Киевские ночи (Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович (читаем книги .TXT) 📗
В окно просачивался неяркий свет огней большого города. Мария повернула голову. Савва спал. Лицо его было умиротворенно, спокойно. Уголки полураскрытых губ хранили сонную улыбку. Он и теперь ни о чем не догадывается. Он никогда не узнает, что в эту счастливую ночь ее душили слезы.
Теперь в ее жизни все пошло по-иному. С нетерпением она поглядывала на часы, ждала пяти и первая выбегала из поликлиники. Даже немного совестно было. Дома работа горела у нее в руках — она прибирала, возилась на кухне. Потом приходил Савва и рьяно принимался ей помогать. Но помощник он был никудышный. Скатерть ложилась криво, хлеб нарезал толстенными ломтями и не мог донести тарелки борща, не оставив жирного пятна на полу. Мария сердилась, трепала его за уши. Он смеясь целовал ее. И опять Мария выговаривала ему — обед стынет. Потом они отправлялись в кино или бродили по аллеям вечернего парка.
Все было хорошо. Еще не было в жизни таких счастливых дней.
Но где-то там, глубоко-глубоко, прорастало зернышко тревоги. Она знала ей имя, этой тревоге, которую теперь должна была скрывать еще старательней, чем прежде скрывала свою любовь. Петрик. Сын Тони и Саввы. Чужой ребенок. Как же у них все сложится?
Тревога росла по мере того, как приближался день, когда Савва должен был поехать к матери за Петриком.
Иногда Савва замечал, что Мария вдруг умолкает на полуслове.
— Что с тобой? — спрашивал он.
Его забота трогала ее. Мария долго глядела ему в глаза, потом улыбалась и говорила:
— Ничего… Голова побаливает.
Ее нелегко было понять, эту сероглазую, молчаливую, погруженную в себя тридцатилетнюю женщину.
Савва уехал в Полтаву и пробыл там три дня.
Мария перебралась в комнату Саввы; надо было привести все в порядок, помыть, почистить. Но когда она осталась одна в этой чужой для нее квартире, страх и неуверенность стали еще сильней. Дома и стены помогают. Дома все знакомо, привычно, дружелюбно. А здесь окна удивленно смотрят на нее, а стулья подставляют ножку.
Путаным клубком переплетались мысли, и среди них самая страшная: взвесила ли она все «за» и «против»? Сумасшедшая! О чем же ты думала все эти дни? О чем?.. Только не горячиться, твердила себе Мария. Надо еще раз все обдумать и взвесить, трезво, спокойно.
Дело обстоит так: она должна заменить ребенку мать. Нет, не заменить, — стать ему матерью. А кто подскажет ей, как это сделать, да и можно ли тут что-нибудь подсказать? Мария и сама не могла объяснить, почему ей так страшно. Если б кто-нибудь знал, как она боится той минуты, когда мальчик переступит порог своего дома.
Мария подходила к столу и рассматривала фотографии. Савва, вероятно, не случайно положил тут снимки, на которых Петрик был один, без Тони. Вот он лежит на коврике — розовый, голенький. Вот он стоит выпучив глазенки и расставив толстые ножки. Вот, надув щеки, подталкивает деревянную лошадку… Мамы, глядя на такие снимки, охают и умиляются: «Курносик, сынуля… заинька мой!»
Мария закрыла глаза и деревянными губами проговорила: «Заинька мой…» Голос ее прозвучал глухо и оборвался.
Как она была счастлива эти две недели! Казалось, еще немного, и она забудет все горькое, что связано было с Саввой, даже эти вычеркнутые восемь лет.
Но вот он привезет Петрика. И что тогда?
Мария дружила с Тоней, вместе ходили на танцы, в кино. Там, в клубе, они и познакомились с Саввой. Он танцевал то с одной, то с другой. Но он не был любителем танцев. Ходили на Днепр, ели мороженое и много разговаривали… Потом Савва провожал их домой.
В глубине души Мария была уверена, что Савва неспроста смотрит ей в глаза, жмет руку. В каждом его слове ей слышался намек, скрытый смысл. Он влюблен в нее, этот увалень с трепаной русой шевелюрой. И, оставаясь одна дома, она шептала ему слова, от которых горели щеки.
Как-то раз Мария не пошла в клуб. Заболела мать (мать тогда была еще жива). Потом по какой-то причине пропустила еще раз. Одним словом, она не видела Тоню и Савву недели две. Встретила их случайно, они выходили из кино. Что-то в ту минуту болью отозвалось в сердце Марии — то ли веселое, раскрасневшееся лицо Тони, то ли смущенный взгляд Саввы. Она долго сама себе не признавалась, что ревнует. Ревнует жестоко, до щемящей тоски.
