Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Из-за угла дома вышел как раз командир этого взвода, а сегодня дежурный по гарнизону Фёдор Савельев, мужчина лет под пятьдесят, родом из Сибири. Он был хмур, не брит, форма на нём сидела мешком и была измята и измазана, будто он валялся в дорожной пыли. Тяжёлый вальтер в кобуре оттягивал ремень, обезображивая фигуру. Всё это Лахновский увидел, осветив его карманным фонариком.
— Что за вид, лейтенант Савельев?!
— Посты проверял. Везде пылища, такая сушь стоит, — буркнул тот. От него попахивало спиртом.
— А ну-ка, дыхните! — строго сказал Лахновский.
— А-а… — отмахнулся Савельев.
— Я запретил пьянствовать! В любой момент могут напасть партизаны!
— Ну чего разоряться-то? Не нападут…
Этот Фёдор Савельев служит у него уже около полугода, и это единственный, кто не боится его, Лахновского, и его трости. Он был прислан к нему ещё в Жерехово с группой солдат из орловской зондеркоманды, устроивших пьяный дебош в городском публичном доме, во время которого они переломали там всю мебель, перебили зеркала, а потом принялись со второго этажа выбрасывать в окно девиц этого заведения.
— Хороши-и! — протянул Лахновский, оглядывая неожиданное своё пополнение. — Публичного дома у нас нет, поэтому свой буйный нрав вы можете показать только в бою. Как раз скоро нам предстоит ликвидировать одну партизанскую группу.
На ликвидацию они отправились примерно через неделю, но сами попали в партизанскую засаду, и Фёдор Савельев спас жизнь Лахновскому, выволок его, раненного в ногу, в безопасное место.
На другой же день Лахновский присвоил ему звание лейтенанта и назначил командиром взвода, который формально охранял штаб «Освободительной народной армии», а фактически его персону. Несмотря на такую милость, Савельев нахально, почти на его глазах, начал приставать к Леокадии, и однажды Лахновский, вернувшись под утро от Бергера, застал командира взвода охраны в её постели. Лахновский был этим не оскорблён, а взбесился от мысли, что кто-то валяется в постели, а вот он, старый и немощный старик, должен в это время вместе с тупицей Бергером без конца допрашивать вернувшегося от партизан агента Метальникова, чтобы выяснить, не перевербован ли он, можно ли доверять ему дальше. А чёрт его знает, перевербован или не перевербован. Вроде бы нет; жаден до денег, немцы платят хорошо, обещают ещё больше в дальнейшем, а русские ничего не платят, ничего не обещают. У них за идею работают, а для чего Метальникову, сыну бывшего пензенского купца второй гильдии, их идеи? Хотя чёрт его знает, в душу никому не влезешь. Не верит Бергер ему, хлопнул бы из пистолета — и дело с концом. Нет, видите ли, нового агента подобрать трудно, внедрить ещё труднее, надо, мол, и дальше использовать этого, если он честен. Путали-путали Метальникова, да сами запутались, начали молоть уж чёрт-те что, Метальников только глаза округлял от изумления. А тут — Савельев… И Лахновский, видя, что у Фёдора нет никакого оружия в руках (форма и кобура с пистолетом лежали на диване у противоположной стены), подняв свою страшную трость, двинулся к кровати. Из-под одеяла, болтая грудями, с визгом метнулась ему навстречу Леокадия, упала на колени, обхватила его грязные сапоги. Лахновский пинком отбросил её прочь. Фёдор же, несмотря на то что Лахновский стоял у кровати с нацеленной в грудь тростью, лишь усмехнулся устало, как-то вяло махнул рукой и лениво зевнул, не проявляя ни малейшего признака страха или желания защищаться.
Это настолько изумило Лахновского, что рука с поднятой тростью замерла.
— Т-ты, р-развратник?! — заикаясь от гнева и чувствуя, что если он всё же ударит Савельева, то трость войдёт ему в грудь по самую ручку, а нижний конец вонзится в пол под кроватью. — Как ты смел?! Убью!
— Ну и что же? — опять усмехнулся Фёдор. — Здесь ли, в кровати твоей шлюхи… Или в лесу, от партизанской пули…
— Что-о?
Это безразличие к смерти, и даже не безразличие, а явственно прозвучавшее в словах откровенное желание её поскорее принять ещё больше ошеломило Лахновского. Он опустил руку с тростью. Тогда Савельев встал с кровати, натянул брюки, короткополый мундирчик серо-зелёного цвета, сапоги, взял ремень с пистолетом, застегнул его, опустился на диван и стал закуривать. Лика, обернувшись в простыню, нелепым столбом торчала в углу.
Лахновский сел на ещё тёплую кровать и спросил напрямик:
— Жжёт, что ли, что своим изменил?
