Советский русский рассказ 20-х годов - Бабель Исаак Эммануилович (библиотека книг бесплатно без регистрации txt, fb2) 📗
В последние годы получили развитие высказанные Ю. Тыняновым идеи о новаторских принципах жанрообразования в произведениях М. Горького 20-х годов, о специфических средствах, с помощью которых небольшие по объему и, кажется, локальные по проблематике фрагменты тем не менее оказываются внутренне объединены в цикл — жанровую общность более высокого уровня. «Общая атмосфера создается здесь многообразием голосов и зарисовок. […] Возникает характерное вообще для Горького, но выступающее в каждом произведении по-своему ощущение неудержимо несущегося жизненного потока» (Эльсберг Я. Е. Общая атмосфера литературного произведения//Проблемы художественной формы социалистического реализма. В 2-х т. М., 1971. Т. II. С. 186).
«В настоящее время в результате серьезного исследования жанровой природы и стилевого своеобразия произведений писателя этого периода сложилось мнение о сочетании тенденции рассказа с исследованием, более того — об усилении исследовательского начала в них. В связи с этим возникает вопрос о мотиве как одной из форм выражения авторской идеи в произведении. […] Мотив как форма выражения авторского сознания в произведении впервые был широко применен Горьким в «Рассказах 1922–24 годов». Причем, кроме мотивов частных, действующих в пределах отдельного рассказа […] писатель ввел мотивы, общие для всего цикла» (Пшеничнюк Т. М. Структурно-организующая роль мотивов в рассказах Горького 1922–24 годов// Поэтика русской советской прозы: Межвузовский научный сборник. Уфа, 1985. С. 43).
М. Ландор прослеживает становление цикла как жанрового образования в творчестве М. Горького 20-х годов. Исследователь показывает, что единство рассказов, входящих в такое образование, создается более тонкими средствами, нежели просто сюжетные связи или единый образ повествователя: «Читатели, впитавшие культуру подтекста, стали восприимчивы к целому без внешней связи» (Ландор М. Большая книга — из малой (об одном становящемся жанре в XX веке) //Вопросы литературы. 1982. № 8. С. 78). Отмечая сходные тенденции у советских писателей — современников М. Горького (И. Бабель, М. Пришвин и др.), М. Ландор указывает в то же время на ряд близких по жанровой природе произведений известнейших прозаиков Западной Европы и США — Ф. Кафки, У. Фолкнера, Дж. Стейнбека, Дж. Джойса, Э. Хемингуэя, А. Камю (там же, с. 76–77). Обращаясь к творчеству современных советских писателей В. Шукшина, В. Астафьева, В. Белова, исследователь пишет: «Поиски необычного единства в рамках интересующего нас жанра идут и в нашей литературе последних лет. […] Из экспериментального порою соединения частей, не одного типа и не одного уровня, здесь складывается прочное художественное целое» (там же, с. 97).
Таким образом, «обновление» горьковской прозы, замеченное еще критиками 20-х годов, предвосхитило весьма широкие процессы в современной писателю и более поздней советской и зарубежной литературе.
Впервые — Беседа, 1923, № 1; вошло в сб.: Рассказы 1922–1924 гг. Берлин, 1925.
Печатается по изд.: Горький М. Полное собрание художественных произведений. В 25-ти т. М., 1973. Т. 17.
Рассказ написан в 1922 г. В сентябре этого года М. Горький читал его в Герингсдорфе А. Толстому, который выступил со своими впечатлениями в печати: «М. Горький читал свою последнюю повесть «Отшельник». Она поразила меня свежестью и силой формы и новым поворотом души его. Выше всего над людьми, над событиями горит огонь любви, в ней раскрывается последняя свобода» (Толстой А. Великая страсть //Накануне. Литературное приложение. 1922. 1 октября. № 20).
Известны восторженные отзывы об «Отшельнике» многих других писателей. «На правах читателя, — пишет М. Горькому 16 января 1926 г. К. Федин, — хочется мне сказать Вам, что никогда еще не испытывал я такого изумления перед Вашими книгами, как теперь. […] По книгам, напросто, ходят люди — так ощутимы, телесны герои повестей! И — другое: даже там, где автор ведет повествование от своего лица, он не стесняет меня — читателя — своим отношением к герою. Я остаюсь совершенно свободным в своей связи с героем повести, в своем понимании его. Особенно это касается […] «Отшельника». Здесь я ощутил героев буквально, т. е. на ощупь. […] Книга эта нова для меня […], и Вас я почувствовал после нее еще шире, чем раньше» (М. Горький и советские писатели. Неизданная переписка //Литературное наследство. М„1963. Т. 70. С. 498).
М. Пришвин сообщал М. Горькому в письме от 31 января 1926 г.: «Читали «Отшельника» вслух, это был праздник с радостными слезами. […] Только знаете, Алексей Максимович, я тоже когда-нибудь доживу до такого рассказа, я тоже напишу о любви, если у меня жизни не хватит, я жизнь надплету, как-нибудь и достигну» (там же, с.328).
