мелиоративную станцию.
Подошла Гарша.
— У Берсона отгул за ночное дежурство. Абола с Миклавом у больных. Диспансер не согласовал с нами.
Эгле взялся за поручень.
— Я съезжу.
— Вам надо отдыхать, — тихо возразила Гарша, и, уперев руки в карманы передника, уставилась на Эгле. Упорный взгляд ее карих глаз заставил Эгле потупиться.
— Нет. Может, там есть больные. И потом, если я занят работой, мне не думается… об отдыхе. Мне бы такое лекарство, чтобы я мог все время работать.
— Весь мир вам все равно не вылечить.
— А один район вылечу. А если и не район, то хотя бы одного человека. Если б нашелся доктор, который вылечил только меня одного, я был бы на седьмом небе от счастья.
Шофер подал ему руку, и Эгле поднялся в высокую машину.
Гарша проводила взглядом серый автобус, который, оставляя за собой на леске морщинистые следы от громадных шин, скрылся за деревьями парка.
По липовой аллее они подъехали к бывшему Аргальскому замку, с надстроенным из желтого кирпича третьим этажом и крытым серебристо-серой оцинкованной жестью. Теперь здесь была школа. Как и полагалось в старину культурному центру, неподалеку расположилась корчма. В ее толстых стенах пробили большие окна, чтобы в мастерских мелиоративной станции было достаточно света. Сразу за мастерскими начинался лужок, чистый и гладкий, на котором безжалостные трактора чудом не продавили ни одной колеи. На утоптанной, как гумно, середине лужайки трава не росла — по вечерам здесь устраивали танцы. На этот раз вокруг танцплощадки народ собрался уже в полдень. Люди были разные — и те, что вполне могли бы потанцевать, и те, что уже только рассказывали, как лихо они отплясывали «в свое время», когда еще были «настоящие» танцы.
Все сидели в ожидании. Старикан с редкой в нынешние времена окладистой седой бородой обратился к соседу:
— Нынче все-таки больше хворают, чем в наше время.
— В старину ведь как бывало: кто умер, тот умер, кто не умер — тот жив остался, — согласился сосед.
Автобус въехал на танцевальную площадку. Пока рентгенотехник налаживал аппаратуру и подключал провода питания, Эгле вышел. Подошел директор мелиораторов, широкоплечий мужчина в галифе и шоферской фуражке.
— Ну, что тут у вас новенького? — поинтересовался Эгле.
— Получили новые машины, но завод пока выпускает технику без водителей, — разве их теперь наберешься. Я на днях читал, будто бы один итальянский профессор в пробирке искусственного человека вывел.
— На науку не полагайтесь. Лучше справляйте свадьбы почаще.
Оказавшийся рядом лохматый парень решил блеснуть остроумием:
— Доктор, а как с медицинской точки зрения — танцевать полезно или нет?
— Зависит от того, умеешь ли танцевать и нет ли бородавок. Если все в порядке, то разрешается дважды в неделю по три часа. Если чаще, то можно заболеть расширением сердца и печени, — ответил в тон ему Эгле.
Медсестра вышла на ступеньку автобуса и объявила:
— Приступаем, товарищи. Сперва пропустим колхозников, они живут дальше.
Гривастый парень тут же добавил:
— Правильно, а то у коров молоко прокиснет.
У автобуса выстроилась очередь.
Техник наставлял каждого входившего:
— Раздевайтесь до пояса.
— И рубашку? — спросила одна из женщин.
Техник давно заметил, что чем старше человек, тем он стыдливей, и пожилые люди предпочитают оставаться в рубахах.
— Если пуговиц нет, можете не снимать.
— У меня льняная, пройдут ли лучи-то? — уточняла та же самая женщина.
— У этого аппарата лучи сильные, только через шерстяную одежду не проходят, — пояснил техник с серьезным видом.
В перерыве Эгле обратил внимание на небольшого роста девушку с льняными волосами и стройного юношу. В очереди они стояли довольно далеко друг от друга. Несколько раз они невзначай встречались взглядом, но тут же отворачивались. Наконец девушка опустила голову и стала теребить кончик платка, как это часто делают деревенские. «Сердечное недомогание», — констатировал про себя Эгле.
