Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна (полная версия книги txt) 📗
Солнце припекало макушку, воздух рябил, ни дуновения ветерка. Мы шли по буграм, большим и поменьше, тропинки не было. Пейзаж уже не казался сплошь искусственным, хотя и естественным его нельзя было назвать. Без конца приходилось обходить выветренные ветрами и размытые дождями нагромождения, напоминавшие гигантские столбы. Странно, что эти коричневатые образования не тронули ни лопата, ни экскаватор. Возможно, сердцевина у столбов была каменной.
Местами каньон сужался, мы были букашками на дне оврага, карабкавшимися между темными глыбами руды. Быть может, когда-то эти затвердевшие громады рухнули сверху, отломившись от зубчатых краев глубокой пропасти, увидеть которые можно было, лишь задрав голову. Выбраться отсюда — все равно что взять приступом отвесную скалу. В поднебесье резко закричала какая-то птица. Пронзительный звук был рожден где-то в застывшей темной и морозной далекой ночи, там, где на рельсах, расходящихся по блестящим стрелкам, скрежещут колеса поезда, и казался в этом зное мучительно неуместным.
Мало-помалу каньон начал расширяться, отвесные стены отступали и раздвигались, можно было предположить, что впереди выдолбленные участки карьера тянулись в разные стороны подобно щупальцам. Постоянно совершенствующимися орудиями производства здесь, возможно, веками добывали руду. Ведь вся цивилизация поднята человеком из глубин земли. Молох прогресса все яростнее и алчнее вгрызался в горные породы и отложения, жег и плавил земные богатства и большими глотками запивал их черным соком земных недр.
Внезапно Флер, шедшая впереди, скользнула в проход, выдолбленный в выступе стены, ободряюще махнула мне рукой, мы сделали несколько десятков шагов в живительной прохладе полутьмы и вышли в пышущее жаром ответвление карьера, напоминавшее по форме овальное блюдце, зажатое высокими бурыми стенами под блеклым выцветшим небом.
На блюдце лежала богатая добыча. В глазах у меня зарябило.
Флер заметила, что я опешил и зажмурился. Она взяла меня за руку и остановилась, чтобы я освоился с внушающим страх зрелищем. Очевидно, мы очутились на берегу искрящегося моря, в ушах шумело. Я торопливо ступил в несуществующую воду, и Флер со мной. От яркого блеска больно резало глаза, мы нырнули в мусорную свалку. Огромные кучи, таившие в себе угрозу обвала, образовывали здесь холмистый ландшафт. Я озирался по сторонам. Сверкали стекло и никель, отражая в себе солнечный диск, который, подобно шаровой молнии, вприпрыжку следовал за нами. Мы шли по дну диковинного моря все глубже и глубже, казалось, нагромождения вещей, как гребни волн, вот-вот сомкнутся над нашими головами. Какие-то полоски жести и металлические прутья цеплялись за брючины, под ногами что-то скрипело, откуда-то, звякая о железо, сыпались осколки.
Возможно, когда-нибудь бурые стены карьера рухнут и погребут под собой эти груды. Тогда у потомков будет увлекательное занятие: откапывать пласты культуры нашей эпохи. Станки, бочки, проволоку, котлы, моторы и трубы; телевизоры и телефоны; холодильники и битое стекло; всевозможные конструкции, кондиционеры, кухонную утварь и множество каких-то обломков, которые и не знаешь, как назвать. Пытливые потомки решат привести в систему материальное наследие нашей эпохи; они установят в полуобвалившемся карьере вентиляторы с реактивными двигателями, чтобы с их помощью сдуть с завалов слой земли, и станут копаться в вещах, отгадывая их предназначение.
Стоит удушливый смрад. В нижних слоях мусорной кучи, видимо, что-то гниет. Голод и усталость обострили мою восприимчивость. Перед глазами плывут круги. В затуманенном сознании промелькнула мысль: странные люди, добровольно проверяют возможность существования на всемирной мусорной свалке. Неужели человеку суждено уподобиться крысе?
