Ветер удачи (Повести) - Абдашев Юрий Николаевич (книга регистрации .txt) 📗
Иногда в редкое свободное время мы прогуливаемся до проходной, но зайти в санчасть без всякого предлога я не решаюсь. Нужен повод.
Когда у кого-нибудь из нас заводятся деньги, мы просим разрешения у дежурного по проходной добежать до угла, где одна и та же женщина вот уже полтора месяца изо дня в день продает печеную тыкву. В белом эмалированном тазике лежат, истекая густым сладким сиропом, шафранно-оранжевые кубики, с боков почерневшие от жара духовки. Печеная тыква по рублю за кусочек — наш традиционный деликатес. Я всегда беру на трояк — для себя, Сашки и Витьки Заклепенко. То же самое делает каждый из них. Таков железный закон дружбы.
В тот день, в час самоподготовки, мы с моим пом-комвзвода Сашкой Блинковым вырвались на угол вдвоем. Таким образом, у нас получилось не по одному; а по целых два кубика тыквы. Женщина аккуратно завернула ее в промасленную бумагу, чтобы не вытекал сок.
Проходя по плацу, мы шумно обсуждали то, что услышали на сегодняшних занятиях. Весной этого года при обороне Севастополя прямым попаданием из 82-миллиметрового батальонного миномета был сбит низко пролетавший немецкий самолет. Мы, разумеется, восприняли это как шутку. Но Абубакиров назвал фамилию отличившегося — младший лейтенант Симонюк.
Мы с Сашкой чертили в воздухе воображаемые траектории полета мины, споря о вероятности такого попадания, и вдруг я увидел, что возле казармы собралась подозрительная толпа курсантов. Там все шумели, что-то доказывая друг другу. Среди прочих мы заметили старшину Пронженко и начальника медслужбы. Уж ни уколы ли нам собрались делать? Мы с Сашкой подошли к собравшимся.
Военврач второго ранга, пожилой, с лицом, покрытым склеротическими жилками, рубил ладонью воздух.
— Безнадзорное животное — источник всяческой заразы, — говорил он. — По этому поводу у нас есть специальные инструкции. Недопустимо, чтобы на территории воинской части бродили бездомные собаки. Я вынужден ее немедленно убрать.
— А кто сказал, что собака бездомная? — шагнул вперед Левка Белоусов. — Кто сказал? У нее есть и дом и хозяева.
— Это кто же, осмелюсь спросить?
— Хотя бы мы.
— Да вы сами себе не хозяева, — покраснел от возмущения военврач.
— Ее уже ку-упали два раза, — вставил Володька Брильянт. — Из шланга.
Антабка почему-то впервые не укрылся у себя под крыльцом, как поступал обычно при большом скоплении народа. Казалось, он понимал, что ребята, выступавшие в его защиту, могут из-за него нарваться на неприятности, и не хотел быть в стороне.
За то короткое время, что он прожил у нас, шерстка у пса заблестела, рана заметно поджила, но он все еще часто разглядывал култышку, подняв ее на уровень глаз, а потом долго и сосредоточенно лизал больное место. Когда к нему подходил кто-нибудь из постоянных опекунов, он улыбался, скаля зубы, и доверительно протягивал калеченную лапу, как бы говоря этим жестом: «Вот я весь, делай со мной что хочешь».
— А если она кого-нибудь покусает? — настаивал военврач. — Уколы делать? Сорок штук в живот? Да что там зря толковать, а ну, кто-нибудь, поймайте собаку!
— Что вы, что вы, — воздел руки Соломоник, — это же добрейшей души собака, она ни разу не зарычала. Насколько я понимаю в медицине…
— Точнее, насколько вы не понимаете, — усмехнулся начальник медслужбы. — Я располагаю другими сведениями. Младший сержант из вашей же роты — фамилию запамятовал — так прямо и доложил, что собака на него рычит.
— Товарищ военврач второго ранга, — решительно вмешался Юрка Васильев, — на того младшего сержанта рычит вся рота, так что же, всех нас в собачий ящик?
— Скажите лучше, что надо сделать? — добавил я. — Постричь, помыть, посадить на цепь? Мы все сделаем. Это же пес всего минометного батальона!
Заклепенко подошел вплотную к начальнику медслужбы и сказал баском с намеком на конфиденциальность:
— Его, этого пса, между прочим, сам начальник училища видел. И полковой комиссар тоже. Он им даже понравился чем-то. Можете спросить.