Флюорограф быстро пропустил через себя окрестных жителей. «Вдохните. Задержите дыханье!» Щелчок выключателя и — «Следующий!».
Все происходило просто и деловито, как на заводском конвейере. Без такой конвейерной системы мы не смогли бы просмотреть за год сорок тысяч легких. И если лишь в пяти или шести из них обнаруживается свежий очаг туберкулеза и его вылечивают, то — да здравствует эта механизация!
В лаборатории, помещавшейся рядом с флюорографом, техник успел проявить первые ленты снимков. Эгле выключил негатоскоп и стал разглядывать через увеличительное стекло легкие местных жителей. Его натренированный глаз быстро отыскивал в лабиринте теней именно то место легкого, где побывала или гнездится болезнь, требующая немедленного лечения. Глядя на снимки, Эгле забыл обо всем, он испытывал удовлетворение, даже гордость, что он не поддается болезни и что глаз его по-прежнему зорок.
Потом он вернулся в помещение флюорографа. Там как раз находились ребята-мелиораторы. Они шутили, напрягали бицепсы и хвастались игрой мышц под загорелой кожей; они были здоровы и все казалось им нипочем. Но Эгле не провести этой напускной шумливостью. Он знал, что хоть они своими тракторами и выдирают с корнем тридцатилетние березы, точно это воткнутые в землю метлы, однако за экраном рентгеновского аппарата им все же становится не по себе. Ведь и в самом деле — черт его знает, что этот сноп невидимых лучей высветит в твоих здоровых легких, силищи у которых в иной вечер хватает, чтобы разбудить весь поселок…
— Пусть останутся тридцать седьмой и сто пятьдесят шестой, — сказал Эгле.
Вскоре Эгле сидел с тридцать седьмым номером в углу автобуса. Тридцать седьмым оказался высокий, но еще прямой седоголовый мужчина, в бороде у которого белые пряди переплетались с черными, как шерсть от разных овец.
— В среду приезжайте в санаторий «Арона». Еще вас разок поглядим, — наказал ему Эгле, глядя в окно. Люди постепенно расходились по аллеям, и на лавочках у танцплощадки осталась лишь кучка молодежи, у которой всегда больше времени и разговоры важнее.
А тридцать седьмой пристально смотрел на Эгле.
— Чахотка, что ль, а?
— Чахотка не ест старое мясо.
— Тогда рак? У стариков, если не чахотка, то рак.
Теперь уже Эгле пристально смотрел на старика.
— Я этого не сказал.
— Но вы и не сказали, что у меня нету рака.
— Не только рак да чахотка водятся в легких. Я только сказал, что надо основательней проверить.
Старик, впрочем, не слишком разволновался.
— Мне семьдесят семь. Я бы и отдал свою ложку другому, да надо протянуть еще с полгодика, потому как невестка новостей ждет. Глядишь, родится мальчишка, вот тебе и… заместитель.
— Не беспокойтесь. Теперь даже рак лечат.
— Слыхал.
Эгле пристукнул палкой по полу. Звук получился глухой, потому что пол был крыт линолеумом.
— Вот я и говорю, что вы будете жить! Возможно, еще и на луну слетаете взглянуть, как наш Аргале сверху выглядит.
Старик весело прищурился и пощипал бороду.
— А что, у меня духу хватит!
— Дух — это главное. — Эгле пожал старику руку на прощанье.
Потом он видел, как тот, ведя под руку жену, удалялся по аллее и что-то рассказывал. «Сегодняшний осмотр — событие в его жизни. Вечером все услышат от него подробный рассказ о том, как щелкал выключатель и шипел аппарат, и жена, возможно, добавит от себя, что даже чувствовала, „как лучи проходили через кожу“. Женщины, они всегда чувствуют тоньше. Хоть бы не рак… Ему, самое малое, нужно еще полгода».
Перед Эгле села сто пятьдесят шестая. Ирена Лазда. Ага, та самая невысокая, застенчивая девушка с гладкими льняными волосами до плеч. И все теребит свой платочек.
— В среду приезжайте в санаторий, посмотрим вас еще разок, но у меня такое впечатление, что вам надо будет полечиться.
