Тот, кто убил лань - Лакербай Михаил Александрович (читать книги .txt) 📗
"Унан, хаас! — ужаснулась жена. — Что ты сделал? Ты застрелился?"
В отчаянии она бросилась к мужу, но сквозь рассеивающийся дым увидела его улыбающееся лицо.
"Ты хотела, чтобы это была пуля? Ты права. Теперь смотри, мне стало легче".
И действительно, пуля пробила нарыв, и Мсоуст вздохнул с облегчением.
Газыри.
Перевод С. Трегуба
В старину не знали газырей. Порох, картечь, пули, а бывало, и просто камешки носили прямо в сумках — артмаках. Ох и долго же приходилось заряжать ружье! Сначала из артмака порох высыпали на ладонь, потом отмеривали на глаз и высыпали в дуло длинноствольного кремневого ружья. И лишь после этого заряжали его картечью или пулей. Нужна была большая ловкость, чтобы действовать быстро. Вот и придумали газыри. Газыри ведь и значит по-абхазски: "готовое". В них клали уже готовые, заранее отмеренные заряды и нашивали на черкеску узенькие, совсем одинаковые карманы — по двадцать в ряд. Только газырями редко пользовались. К ним прибегали в самых крайних случаях. Каждый сам решал в бою, пришло ли время брать заряды из газырей. Стрелять без толку считалось дурной привычкой и совсем уж позорным — раньше времени хвататься за газыри.
Как-то раз соседи из-за перевала напали на ущелье Мрамба. Набег был совершен неожиданно, исподтишка и большими силами. Мрамбовцы не ждали нападения, однако встретили врага смело; завязался бой.
На узкой тропинке, которая вела в село Мрамба, тяжело ранили молодого абхаза Сеида. Но он, не обращая внимания на рану, засел с несколькими товарищами в скалах и, прячась за выступами, продолжал бить наседавших врагов.
Они все ближе и ближе подступали к селению. Друзья Сеида оставляли выступ за выступом. Но Сеид не покидал своего места. Истекая кровью, он продолжал стрелять. Его редкие и меткие выстрелы наносили врагу большой урон.
Неподалеку от Сеида засел за выступом скалы Керим. Видел он, что враги подходят, а Сеид, лежа в луже крови, продолжает ловко доставать из сумки порох, отмеряет его на глаз, высыпает в дуло ружья, потом достает пулю, пристально целится и стреляет.
— Что ты делаешь? — волновался Керим. — Используй газыри!
— Не время. Успею, — спокойно ответил Сеид, Враги просачивались из-за скал.
— Сеид! — в отчаянии крикнул Керим. Страшно ему стало за друга. — Сеид, берись за газыри! Чего ждешь?
— Зря горячишься, Керим, — ответил Сеид. — Так загубишь все дело.
— Но враги уже близко! Они прорвались. Отходи к нам, Сеид, берись за газыри!
Голос Керима тревожным эхом прокатился по ущелью. Казалось, родные скалы и ущелье Мрамба взывают к Сеиду: "Бери-ись за газыри-и!"
— Еще не время, — твердил Сеид. Затем, впившись глазами в одну точку, затаив дыхание, выстрелил и крикнул: — Гляди!
И Керим увидел в стане врагов их предводителя Хатхуа в белой папахе. Сраженный меткой пулей Сеида, он взмахнул руками, сорвался со скалы и полетел в пропасть.
Вопли отчаяния одних и возгласы радости других слились в общий протяжный гул.
Тогда-то раздались частые выстрелы: это Сеид заряжал ружье из газырей. Он стрелял и стрелял. С возгласом: "Вперед! За мной! Хатхуа убит!" — бросился герой на врага.
...Мрамбовцы возвращались домой с победой. Они высоко несли на руках раненого Сеида: шестнадцать пуль изрешетили его.
Празднично встречал благодарный народ своих защитников. Все пели песню победы и славили Сеида.
Отец Сеида вгляделся в газыри сына и, прикинув что-то в уме, спросил:
— А скажи-ка, дад, почему так мало расстреляно у тебя зарядов из газырей?
— Не было надобности, — ответил Сеид.
Тогда, всегда сдержанный и скупой на ласки, старик обнял сына и произнес:
— Ты и вправду заслужил песнь про афырхаца.
Две просьбы.
Перевод С. Трегуба
— Оу райда, сива райда. Ойса ва-райдаа...
Кто ослаб, тот не поможет, кто колеблется, — не нужен,
Но разбитый не сдается, нет! Он бьется до конца!
