Том 2. Белая гвардия - Булгаков Михаил Афанасьевич (книга жизни txt) 📗
«Полная генеральная с публикой… Смотрят представители Союза ССР, пресса, представители Главреперткома, Константин Сергеевич, Высший Совет и Режиссерское управление.
На сегодняшнем спектакле решается, идет пьеса или нет.
Спектакль идет с последними вымарками и без сцены „еврея“.
После этой генеральной репетиции Луначарский заявил, что в таком виде спектакль может быть разрешен для показа зрителям».
Но мытарства с пьесой на этом не только не закончились, а вступили в решающую фазу. 24 сентября пьеса была разрешена на коллегии Наркомпроса. А через день ГПУ пьесу запретило (вот она, настоящая Кабала!). Тогда А. В. Луначарский обратился к А. И. Рыкову со следующей почтотелеграммой:
«Дорогой Алексей Иванович.
На заседании коллегии Наркомпроса с участием Реперткома, в том числе и ГПУ, решено было разрешить пьесу Булгакова только одному Художественному театру и только на этот сезон. По настоянию Главреперткома коллегия разрешила произвести ему некоторые купюры. В субботу вечером ГПУ известило Наркомпрос, что оно запрещает пьесу. Необходимо рассмотреть этот вопрос в высшей инстанции либо подтвердить решение коллегии Наркомпроса, ставшее уже известным. Отмена решения коллегии Наркомпроса ГПУ является крайне нежелательной и даже скандальной».
30 сентября вопрос этот решался на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Было принято следующее решение: «Не отменять постановление коллегии Наркомпроса о пьесе Булгакова». (Литературная газета. 1999. 14–20 июля).
Это было первое решение Политбюро по пьесе Булгакова, но далеко не последнее.
Известный в то время немецкий корреспондент Пауль Шеффер писал в рижской газете «Сегодня» (18 ноября 1926 г.): «В то время как члены партийного большинства (имеются в виду Сталин, Ворошилов, Рыков. — В. Л.) допускали возможность постановки, оппозиция выступила решительным ее противником».
Ниже мы публикуем именно этот вариант пьесы (третья редакция), прошедший столько испытаний, но игравшийся блистательной труппой Художественного театра с 1920-го по 1941 г.
…играют менуэт Боккерини. — Боккерини Луиджи (1743–1805) — итальянский композитор и виолончелист.
Вот комиссия, Создатель… — Ср. с репликой Фамусова из «Горя от ума»: «Что за комиссия, Создатель…» В первой редакции после этого реплика Алексея: «В особенности когда у этой сестры симпатичный муж».
…милые мужички сочинения графа Льва Толстого! — Во второй редакции: «А мужички там еще… Вот эти самые богоносцы окаянные, сочинения господина Достоевского».
В первой редакции:
«Алексей. Зачем, объясни, пожалуйста, Трактир понадобилось охранять? Ведь Петлюры там не может быть?
Мышлаевский. Ты Достоевского читал когда-нибудь?
Алексей. И сейчас, только что. Вон „Бесы“ лежат. И очень люблю.
Николка. Выдающийся писатель земли русской.
Мышлаевский. Вот. Вот. Я бы с удовольствием повесил этого выдающегося писателя земли.
Алексей. За что так строго, смею спросить?
Мышлаевский. За это — за самое. За народ-богоносец. За сеятеля, хранителя, землепашца и… впрочем, это Апухтин сказал.
Алексей. Это Некрасов сказал. Побойся Бога.
Мышлаевский (зевая). Ну и Некрасова повесить. <…>
Алексей. Кто ж там под Трактиром все-таки?
Мышлаевский. А вот эти самые достоевские мужички, богоносцы окаянные. Все, оказывается, на стороне Петлюры».
Я бы всю эту вашу газетную шваль… — Даже гетман П. П. Скоропадский признавал, что «на Украине не было ни одной хорошей, то есть действительно серьезной газеты, разбиравшейся в данной обстановке и понимавшей свою задачу в такую трудную историческую минуту» (Скоропадский П. П. С. 57).
