Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
— Да-а… Ловко, — растерянно произнёс он после длительного молчания.
— Что? — резко воскликнул, будто очнувшись от забытья, Лахновский.
— Планы ваши, конечно… решительные. Только никогда вам их не осуществить, — мотнул головой Полипов.
Лахновский ещё раз встряхнулся, выпрямился. Проговорил торопливо:
— Тебе этого не понять. Не понять… Да бог с тобой. Не всем дано. Лахновский ковыльнул к дверям, толкнул её, крикнул:
— Где там ты? Эй…
Он обернулся. Следом за ним вошёл Валентик.
— Вот он тебя отведёт за линию фронта. Как привёл, так и отведёт. Оставит там где-нибудь… А я устал. Ступай.
Полипов поднялся, постоял, глядя на Лахновского, не зная, надо или не надо ему что-либо говорить.
И Лахновский, уперев в него свои зрачки, плавающие, как поплавки, в водянистых глазах, тоже молчал. Потом губы его раскрылись, обозначив тёмную щёлку рта.
— Живи как можно дольше, Пётр Петрович, — усмехнулся Лахновский. — А служи как можно выше. Чем выше, тем лучше для нас…
Это было последнее, что Полипов услышал от Лахновского.
В ту самую ночь, когда Валентик вёл уставшего и вконец измотанного Полипова на советскую сторону по знакомому уже оврагу, километрах в полутора южнее него, переходила линию фронта небольшая группа Алейникова. Кроме него в группу входили Иван Савельев, Гриша Ерёменко, Олька Королёва, которую Алейников, зная, что до войны она жила в Шестокове, попросил быть проводницей, и два сержанта-подрывника, окончивших недавно спецшколу. Группа двигалась вдоль глухой балки, тоже заросшей кустарником. Ночное небо, раскалённое за длинный июльский день, окончательно не остыло ещё, дышало теплом, все, кроме Ольки, обливались потом, каждый нёс в вещевых мешках по нескольку комплектов батарей — питание для партизанских раций. Ольке Алейников не разрешил взять ни одной батареи, у неё не было вещмешка. Она, одетая в мужские крестьянские штаны и старый пиджак, повязанная в платок, туго затянутый под подбородком, шагала впереди, время от времени оборачивалась, натыкалась взглядом на Гришу Ерёменко, шедшего следом, и сердито фыркала, как зверёк, отыскивала глазами шагающего за ним Ивана Савельева и, будто успокоившись, что он не отстал, шла дальше.
— Слушай, чего ты на меня всё фыркаешь? — спросил Гриша вполголоса, не выдержав.
— Умолкни! — сверкнула в темноте глазами Олька. И хотя были ещё на своей территории, кивнула куда-то в сторону: — А то фриц успокоит.
С самого того дня, когда Олька появилась в штабе прифронтовой опергруппы, отношения между ними сложились какие-то странные, насмешливо-неприязненные.
— Эй, барышня, — окликнул её Гриша от машины, когда она однажды выходила из штаба от Алейникова.
Девушка молча остановилась, возившийся в моторе Гриша разогнулся и, вытирая тряпкой руки, не спеша стал разглядывать с ног до головы её худенькую фигурку. Это её нисколько не смутило, она, завязанная, как сейчас, в платок, стояла и спокойно ждала.
— Разрешите познакомиться, — сказал Гриша. Он был в расстёгнутой гимнастёрке, без ремня. — Хотя бы умеренно.
— А ты будь умеренным, да не мерином, — ответила она.
Это так ошеломило Григория, что он больше не мог вымолвить ни слова. Рот приоткрыл было, а слова не находились. Олька же по-прежнему стояла и сама теперь оглядывала его насмешливо с головы до ног. Рука Гриши сама собой поползла к воротнику. Он застегнул пуговицы, взял висевший на открытой дверце автомобиля ремень, надел его, оправил гимнастёрку. И только тогда вымолвил с усмешкой:
— Сильна-а…
Девчонка в ответ лишь фыркнула, как сейчас вот, повернулась и пошла. И он вслед ей ничего не посмел сказать.
С тех пор Олька при каждой встрече лишь насмешливо фыркала, и в глазах её вспыхивала прежняя усмешка. Все попытки Григория завести с ней разговор ни к чему не приводили, и он, чувствуя себя в чём-то побеждённым, прекратил их.