Не придет конец мученью, коли нет конца терпенью, —
Говорил народу Уту, это слово сеял он.
Огоньком перебегая, разгоралась сила в людях.
Люди двинулись лавиной, все сметая на пути...
Вся Одиши запылала, небо дымом застилала.
Жег огонь паучьи гнезда, рухнул княжеский дворец.
Вековая тьма сгорала. Вековая ночь светлела...
Мнилось — солнечною птицей поднимался светлый день
Но дредатели, как змеи, притворясь хитро друзьями,
К нам в дружины боевые заползли тогда, мой друг,
И посеяли раздоры между нашими вождями,
Ядом смуты отравили сердце детское людей.
Яд раздора нас расслабил. Мы не сплавились в единстве,
Уту сломлен, стяг растоптан, и рассеяны мы все...
Пусть вчерашний день потеряй, пусть сегодня пораженье.
Пусть Мегрелия под пеплом — будет наш грядущий день!
Лишь повеет вольный ветер — вспыхнут угли-огоньки,
И огонь, зажженный Уту, озарит широко землю,
Станет грозно и победно буревым костром земли.
Есть еще — найдутся — люди. Сила только расплескалась,
Сила только затаилась. Жив народ — жива борьба!
Оу райда, сива райда. Ойса ва-райдаа...
Эту песню часто пел гость Адзина Темыра, мегрел Элизбар Кварацхелия, подыгрывая себе на чонгури. Он скрывался здесь в горном селе Джгярда от царской полиции и черной сотни мегрельских князей Дадиани. Все знали, что Элизбар Кварацхелия — один из ближайших соратников народного героя Уту Микава, его правая рука. Жестоко подавив крестьянское восстание, уничтожив его вожаков и самого Уту, царская полиция и мегрельские князья объявили, что тот, кто убьет или выдаст мятежника — абрека Элизбара Кварацхелия, — получит из казны пять тысяч рублей.
Но, верные обычаю гостеприимства, вкусив уже сладость борьбы, обездоленные крестьяне-абхазы из села Джгярда не выдавали своего гостя Элизбара. Крепко сдружились между собой Элизбар и Адзин Темыр, в пацхе которого скрывался гость.
Вместе с Элизбаром Темыр ездил в окрестные аулы — навещать друзей и знакомых. И вот в ауле Амзара Элизбару очень понравилась красавица Ада.
Ни одна девушка так не трогала сердце молодого Элизбара. Он потерял покой, стал молчаливым и грустным. Ото всех скрывал он свое чувство, и если его спрашивали, о чем он грустит, он обычно отвечал, что хворает. А когда понял Элизбар, что не в силах справиться с собой, решил поскорее и подальше уехать из этих мест, чтобы никогда больше не встречаться с Адой.
Однажды ранним утром, после бессонной ночи, Элизбар распорядился седлать коней.
— Мне надо как можно скорее поехать в Одиши, — сказал он Темыру.
— Зачем? — удивился Темыр. — Ведь ты хотел еще погостить у меня. Кроме того, ты знаешь, что в Одиши тебя ждет петля.
— Надо! — твердо сказал Элизбар. — Я совсем позабыл, у меня там одно неотложное дело.
— Тебе что-нибудь у меня не понравилось? — встревожился Темыр.
— Да нет же, родной! Все мне нравится, — поспешил разуверить друга Элизбар. — Даже очень.
— Не огорчай же меня, останься! — просил Темыр. — Ты знаешь, как мне тяжело согласиться на твой отъезд.
Но Элизбар был непреклонен.
На прощание устроили пир, и друзья шумной ватагой отправились провожать гостя.
Пропустив Элизбара вперед и как бы случайно замешкавшись, Темыр отстал от всех и оказался рядом с телохранителем Элизбара — Тома.
— Скажи, Тома, — спросил он, — почему уезжает Элизбар?
Долго не отвечал Тома. Наконец поддался на уговоры — вино, должно быть, развязало ему язык, и он, лукаво улыбнувшись, признался Темыру, что хотя Элизбар скрывает истинную причину отъезда, но, как догадывается Тома, тут всему виною Ада.
— Не печалься, друг! — сказал Элизбар Темыру, когда их лошади снова поровнялись.
— Но мне очень жаль девушку, — как бы невзначай произнес Темыр. — Твой неожиданный отъезд может убить ее.
— О какой девушке ты говоришь? — встревожился Элизбар.