Еще несколько раз они ходили втроем в клуб и в кино. Мария заставляла себя улыбаться, болтать о пустяках. У нее хватало воли не обнаруживать своих чувств, когда Тоня великодушно, явно любуясь своей щедростью, говорила Савве:
— Потанцуй с Марийкой. Эх ты, кавалер…
А через полгода отпраздновали свадьбу. Мария усердно помогала Тоне во всех хозяйственных приготовлениях и накануне, и во время свадебного пира. Была как все. Хлопотала, шутила. Только глаза блестели странно, но этого никто не замечал.
Гости кричали «горько». Тоня и Савва чинно целовались. Только в эти минуты Мария, зная, что на нее никто не смотрит, кусала губы. Ей, лишь ей одной было здесь действительно горько.
Слегка подвыпивший Савва подошел к ней и стал говорить о том, что Мария — его лучший друг, что он ее глубоко уважает: таких людей, как она, он еще в жизни не встречал. «Будь моим другом навеки, — сказал он. — На всю жизнь».
— Савва, ты пьян, — качала головой Мария и смеялась.
В разговор, — если сентиментальные заверения Саввы в вечной дружбе и несколько истерический смех Марии можно назвать разговором, — ввязался один из дружков Саввы. Их на свадьбе был целый взвод. Так вот, один из них: как же его звали? Платон или Харитон? Нет, кажется, Антон…
Этот Антон или Харитон подошел к Савве и сказал:
— Друг мой любезный! Ты уже женат и по крайней мере на год лишаешься права ухаживать за девушками.
— Целый год! — простонал Савва.
— Целый год! — смеясь, подтвердил Антон-Харитон. — Ухаживать буду я.
Он и вправду стал ухаживать. Мария танцевала с ним, слушала его бородатые анекдоты и затасканные комплименты. И даже смеялась. Ей и в самом деле стало легче. Как-никак она уже не была так одинока на этой свадьбе. Широкоплечий Антон — или как там его? — заслонил ее от Саввы, от всех. Чего же ей еще надо?
А поздно ночью тот же Антон навязался провожать ее. «Еще полчаса пустой болтовни», — безразлично подумала Мария. Но болтовня, видимо, надоела и самому Антону-Харитону. Он схватил Марию за плечи и поцеловал.
Она оттолкнула его и смерила уничтожающим взглядом.
— Я вас презираю, — процедила она сквозь зубы, — ступайте прочь…
Саввин дружок — как же это его звали? — остолбенел.
Больше она его не видела.
А с Саввой и Тоней она изредка встречалась. Редко, потому что теперь все вечера у Марии были заняты: она увлекалась английским, посещала еще какие- то курсы, взяла добавочные дежурства в поликлинике.
Однажды встретила Савву в парке, там, где они когда-то гуляли втроем. Боже, как обрадовалась! Возможно, и он заметил, хотя она умела не обнаруживать своих чувств. Заговорила с ним про его работу в газете. Сердилась на него, укоряла: «Ты способный, тебе надо учиться и побольше думать над каждой статьей. А так что получается? Женился — закружился».
Савва вяло отбивался от ее наскоков, обращал все в шутку и снова называл ее своим лучшим, своим настоящим другом.
Почему она не вышла замуж? Никогда себя об этом не спрашивала. Спрашивали другие. Конечно, женщины. Глупый вопрос. Что на него можно ответить? Не вышла — и всё тут. Кому до этого дело?
Может быть, когда-нибудь, лет через десять, а еще вернее через двадцать, она спокойно расскажет какой- нибудь близкой подруге, что не вышла она замуж потому, что при мысли о замужестве она вспоминала Савву и ей становились противны все остальные мужчины.
Одно время она встречалась с молодым врачом. Встречи эти длились почти год — зиму, весну, лето… Он звонил ей на работу, иногда приходил домой. Очень редко, потому что Мария под всякими предлогами избегала приглашать его к себе. Свободнее и лучше она чувствовала себя с ним на людях — в театре, на берегу Днепра. Они даже целовались. Или, может быть, Мария просто терпела, когда он ее целовал? А потом что? Потом он объяснился в любви. Он сиял и принял шутливо-торжественный тон («О моя несравненная Джульетта!»), считая, что все само собою разумеется. И был чрезвычайно удивлен и обескуражен, когда она ответила «нет». Без всяких объяснений. «Нет» — и всё тут. Не могла же она ему сказать, что ей просто стало скучно с ним. Нестерпимо скучно. Да и он не понял бы ее. Другое дело, если бы он помог ей все забыть. А случилось наоборот. Слушала его и думала: «А Савва сказал бы по-другому. А Савва сделал бы не так…»
