Взять живым! (сборник) - Карпов Владимир Васильевич (книги без регистрации полные версии txt) 📗
Ромашкин сам уже ходил на перевязки и за лекарствами, подолгу задерживался в процедурной, разговаривал то с рыженькой, белолицей Ритой, то с черноглазой татарочкой Фатимой. Мария Никифоровна теперь все время лопотала у койки Гасанова, что-то ворковала ему про «танции», про теплый Ташкент, куда его скоро эвакуируют, а там – на родине – он непременно согреется.
Дни в госпитале тянулись однообразно и скучно. Раненые, в большинстве молодые парни, как только начинали ходить, искали развлечений. А что придумаешь в четырех стенах? Но все же забавлялись. У красноармейца Посохина не ладился желудок, ему делали клизмы. Как только он удалялся в процедурную для принятия очередной порции воды, несколько бойцов занимали все кабины в уборной. Посохин бегал вдоль дверей и с нарастающим смятением звал:
– Братцы, откройте! Ребята, нельзя же так!
Вся большая палата хохотала. Потом и Посохин смеялся, он был добродушный парень. Как он ни хитрил, как ни старался юркнуть в процедурную незамеченным, за ним приглядывали, и представление повторялось.
Другому бойцу положили в сапог щетку, и он, сунув босую ногу, испуганно заорал; третьему в компот подсыпали хины и долго ждали, пока он хлебнет этой смеси. За сестрами ухаживали наперебой, тут разгоралось отчаянное соперничество.
Просыпались рано, первым делом слушали радио – сводку Информбюро, потом с нетерпением ждали газеты. Батальонный комиссар Линтварев читал их последним. Давали по одному экземпляру «Правды» и «Красной звезды» на палату. Командиры быстро просматривали фронтовые новости. И когда газеты освобождались, Линтварев читал их от первой до последней строчки, что-то выписывая в толстый блокнот.
Иногда с ним горячо спорил танкист Демин.
– Ну все, немцы выдохлись! – сказал однажды Линтварев, прочитав какую-то заметку.
– И кто же это определил? – тут же откликнулся Демин.
– Объективный ход событий.
– А именно?
– Вот приводятся выдержки из немецких газет. Фашисты уже не сообщают о планомерных наступлениях, а говорят, будто на Восточном фронте свирепствуют морозы, что не позволяет проводить большие наступательные операции.
– Ну и что? – возразил Демин. – Правильно пишут – зимой воевать труднее, снега маневр сковывают. Немцы к тому же не привычны к нашим морозам.
Линтварев спокойно ждал, пока танкист выскажется, по его ироническому лицу Ромашкин видел – комиссар подготовил веское опровержение:
– К зиме суровой они непривычны, правильно вы говорите. Но где она, зима? Где морозы? Холоднее трех – пяти градусов еще и не было! Зима в этом году поздняя. Так что погода благоприятствует немцам. А почему они кричат о морозах? Ищут оправдание своим неудачам. Значит, выдохлись!
Ромашкин в споре не участвовал, но соглашался с Линтваревым – холодов действительно не было. Василий не раз выходил во двор госпиталя в одном синем байковом халате, дышал свежим воздухом.
– Очень хорошо, что Совинформбюро опубликовало такую статью, – убежденно говорил комиссар. – Это официальный документ. Придет время, историки откроют сегодняшний номер газеты «Правда» и увидят – не генерал Мороз, как утверждают немцы, остановил их, а мы – Красная армия.
Ромашкин надел свой линялый старый халат, собрался на прогулку – не для того, чтобы убедиться в отсутствии мороза, а просто на очередную вылазку тайком от сестер.
Он спустился на первый этаж и вышел за дверь. Голова закружилась от чистого холодного воздуха и едва уловимого запаха снега. Василий каждый день удлинял прогулки и постепенно узнавал, что делается во дворе госпиталя, где какие службы, отделения.
Раньше он слышал стук молотков в большом сарае в дальнем углу двора. Сегодня добрался и до этого сарая. Оттуда вышел такой же, как и он, выздоравливающий в синем теплом халате, подпоясанном куском бинта.
– Что здесь за мастерская? – спросил Ромашкин, надеясь, что и себе найдет какое-нибудь занятие от скуки.
– Шьем деревянные телогрейки для нашего брата, – ответил выздоравливающий.
– Чего? – не понял Ромашкин.
– А ты зайди, посмотри.
