Том 4. Солнце ездит на оленях - Кожевников Алексей Венедиктович (бесплатные полные книги .txt) 📗
— Кто-то платит? — спросила Ксандра.
— Государство.
— А мы как полетим?
— Ты — наша гостья, я — твой проводник. Сказали: один раз туда и обратно увезут даром.
Летели действительно только два часа. Ксандре показалось, что гораздо меньше. Она как вперилась глазами в землю, так и не отрывала их всю дорогу. Сверху все на земле было так ясно видно, как на ладони. Всполошенные треском вертолета, одни птицы кидались из гнезд в воздух, в озера, другие, наоборот, домой, в свои гнезда. Лапландия перестала быть краем непуганых птиц. Обезумело удирали зайцы. Показался волк. Дурень тоже выскочил из своего тайника и побежал. Но вертолетчик снизил машину, и Колян пристрелил волка из винтовки. И похвалился:
— Этот, однако, последний, всех перестреляли вот так, с вертолета. Когда мы собрали оленей в колхоз, и волки собрались в свой колхоз, совсем одолевать стали оленей. Тут в самое время появились вертолеты. Теперь у каждого пастуха бинокль и солдатская винтовка, он видит широко, далеко. На базе есть рация; когда надо, вызываем вертолет. Ни один опасный зверь не уйдет живым.
Колхозная оленеводческая база — теплый бревенчатый дом и всякие подсобные постройки — стоит среди обширных ягельных пастбищ. Здесь живут пастухи, отсюда ведут наблюдение за стадами. В бригаде Коляна было восемь пастухов и три чум-работницы, жены пастухов, которые на всех готовили еду, стирали и чинили одежду, поддерживали домашний порядок.
Вертолет появлялся здесь нередко, но еще не примелькался до полного равнодушия к нему, и встретили его все жители базы.
— Вот привез новую чум-работницу, — сказал Колян.
— Шутишь, дедушка Колях, — зашумели встречающие. — Это, однако, Руся. (Ксандра запомнилась больше под этим именем.)
Семейные пастухи жили в отдельных комнатках, одинокие — в общей. Приняли Ксандру всей бригадой, на первый раз угостили богатым обедом из свежей рыбы и молодой оленины. Пока обедали, все время пела на разные голоса «Спидола». Затем Ксандра перешла гостевать к Коляну и Груне.
— Как поживаете? — спросила она.
— Сама увидишь, — ответила Груня.
— Как жили без меня? Этого не увижу.
— Его спрашивай! — Груня кивнула на мужа. — А моя жизнь никакая: пурга на меня не дует, дождь не мочит, мороз не кусает. Зверя не бью, рыбу не ловлю. Одну печку вижу. Совсем нечего рассказывать: я ведь чум-работница.
— Поедем, гляди, как живу! — пригласил Ксандру Колян, собиравшийся на работу к стаду.
Оба снарядились по-лапландски: на ноги тоборки, на плечи малицы; Колян взял бинокль, винтовку, Груня собрала полный рюкзак всякой еды. Поймали и запрягли пятерку ездовых оленей, которые паслись в загоне около базы.
Езда на оленях ничуть не изменилась за пятьдесят лет с той поры, как впервые испытала ее Ксандра: так же вертлявили меж валунов и кустарников, объезжали озера, мокли при переправах через речки. Показалось огромное рогатое стадо, похожее на движущиеся заросли темного, обгорелого кустарника. Больше трех тысяч кустообразных голов. Непастуху можно было запросто заблудиться в нем.
Поехали вокруг стада. Повстречался пастух, рассказал, как прошло его дежурство, и уехал на базу отдыхать. Колян часто поглядывал в бинокль, затем воротил упряжку на все подозрительное. В полдень развели костер, поели, напились чаю, вечером поужинали. Ночь всю провели в движении.
— Вот так живу, — рассказывал попутно Колян. — Оленей пасу, рыбку маленько ловлю, зверя, птицу маленько бью. День, ночь, зима, лето, дождь, гром, комариная пора, темная пора, мороз, пурга — пастухи одинаково возле стада. Кончит срок одна смена — с базы приезжает другая. Уйдут олени далеко от базы — пастухи ставят на пастбище куваксу. Всяко живем. Я, было дело, тонул, попадал в пургу, долго лежал под снегом, замерзал… Цел везде остался. Хорошо живу.
— Сколько же раз за всю-то жизнь тонул и замерзал? — спросила Ксандра.