— Чего не хватало, пойду к начальнику училища выяснять собачьи вопросы, — мрачно проговорил военврач.
— У вас же, доктор, самая гуманная профессия, — сказал Соломоник. — Поймите, это же не простая собака. Это инвалид!
— А младший сержант жаловаться больше не будет, — пообещал Васильев.
— Ну смотрите, черт с вами, — махнул рукой начальник медслужбы. — Я ведь не живодер, в самом-то деле. Только пусть по расположению не шляется. — Военврач сделал несколько шагов, остановился и добавил: — И чтоб никаких жалоб. А то ведь я не посмотрю…
Когда он был уже далековато, а старшина, соблюдая нейтралитет, ушел в помещение, Брильянт сказал:
— Все. По-моему, надо бо-ойкот объявить этому гаду. Там в третьем взводе как хотят, пусть подчиняются по службе, но ра-азговаривать — ни в коем случае…
Последние два дня стояла пасмурная погода, но первого октября снова выглянуло солнце, расцветив все щедрыми красками осени.
По-моему, это был едва ли не единственный день за все время нашего обучения, когда полностью были отменены занятия. Накануне нас сводили в баню. С утра мы чистили обмундирование, мазали рыбьим жиром ботинки, драили пуговицы на гимнастерках и подшивали свежие подворотнички.
После обеда на территорию училища стали подходить с оружием стрелковые батальоны, у своей казармы равняли шеренги наши соседи-пулеметчики.
Ким Ладейкин успел шепнуть мне:
— Если отпустят на седьмое, приходи к сестре, я там буду. По крайней мере, пообедаем по-людски.
— Так до праздников еще целый месяц. И потом мне одному несподручно. Нас тут трое, мы всегда вместе.
— Ладно, — махнул он рукой, — давайте втроем. Только запомни адрес; Дзержинского, восемнадцать…
А от наших казарм уже гремел жестью голос старшины Пронженко:
— Рота-а, становись!
С утра группа курсантов усердно махала метлами и наносила известью линии разметки. Уже занял свое место на левом фланге духовой оркестр. Четко отбивая шаг, выходили на общее построение батальоны. Посреди плаца начальник учебной части, маленький и сухощавый майор Рейзер, в щегольски заломленной серой кубанке, с синими кавалерийскими петлицами на воротнике парадной гимнастерки, при шашке и шпорах, руководил построением батальонных колонн в форме буквы П. Тут он был явно в своей стихии.
Командиры занимают свои места. Небольшая волнующая пауза, громкий шелест дыхания. Но вот майор выхватывает шашку из ножен и прижимает ее сверкающее лезвие к плечу.
— У-чи-ли-ще, сми-и-р-рно! P-равнение на середину! — ударение отчетливо слышится на последнем слоге.
Вытянув клинок перед собой и чуть склонив его острием книзу, майор Рейзер, высоко вскидывая ноги в блестящих хромовых сапогах, рубит строевым навстречу начальнику училища, который уже издали прикладывает пальцы к козырьку. Оркестр неожиданно взрывается встречным маршем и так же неожиданно умолкает, оборвав его на середине такта.
— Товарищ подполковник, — разносится в тишине удивительно молодой и сильный голос бывалого строевика, — личный состав вверенного вам училища построен для принятия воинской присяги…
— Для встречи справа под знамя, слушай, на кра-а-ул!
Нервно рассыпается барабанная дробь. Появляются знаменщик и два ассистента с винтовками на плечах. Они резко и одновременно отбрасывают правую руку назад от ременной пряжки. Тяжело колышется расчехленное красное знамя, обшитое золотой бахромой.
И вот уже мы по очереди выходим каждый перед строем своих взводов и читаем текст присяги. Слова ее звучат одновременно со всех концов плаца, и это напоминает многоголосое эхо в горной теснине. От переполняющих нас чувств становится тесно в груди:
— «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь…»
У Сашки Блинкова от волнения бледнеет кончик тонкого носа, а у Витьки Заклепенко пушок над верхней губой усыпан мелкими бисеринками пота. Боря Соломоник стоит в неестественном напряжении, словно на него надели гипсовый корсет. Его лепные ноздри вздрагивают, а в слегка выпуклых черных глазах сверкает по золотой искре — крошечному отражению усталого осеннего солнца.