Л. Войтоловский считал рассказ «Отшельник» одной из лучших вещей как сборника «Рассказы 1922–1924 гг.», так и всей современной ему литературы — «по красоте сюжетного построения, отчетливой вычерченности деталей и лингвистическому богатству» (Войтоловский Л. Новые вещи Горького // Новый мир. 1926. № 4. С. 157). Н. Смирнов также полагал, что «Отшельник» «может служить образцом лучшей, вполне законченной поэмы. Здесь все — и фигура Савелия, живущего в пещере, над которой склонились три прекрасных дерева […] и фигуры приходящих к Савелию деревенских женщин, и его речи […] — все выдержано в сияющих тонах четкости, сжатости и целостности» (Известия. 1925. 6 декабря). «Образ Савелия, — пишет критик о герое рассказа, — спокойного и хитрого мужика, не отказывающегося в своем уединении ни от женских ласк, ни от водочной бутыли, удивительно живой, подвижный и реальный образ» (там же).
Большой интерес к рассказу М. Горького испытывает и современное литературоведение.
«Горьковский отшельник не знает аскетической отрешенности от мира, он словно распахнут навстречу радостям бытия; в его любви ко всему живому […] есть нечто языческое […]. Бог, которого «открыл» Савелу маленький аббатик-француз, это, в сущности, тот дух человечности и доверия к жизни, который неощутим в скучной суете повседневности. […] Горький не реабилитирует «утешителя», «сеятеля иллюзий» в образе отшельника. […] Этот «уродливый маленький бог», «умеющий только любить», дан далеко не «праведником» (Тагер Е. Б. Творчество Горького советской эпохи. С. 193–195).
«В отличие от «Заметок из дневника. Воспоминаний», открывающихся пронизанным горечью «Городком», книга «Рассказы 1922–1924 гг.» предваряется блестящим «Отшельником», полным чувства светлой радости, восхищения такой сложной, такой противоречивой, такой «греховной» и все-таки, несмотря ни на что, неповторимо прекрасной жизнью. […] Горький не сказал ни одного слова в защиту одиночества, в защиту страдания. […] Именно в рассказе с обязывающим заглавием «Отшельник» автор дальше всего от этого» (Овчаренко А. И. М. Горький и литературные искания XX столетия. М., 1982. С. 71–72).
Обращая внимание на важное значение образа рассказчика в новеллистике М. Горького, Г. Белая отмечает: «В рассказе «Отшельник» поначалу кажется, что рассказчик только задает старику «наводящие» вопросы. […] Острый скальпель вопросов постоянно рассекает повествование, активизирует, динамизирует рассказ героя. […] Структура повествования в «Отшельнике» крайне характерна для произведений Горького 20-х годов» (Белая Г. А. Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов. М., 1977. С. 175–176).
(Комментарии составила А. М. Шафиева.)
Начал печататься до революции. Первые рассказы относятся к 1906 г. В 1913 г. выходит первое собрание сочинений (Грин А. Собр. соч. В 3-х т. Спб.).
В 20-е годы выходят следующие сборники рассказов А. Грина: Белый огонь. Рассказы. Пг., 1922; Сердце пустыни. М., 1924; На облачном берегу. Л.; М., 1925; Брак Августа Эсборна. Л., 1927; По закону. М.; Л., 1927.
Дореволюционное творчество А. Грина не было отмечено особым вниманием критики. Писавшие о Грине в тот период обвиняли писателя в эпигонстве, высказывались о его творчестве в основном в пренебрежительном тоне. На этом фоне выделяются отзывы А. Горнфельда и Л. Войтоловского, которые сумели разглядеть в новеллах Грина тревогу писателя о своем времени (Горнфельд А. Рец. на книгу: Грин А. Искатель приключений. Рассказы. М., 1916 //Русское богатство. 1917. № 6. С. 279–282; Рец. на книгу: Грин А. Рассказы. Спб., 1910. Т. 1//Русское богатство. 1910. № 3. С. 145–147; Войтоловский Л. Литературные силуэты: А. С. Грин //Киевская мысль. 1910. 24 июня; Войтоловский Л. Летучие наброски: Александр Грин //Киевская мысль. 1914. 3 мая). В послереволюционный период к обвинению в эпигонстве прибавились еще и обвинения в антиисторизме и антисоциальности. Критики 20–30-х годов утверждали, что Грин сознательно уходит от действительности, что писателю не чужды декадентские тенденции. «Ущемленный действительностью», спасающийся в мечте, которая «в своей бесцельности скрашивает жизнь», — таким видит Грина К. Зелинский (Зелинский К. Вступительная статья //Грин А. Фантастические новеллы. М., 1934). Критик считает, что «жизнь давнула его беспощадно и крепко, и из столкновения с ней он вынес для себя одну истину — уйти». Вместе с тем в «старомодных и слишком отвлеченных» писаниях Грина К. Зелинский увидел и отметил очень ценное: «Страницы его книг испещрены замечаниями и отступлениями, которые звучали философски и даже политически. В их повторяющейся тревоге угадываешь блудного сына революции» (там же, с. 34). А. Роскин акцентирует внимание на несамостоятельности гриновского творчества, считая, что литературу Грина можно отнести к числу той, которая «мало чем возвышается над уровнем фабрикуемой как бы машинным способом западной развлекательной приключенческой новеллы» (Роскин А. Судьба писателя-фабулиста // Художественная литература. 1935. № 4. С. 6). К. Зелинский и А. Роскин в своих статьях пытаются определить отношение к Грину советского читателя. Так, А. Роскин утверждает, что «страна гриновских новелл и повестей не выдержала самого краткого испытания временем. Она предстает ныне обесцвеченной, точно декорация при дневном свете» (там же, с. 8).