— Не помню, не считал. Самое главное — жив, все другое можно забыть. Вот один случай, и умру — не забуду. Дула пурга, у стада дежурил молодой пастух и потерял оленей с полсотни. Спрашиваю: «Как?» Говорит: «Не знаю. Волков не видал. Медведи спят». Следов, верно, никаких нет. Где искать? Пастух говорит: «Не буду искать, устал» — и уехал на базу. А я — бригадир, я не могу уставать. Искал, искал — нет оленей. У меня есть своих тридцать оленей. Решил отдать их колхозу. А еще двадцать где возьму? И снова искать. Бывало, пропавшие олени убегали от волков, приходили сами обратно к стаду. А бывало, угонит их росомаха, окружит тропой и уморит всех, хоть сто голов. Шибко вредный, вонючий зверь; олени боятся переступить росомаший след, стоят в нем, как в самом крепком загоне, и зверь бьет их по одному. Совсем загонял я собак и все-таки нашел оленей. Стоят в лесу кучкой, а кругом росомашья тропа. Олени съели весь ягель, похудели, опустили головы, рога держать нет силы. Подлый зверь убил три головы. Пригнал я оленей в стадо, а сам — искать росомаху. У всех зверей есть нора, берлога, какой-нибудь дом. У росомахи ничего нет, она — бродяга. Трудно было выследить и убить такую…
После суточного дежурства у стада Ксандра вернулась на базу такая усталая, что, как говорится, не чуяла ни рук ни ног.
— Ну, я отъездила на оленях, во всяком случае летом. И тебе, Колян, надо кончать это. И тебе, Груня, пора на отдых. Почему не выходите на пенсию?
— А кто будет работать? — спросила в ответ Груня.
— Другие, молодые.
— Наши молодые не хотят пастушить, рыбачить, охотничать: это им мокро, холодно, тоскливо, немодно, хотят гулять в городе. У меня с Коляном два сына, дочка, семь внуков, а с нами, в тундре, никого. Совсем некому взять от нас пастушню. А русские не знают оленного дела. Вот и работаем.
Ксандре вспомнилось, как и она в ущерб своему здоровью переработала несколько лет, потому что не было замены.
Две недели провела она на базе, погостила у всех, затем улетела обратно в Ловозеро.
Председатель юбилейной комиссии открыл торжественное заседание колхозников, зачитал список предлагаемых в президиум: ответственных работников района и области, передовых колхозников, рабочих, знатных гостей. В их числе была Ксандра.
Сначала представитель от области — Крушенец сделал доклад о пятидесятилетии Великой Октябрьской социалистической революции, а представитель от ловозерских организаций рассказал о достижениях района. Затем ведущий собрание объявил:
— Слово имеет старейший колхозник нашего района Николай Фомич Данилов, любимый всеми нами дедушка Колях. Пожалуйте! — и показал рукой, чтобы Колян перешел из тесноты президиума на свободную часть сцены, поближе к залу.
— Я давно ношу это слово, — начал Колян, — оно давно живет во мне. Я собирал его по всей Лапландии, у всего нашего народа, как олень собирает ягель.
— Чего же молчал столько времени? — раздался голос из зала.
— Целился. Всякое слово — стрела, нельзя выпускать, не целясь, — ответил Колян и продолжал свою речь: — Первое наше спасибо Ленину и Советской власти! Все пятьдесят лет она держит нас у своей груди, как младенчиков. — Колян прижал руки к сердцу. — Вот так. Она прогнала царя, купцов, кулаков. Она отдала нам всю лапландскую землю и воду. Оленей паси, рыбу лови, зверя промышляй где хочешь. Она построила нам школы, больницы, лавки, на всякую нужду дает нам деньги.
Еще наше спасибо русскому народу! Я хорошо знаю русских: работал с ними на железной дороге, водил их по горам, возил на оленях. Это хороший народ, добрый, как отец родной. Иной русский сам живет в бараке, вроде нашей старинной тупы, а нам строит такие дома, где будто, не заходя, живет само солнце: светло, тепло, всегда любая вода, у каждого своя баня — ванна, кухня. Многие русские отдали Северу всю свою жизнь. Вот товарищ Крушенец строил здесь железную дорогу, воевал, помогал нам делать колхозы…
При этих словах Крушенец приподнялся и поклонился.
— Вот первая, заслуженная учительница Александра Сергеевна Лугова. — Колян повернулся к ней.