Взял я этого толстовского хрена… — Во второй редакции: «Взял я этого богоносного хрена…»
…сбегаешь в царство небесное. — Во второй редакции далее: «Святой землепашец версты полторы летел как заяц».
Трактирный завсегдатай. — Л. С. Карум в своих воспоминаниях «Рассказ без вранья» так отзывался о Мышлаевском: «Во-первых, Сынгаевский (под фамилией Мышлаевский) — это был студент, призванный в армию, красивый и стройный, но больше ничем не отличавшийся. Обыкновенный собутыльник. В Киеве он на военной службе не был, затем познакомился с балериной Нежинской, которая танцевала с Мордкиным, и при перемене… власти в Киеве, уехал на ее счет в Париж, где удачно выступал в качестве ее партнера в танцах и мужа, хотя был на двадцать лет моложе ее». Вообще отзывы Карума об окружении Булгакова крайне субъективны и злы. Впрочем, и во времена киевские Булгаков все это от Карума слышал, что видно из следующей реплики Тальберга (первая редакция): «Я органически не выношу эту трактирную физиономию… Как только появляется господин Мышлаевский, появляется водка, казарменные анекдоты и прочее. Я совершенно не понимаю Алексея… Среди всех этих Шервинских и Мышлаевских Алексей сам сопьется» (ОР РГБ, ф. 562, к. 71).
Между тем сам Булгаков о Мышлаевском сказал так: «Мышлаевский — выдумка, хотя в основе лежит фигура одного офицера» (ОР РГБ, ф. 218, № 1269, ед. хр. 6, л. 1).
Скажи мне, кудесник, любимец богов… — Популярная солдатская песня времен Первой мировой войны на слова «Песни о вещем Олеге» Пушкина, но с припевом:
«…чтобы наши мужички не заболели московской болезнью». — В первой редакции:
«…чтобы наши богоносцы не заболели бы московской болезнью.
Мышлаевский. Аа… Богоносцы… Достоевский. Смерть моя. Слышал. Вот кого повесить. Достоевского повесить! <…>
Алексей. Он был пророк! Ты знаешь, он предвидел все, что получится. Смотрите, вон книга лежит — „Бесы“. Я читал ее как раз перед вашим приходом. Ах, если бы это мы все раньше могли предвидеть! Но только теперь, когда над нами стряслась такая беда, я начал все понимать…»
Кафейная армия!.. У него, у мерзавца, валюта в кармане. — Булгаков дает абсолютно точную характеристику разложившемуся офицерству. А вот мнение П. П. Скоропадского по этому вопросу: «…Далеко не все офицерство отозвалось на призыв идти на защиту городов или в особый корпус… Многие офицеры с целью наживы устроились в Киеве… В то время Киев особенно был городом самой беззастенчивой спекуляции… Очень многие офицеры… бросались на всякие прибыльные авантюры, иногда совсем несовместимые с офицерским званием, и наживали большие деньги. Такие офицеры уже не годились для боевой службы… Они изобретали всевозможные отговорки, лишь бы только не отозваться на призыв… Они много, много принесли вреда…» (Скоропадский П. П. С. 98). Казалось бы, оценки офицерства совпадающие, но Булгаков в том и упрекает гетмана, что разложение офицеров началось после их невостребования своевременного гетманской властью, которая более всего боялась именно возрождения боеспособной русской армии.
Мы не удержим Пвтлюру… А вот за ним придут большевики. Вот из-за этого я и иду!.. мы встретимся с ними… — Во второй редакции более определенно: «Ну, не удержим Петлюру. Он ненадолго придет, а вот за ним придет Троцкий. Из-за этого я и иду… когда придется нам встретиться с Троцким…»
Кого? Большевиков? Ну, мы им сейчас покажем!.. Комиссаров буду стрелять. Кто из вас комиссар? — Во второй редакции: «Троцкого? Ах, Троцкого. Мы ему сейчас покажем. (Вынимает маузер.) <…> В комиссаров буду стрелять. (В зрительный зал.) Который из вас Троцкий?»
Именно такого рода «конкретизация» врага белых вызывала неприятие не только у «критиков» и цензуры, но и у постановщиков пьесы в Художественном театре.
