К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
– Давайте без эмоций, Игорь Олегович. Лучше подумайте, кто полетит на задание по эвакуации пострадавшего вертолета.
– Сам полечу.
Генерал помолчал, и Шульга обрадовался, приняв это молчание как одобрение.
– Полетите парой, – сказал генерал, – будете ведущим. Руководить будете. Саму операцию выполнит ведомый.
– Но, товарищ генерал! Тут же…
– Я не закончил, – оборвал его генерал, – с вами полетит еще пара боевых вертолетов. Ее задача – обеспечить безопасность операции. Все ясно?
– Так точно.
– Ведомым у вас должен быть опытный летчик. На Ефимова не рассчитывайте, он измотан и лететь не готов. Но его опыт использовать надо. Решение подработайте и позвоните.
Шульга попытался вспомнить, что ему докладывал Ефимов по радио, когда они установили связь. Доклады были лаконичные, «на нерве», но главное Шульга уловил: над площадкой, где лежит разбитый вертолет, нависает выступ. Возможность вертикального зависания исключена. Значит, канат внешней подвески надо значительно удлинять, надо хоть ненадолго, но приткнуться к скале, чтобы высадить людей, передать им конец и крепежный такелаж, снять Голубова и Барана. Если, конечно, они еще живы.
Кто в эскадрилье способен повторить то, что сделал сегодня ночью Ефимов? Если не сам Шульга, значит Скородумов, его комиссар. Проснется Ефимов, пусть побеседуют. Скородумову необходимо из первых рук получить информацию по обстановке. Сам Ефимов провел бы эту операцию надежнее, но генерал прав. Есть предел человеческим возможностям. Любой риск, даже за шахматной доской, вызывает перенапряжение организма. А Ефимов ходил в эту ночь по лезвию, и не единожды. Рисковал, что самое трудное, жизнями других людей, не говоря о своей жизни. И нервы, естественно, не выдержали. Посадив вертолет, он через минуту потерял сознание. В медпункт Ефимова доставили на носилках.
Скородумов сам зашел в кабинет Шульги, спросил, есть ли новости. Не получив ответа, сел к приставному столу, забарабанил пальцами по разостланной газете.
– Что будем делать, товарищ командир?
– У нашего комиссара есть предложения?
– Я считаю, надо лететь.
– С печи на полати, на кривой лопате. Кроме наших желаний, есть дисциплина.
– Разрешите, я позвоню генералу.
– Я только что с ним говорил. Дадут погоду, полетим двумя парами. Тебе хочу поручить главное – эвакуацию машины.
Скородумов с недоверием посмотрел на Шульгу: шутит или всерьез говорит? Так уж у них сложились взаимоотношения. Как Шульга ни уговаривал себя, как ни заставлял относиться к замполиту серьезно, равноправия не получалось. Не мог командир подавить в себе эту дурацкую снисходительность, вызванную разницей возраста. И чем больше Скородумов проявлял самостоятельности, тем снисходительнее на него смотрел Шульга. Пробовал хвалить замполита, ссылаться во время совещаний на его мнение, но все эти похвалы и ссылки всегда походили на подначки. Чувствовал эти «нюансы» не только Скородумов, вся эскадрилья видела: Шульга не принимает всерьез замполита. Даже такие горделивые слова, как «наш комиссар», в устах командира звучали, будто кличка. «А вот и наш комиссар». «А что скажет наш комиссар?» «Спросите у нашего комиссара». «Как скажет наш комиссар, так и будет».
Поначалу Скородумов злился, даже написал рапорт, чтобы его перевели в другую эскадрилью, терялся, обиду пестовал. Но потом плюнул на все и засучил рукава. А кто работает, того видно. Скородумов во всем гнул свою линию, несмотря на шульговское пренебрежение. Это в эскадрилье заметили и оценили. Оценил и Шульга.
Как-то штурман эскадрильи, подчеркивая свои заслуги, отпустил в адрес Скородумова снисходительную реплику. Шульга резко оборвал его и пристыдил: чем нос задирать, лучше под ноги смотреть.
Правом на снисходительность к молодому замполиту командир ни с кем не желал делиться.