Василий заглянул за дверь, откуда пахнуло приятным теплом свежих стружек и опилок. В большом просторном помещении, прислоненные к стене, рядами стояли гробы, сбитые из свежеоструганных досок.
– Не понравилось? – усмехнулся парень. – Есть и другая работа. Иди вот в лесок, там увидишь.
– Мне так далеко нельзя ходить.
– Подумаешь, даль – двести метров. Небось до Берлина собирался дойти, да немцы тебе маршрут укоротили, – съязвил боец.
Ромашкин обиделся, подумал о Линтвареве: «Вот какие разговорчики тебе, комиссар, надо слышать», – и ответил:
– Трепач. Совсем не думаешь, о чем болтаешь.
Выздоравливающий рассмеялся.
– Ничего, злее будешь. Это полезно.
Ромашкин вспоминал Куржакова. «Жив ли? Тоже все время про злость говорил. А в бою был веселый, улыбался. Я думал, пристрелит меня за танки, а он даже помог».
Еще через три дня Ромашкин вышел за ограду и добрался до того самого лесочка, где, он теперь знал, была работа для выздоравливающих. В лесочке оказалось кладбище. На большой поляне одинаковые могилы выстроились ровными рядами. «И мертвые в строю», – подумал Ромашкин. Большинство могил занесено снегом, но были холмики свежей, темной земли. Над всеми – старыми и новыми – возвышались пирамидки со звездочками. У свежего холма курили, опираясь на лопаты, выздоравливающие в полушубках и синих пижамных штанах, заправленных в сапоги. «Вот какую работу предлагал мне тот парень – могилы рыть… Ну и тип!»
Василий тихо побрел вдоль старых могил, читая фамилии. «Может быть, наши ребята – Карапетян, Сабуров, Синицкий – здесь похоронены? Хотя едва ли. Они же не были ранены. Их сразу. Где-нибудь в братской могиле зарыты». Ромашкин вдруг оторопел, увидев свою фамилию. Еще раз прочитал: «Рядовой Ромашкин В.М.» Что-то холодное побежало от ног к сердцу. «Рядовой… В.М. – Владимир Михайлович… не может быть! Почему не может? Всего три дня пролежал Гасанов, и вынесли. Теперь ляжет вот в ту могилу, которую роют, и завтра уже будет написано: „Гасанов”. Так и не узнал, что у него нет ноги…» Василий понял, как бы он ни хитрил, как бы ни уводил мысли в сторону, от беды ему не уйти – это инициалы отца, Ромашкина Владимира Михайловича.
Василий побежал в госпиталь, влетел к лечащему врачу.
– Почему такой взъерошенный? – спросил военврач, привыкший видеть его спокойным.
– Вы не помните раненого Ромашкина? Пожилой такой. Худощавый, высокий. Его здесь лечили… Он там похоронен. Инициалы совпадают – В.М., у моего отца такие же, понимаете?
– Успокойся. Сейчас проверим. Какое звание у отца?
– Рядовой.
– Все ясно. Я его знать не мог: меня сразу закрепили за командирскими палатами. Идем.
В управлении госпиталя они зашли в тесную комнатку со стеллажами. Там в папках лежали врачебные документы на выбывших раненых.
– Посмотрите, пожалуйста, на «Р» – Ромашкин, – попросил военврач старую женщину в очках.
Она пошуршала страницами около выступающей картонки с черной буквой «Р» и, выдернув папочку, подала доктору. Он полистал бумажки, жалостливо посмотрел на лейтенанта, тихо сказал:
– Да, это он. Все совпадает – Оренбург, имя, отчество. Екатерина Львовна, дайте, пожалуйста, лейтенанту стул. Садитесь, читайте. В палату историю болезни дать не могу. Читайте здесь.
Василий раскрыл синюю папку. Прочитал: «Ф.И.О. – Ромашкин Владимир Михайлович. Год рождения – 1896. Национальность – русский». «Зачем здесь нужна национальность?» «Партийность – беспартийный, – мелькало перед глазами. – Диагноз – сквозное ранение в грудь с повреждением сердечной сумки». «И я в грудь, и папа…» Буквы расплылись, будто бумагу намочили водой. И тут же Василий почувствовал, что слезы заполнили глаза и уже катятся по щекам.
Остаток дня Василий пролежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Мария Никифоровна опять хлопотала возле него. Соседняя кровать была пуста, на место Гасанова никого еще не положили.