С Иваном Савельевым Олька познакомилась всего несколько часов назад. Вернее, даже не она с ним, а он с ней. Алейников собрал их всех, коротко, ничего не конкретизируя пока, сказал, что в тыл их поведёт вот она, Оля Королёва, и приказал до вечера всем спать.
Едва Алейников назвал её имя и фамилию, этот пожилой солдат, сидевший как-то отрешённо, вроде бы мучившийся тем, что предстояло идти во вражеский тыл, медленно и устало поднял тяжёлую голову, поглядел на неё с угрюмым и даже, как ей показалось, со зловещим любопытством. «Зачем этого типа берёт с собой Яков Николаевич?» — подумала она ещё. Но раз берёт, значит, берёт, решение это обсуждению не подлежит.
Вечером в дверь комнатушки при штабе, где она отдыхала, кто-то стукнул негромко. «Сейчас», — откликнулась она и через минуту, уже одетая в дорогу, вышла в тёмный коридорчик.
— Пора, дочка. Все уже ждут во дворе, — услышала она глуховатый голос, узнала «этого типа» по фамилии Савельев, как назвал его Алейников днём, знакомя с остальными. Фамилия эта показалась ей знакомой, но и только, и ей было неприятно, что именно он, посланный, видимо, Алейниковым, пришёл за ней, и она, не скрывая этого чувства, произнесла:
— Вы?!
— Я… Я, понимаешь, дядя Сёмкин.
— Какой дядя? Чей?
— Сержанта Савельева. Танкиста. Он мне говорил об тебе… Под Лукашёвкой мы стояли…
— Ой! — испуганно воскликнула Олька и быстро закрыла рот ладошкой. Потом, отступив в полутьму, враждебно спросила оттуда: — Ну и что?
— Ничего…
Она повернулась и пошла к выходу.
На расшатанной, побитой осколками полуторке они, уже в темноте, доехали до окраины небольшой деревушки. Здесь их ждали армейские разведчики. Трое молодых и неразговорчивых солдат минут сорок вели их лугом, потом берегом речки, каким-то редковатым леском. Наконец спустились в неглубокую балку, замусоренную обрывками бумаг, жестяными банками, деревянными ящиками с нерусскими наклейками.
— Всё. Уже у фрицев, — сказал один из разведчиков. — Счастливо. Балка эта длинная, ещё километра полтора. Как кончится, слева будет лес, справа поле. Лес обогнёте с южной стороны — подойдёте к деревне Жуковка. Немцев там позавчера не было, а сейчас — чёрт их знает! Сейчас их погнали, может какая-то часть ихняя и в Жуковке оказаться. Там глядите. — И повернулся к Ольке: — Деду Серёге поклон.
— Передам, — сказала девушка.
И вот они идут вдоль балки, которая всё не кончается, ведёт их уже Олька Королёва.
Темнота стояла густая и зловещая. И тишина кругом мёртвая, враждебная. Иван всё это понимал сознанием, отлично зная, что тишина в любую секунду может взорваться рёвом автоматов, чёрную темноту могут вспороть огненные языки. Но в душе ни страха, ни даже хотя бы ощущения опасности не было. В душе с той секунды, когда Алейников сообщил ему о Фёдоре, образовалась какая-то пустота, там всё будто онемело, всё тело потеряло чувствительность, мозг перестал воспринимать реальность окружающего. В голове, разваливая её, звенела и звенела одна-единственная мысль: «Федька с немцами! Служит им… Как же так? Как же так?!» Всё это было столь чудовищно и нелепо, столь непостижимо разумом и необъяснимо словами, что Иван даже и не вспомнил пока, что никто другой, а именно он не так-то уж и давно беспощадно бросил прямо в лицо Фёдору: «Не всё легко в жизни объяснить… Тогда партизанил, верно. Только сдаётся мне: случись сейчас возможность для тебя, ты бы сейчас против боролся».
Иван шагал за Григорием Ерёменко, видел какие-то беспокойные взгляды этой девушки, замотанной платком. Но ему казалось, что взгляды эти она бросает не на него и что вообще не он, Иван, шагает сейчас куда-то во мраке, а кто-то другой. Он же, настоящий Иван Савельев, остался где-то там, в дыму, в огне, в грохоте жутких боёв, в том мире, где находились Сёмка, Дедюхин, Вахромеев, Алифанов, что он живёт и вечно будет жить за той чертой, за которой ещё не было этого страшного известия о Фёдоре.