В этот раз Шульга разговаривал со Скородумовым без подначек. Не до шуток было. Он начал вслух прикидывать план операции, делать наброски схемы. Скородумов не выдержал, вмешался. Они заспорили, склонились над столом. Забыв о разности в возрасте и званиях, замполит вырвал из рук Шульги карандаш и начал запальчиво рядом со схемой писать формулы. Шульга попытался сделать расчет по-своему, достал справочник из сейфа, электронный калькулятор. Но у Скородумова получалось надежнее, хотя и считал с помощью карандаша.
Вызвали инженера эскадрильи, начальника ТЭЧ. Расчеты показывали, что отдельные узлы и механизмы внешней подвески необходимо переоборудовать, ибо основное усилие в момент подъема груза будет не прямолинейным, а смещенным. Всю обедню портила нависшая над площадкой скала.
– А ты лететь спешил, – зазвучали в тоне Шульги знакомые нотки. – Что ни делается, все к лучшему.
Передав расчеты и схемы инженеру, Шульга, одеваясь, шепнул на ухо Скородумову:
– Ефимова навестим.
Лежа в мягкой постели, Ефимов смотрел на задернутое занавесками окно и слушал, как метель остервенело расшатывает сборно-щитовой домик санчасти. В палате было тепло и тихо, пахло валерьянкой и свежими простынями. Ощущение покоя и благости наполняло каждую клеточку тела, размягчало волю и притупляло желания. Хотелось вот так лежать и лежать, вытянув поверх одеяла руки, слушать удары ветра, ни о чем не думать, а только наслаждаться покоем и теплом.
Сколько же он валяется здесь? Часов на руке не было. И почему попал к медикам? Ранен, что ли? Так никакой боли не чувствовал, никаких бинтов не видел. Положили на обследование? Почему? Переутомление? А может, ему только показалось, что он благополучно посадил вертолет?
А как чувствуют себя раненые? Как этот, лейтенант Волков? Его товарищи по экипажу? Где они все? Он точно помнил – сел нормально. Потом… Да, что было потом? Почему он не может вспомнить, что было после посадки?.. А что может вспомнить? Как ослушался командира? «Не смей взлетать!» А он взлетел. «Садись на промежуточном!» А он тянул до основного. Еще что-то… Ах да, – бросил в горах Пашу с Колей. Вот этого не следовало делать. Это сволочной поступок. Они там на голых камнях, а он в теплой постели. А может, их Шульга подобрал? Может, они уже дома?
Так, значит… Он прилетел на рассвете. Сейчас середина дня. Выходит, полдня спал? Или был без сознания? Это похоже. Значит, мог и в полете вырубиться. Без второго пилота. Совсем ни к черту.
Нет, такое Шульга не прощает. Никому. Даже самому себе. Ну и ладно… Пусть. Только бы Паша с Колей вернулись. Ефимов готов за ними лететь. Хоть сейчас. А там будь что будет. Только бы живы остались ребята.
Ефимов закрыл глаза. На одно мгновение. А когда открыл, у кровати сидели Шульга и Скородумов, в дверях белело юное румяное личико медсестры. Сложенные розовым сердечком губы выражали недовольство.
– Отоспался? – спросил Шульга.
– Что-нибудь от Паши?
– Связи нет. Буран.
– Надо лететь.
Шульга согласно тряхнул головой, губы его плотно сжались, короткие торчащие волосы как бы подчеркивали упрямую решительность командира.
– Нельзя лететь, Федя. В лучшем случае, завтра. Утром.
Ефимов все-таки уловил в поведении командира надежду и приподнялся, уперевшись локтем в подушку. Тело было послушным, мышцы просили работы. Значит, все идет, как надо.
– Надеюсь, доверите?
Шульга опустил глаза.
– Я бы не возражал. Но генерал категорически против. Обижаться не надо. Он опытнее нас. Считает, что тебе надо отлежаться.
– Ну, я лучше знаю себя… А кто?
– Комиссар полетит. И мне разрешили.
Шульга коротко посвятил Ефимова в план по спасению пострадавшего вертолета, попросил подумать, внести свои предложения.
– Ты был там, все видел. Расскажи.
Вошла сестра и позвала Шульгу к телефону. Ефимов посмотрел на Скородумова. Молод, конечно, опыта в сложном пилотаже кот наплакал, но парень рисковый и думающий.
– Не знаю, что посоветовать, – сказал Ефимов. – Там сложное перемещение воздушных потоков. Есть опасность образования вихревого кольца. К урезу площадки подходить надо левым бортом, создать горизонтальное скольжение. Иначе никак.