Фёдор поднял на него тяжёлые глаза, сплюнул кисло на чистый пол, который каждый день мыла хозяйка этого дома, живущая сейчас где-то в курятнике, немолодая русская вечно молчащая баба.
— Свои — как старые варежки… На руку наденешь, а пальцы голые.
— Как это понять?
— А так и понимать, как говорится. Другого смыслу нету.
Он бросил под ноги недокуренную сигарету, раздавил, растёр её сапогом. Хрипло произнёс:
— Не бойтесь… Мои грехи теперь ни поп, ни тем более Советская власть не отпустят.
«Действительно, не отпустит», — подумал тогда, подумал и сейчас Лахновский, стоя возле дежурного по гарнизону. Из «дела» бывшего военнопленного, потом солдата 1-й роты «Группы по оформлению управления на оккупированной территории» Орловской зондеркоманды, а ныне лейтенанта «Освободительной народной армии», из многочисленных протоколов допросов Лахновский знал, что Фёдор Силантьевич Савельев, сдавшийся добровольно в плен в конце октября 1942 года под городом Нальчик, родом из Иркутской области, уроженец села Михайловка. Он был старшим сыном Михайловского «землевладельца и торговца» Силантия Лукича Савельева, активно боровшегося в годы гражданской войны против Советской власти, пойманного потом партизанами и расстрелянного ими. После казни отца Фёдор ушёл с остатками отцовского отряда в тайгу, возглавил этот отряд и «боролся с большевиками и сельсоветчиками» до конца 1923 года, когда его отряд был выслежен, окружён и уничтожен, а сам он под видом бродячего сапожника пробрался на Алтай, где поселился в деревне Кружково на постоянное жительство. Через несколько лет поступил на курсы механизаторов при местной МТС, то есть машинно-тракторной станции, стал комбайнёром, каковым и работал вплоть до войны и призыва в Красную Армию. Был женат, жену звали Анна Михайловна, девичья фамилия Кафтанова, родом она была из этого самого Кружкова, из бедняков, померла в сороковом году от какой-то женской болезни, вследствие которой детей у них не было… Далее шли короткие справки об участии Савельева в различных карательных акциях против партизан и сочувствующего им населения, различные характеристики — все положительные.
Когда Савельев появился в Жерехове, на фамилию его Лахновский внимания не обратил, а когда знакомился с «делом», что-то его заинтересовало. Савельев, Сибирь… Вспомнилась следственная камера при Томской городской жандармерии, случайно арестованный надзирателем Косоротовым — где-то сейчас этот прелюбопытнейший экземпляр человеческой породы, этот скот, жив ли? — молодой парень по имени Антон Савельев. Был этот Антон, арестованный вместе с сыном новониколаевского лавочника Петром Полиповым, кажется, рослым, светлоглазым, с большим белёсым чубом. И был силён, как бык, — тогда, во время допроса, так саданул его, Лахновского, в подбородок, что челюсть вспухла и ныла долго. Пристрелить надо было бы мерзавца тогда же. Потом этот Антон Савельев вырос в матёрого большевика, много хлопот принёс охранке и жандармерии…
Нет, ничем Фёдор Савельев не напоминал того Антона Савельева — ни обликом, ни характером, ни тем более нравственной своей сутью. Просто однофамилец, всякие Савельевы, Петровы, Фёдоровы составляют половину населения России, необъятной страны, не имеющей настоящих и законных хозяев.
Этой мыслью Лахновский удовлетворился и никогда больше к ней не возвращался…
…Ночь над деревней Шестоково постепенно набирала силу, становилась гуще. Духота стояла прежняя, ни ветерка, ни струйки свежего воздуха. Звёзды вверху горели тускло, совсем не давая света, к тому же с востока, оттуда, где громыхал, приближаясь, фронт, наползали тучи, съедая белёсое звёздное полотно. Была вокруг непробиваемая тишина, но Лахновский каждой клеткой своего тела чувствовал, как гремит, гудит, сотрясая землю, далёкая пока линия фронта, как она приближается неумолимо, и ему, как когда-то, хотелось вскинуть трость, насквозь проткнуть стоявшего перед ним Фёдора Савельева, поглядеть, как он рухнет на землю, а потом зайти в дом Бергера, где пьянствует сейчас Леокадия Шипова с прежним своим любовником Алексеем Валентиком, бросить свою окровавленную палку прямо им на стол. Валентик, сегодня в обед неожиданно объявившийся в Шестокове, ничего не знает об этой трости и ничего не поймёт, зато Лика выпучит со страха свои большие бесстыжие глазищи, догадываясь, чья это кровь, а он, Лахновский, ухмыльнётся только, и она окончательно поймёт, что он не простил ей той ночи с Фёдором на его квартире…