Удушливое зловоние сменилось запахом промасленного металла. Я заметил, что мы идем странной улицей, вдоль которой вместо домов стоят нагроможденные друг на друга отжившие свой век автомобили. Иные с виду вполне пригодные, большая же часть — остовы. Сеть дорог на кладбище машин на редкость упорядочена, дороги перекрещиваются под прямым углом, тут и там попадаются пустыри, словно городские площади.
Я шел все дальше, ноги у меня подкашивались. Не помню, чтобы когда-либо раньше я так уставал. Стало стыдно своей слабости. Может быть, виски, которое я пил накануне вечером, содержало вещество, отнимающее силы и парализующее волю?
Мы все бродили и бродили по городу мертвых машин. Я ждал, что какие-нибудь странные существа, например сморщенные старички, усохшие до размеров младенца, держась за ручки, вот-вот выползут из дверец нагроможденных этажами машин и, устроившись на каком-нибудь выступе, начнут по-идиотски хихикать: видали дурака, разинул рот и хочет докопаться до сути вещей.
Неожиданно ландшафт изменился. Мы достигли пустыря, на котором, выстроившись по-военному в ряд, стояли пульманы. Никто их не опрокинул и не нагромоздил один на другой. Виварии были на колесах и стояли на рельсах буфер в буфер. Высоко наверху выступала стена карьера, отбрасывая на поезд без локомотива неровную зубчатую тень.
Не помню, как я вошел в дверь своего вагона. Во всяком случае, я тотчас же растянулся на полу, голова моя, казалось, куда-то покатилась, перед глазами маячила черно-бурая стена каньона.
Теперь я в своем виварии собираюсь с силами и не отрываясь смотрю на консервные банки, лежащие передо мной на полу.
Надо же — у меня есть свой дом. Крошечные окошки под потолком, большая раздвижная дверь, въезжай хоть на машине.
Флер сидит в дверях, подогнув ноги, обхватив колени руками, касаясь затылком притолоки. Не глядя на меня, говорит:
— Ну и соня же ты, Боб. И откуда только у тебя такое спокойствие? Мы до полуночи, как привидения, бродим по карьеру, прежде чем нас начнет шатать от усталости. Валяться без сна на тюфяке — это же с ума сойти можно. Я уже устала ждать, сколько раз пыталась заговорить с тобой, а ты не отзывался, продолжал себе посапывать. А может, притворялся? Предупреждение слышал?
— Не слышал.
— Ну так слушай. У меня под рукой флакон. Нет, не с питьем, а с ядом, и под очень большим давлением. Если прысну, ослепнешь на несколько дней. Понял?
— Ты зачем меня пугаешь?
— Чтобы слушался. Без разрешения ни шага! Порог вагона — граница, учти это. И цени мою доброту. Эрнесто приказал повесить на дверь замок. А я пообещала караулить тебя. Так что не беспокойся.
— А есть ли смысл меня караулить?
— Человек тотчас меняется к лучшему, если за ним приглядывать! — убежденно восклицает Флер. — Разве ты не знаешь, что свобода пагубна для человека?
— Я готов поклясться хоть богом, хоть чертом, что не стану совать нос в ваши дела, если дадите мне уйти. Полезу наверх по стене по следам вашего приятеля Сэма. Не зря же он взлетел на воздух, как-никак прорвал минный пояс. Теперь есть выход. Если хотите, умолчу о вашем существовании. И в конце концов, какое мне дело до какой-то компании сумасбродов, делайте что хотите. Я вам чужой, у вас нет права командовать мной.
— Каждый властен над всеми, и все властны над каждым, — самоуверенно заявляет Флер. — Выбрось из головы свои дурацкие планы. Мы по горло сыты искателями счастья. Мины поставлены в несколько рядов. Сэм это знал, но у него сдали нервы.
— Сколько мне еще торчать в этом пульмане?
— Наберись терпения. Не задавай дурацких вопросов. Не спорь. Постарайся поладить с мужчинами. Может, тогда они тебя не тронут. Но вообще-то на них нельзя полагаться. Мы все немного со странностями. Во всяком случае — подвержены настроениям. Да и вообще, где теперь увидишь милых и добрых людей?
— Могли бы и остальные прийти сюда, выяснили бы все до конца.
— Нигде и никогда нельзя выяснить все до конца, — с ненужной запальчивостью внушает мне Флер.
— Значит, так и будем здесь киснуть?
