Граница проходит рядом(Рассказы и очерки) - Данилов Николай Илларионович (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Ночами Верескуна преследовали кошмары. Во сне не давал покоя Владимир Литвиненко. Вот он стоит в черной вельветовой куртке с комсомольским значком на груди. Под глазом яркий синяк. Володю окружили одноклассники, среди них и Верескун.
— Это мне отец устроил экзекуцию, — с улыбкой говорит Владимир. — Кто-то сказал ему, что я курю. Ох, и расстроился он. Все! Дал себе слово больше не курить…
Богдан и Владимир идут в Ленинскую комнату. Они успевают где-то переодеться в солдатскую форму. Богдан листает журнал, а Владимир что-то пишет.
— Слушай, — обращается Литвиненко к нему, — какие весомые слова: «…Если же я нарушу мою торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».
До Богдана с невероятной силой доходят знакомые слова. Откуда он их знает? Да, это же из присяги! Он, рядовой Верескун, произносил их у алого знамени части. А Владимир, как бы нащупав чувствительное место товарища, выхватывает откуда-то книжку стихов, читает вслух, негромко, но с пафосом:
К чему это он так делает упор на измену? Но наплывает туман, Владимир куда-то исчезает, а Богдан чувствует запах дамских сигарет, слышит голос Люсика: «Ах, почему я не родилась мужчиной! Здесь мы прозябаем. Жизнь там!». И Богдан, еще ощущая физическую боль, опять реально воспринимает постыдную процедуру, принятую «там», нет, уже здесь, в «свободном» мире.
— Не смейте! — кричит он во все горло. — Я не животное!..
Верескун просыпается от своего крика.
— Ты не животное? — переспрашивает сухощавый смуглый офицер. — Это надо доказать. — Рядом с ним стоит с дымящей сигарой в руке белолицый полный иностранец в штатском.
Допрос. Опять допрос. Какой по счету! Что нового может сказать перебежчик? О заводах, фабриках, аэродромах, какие знал, об охране границы, своих командирах — обо всем этом Верескун рассказывал на каждом допросе. Он говорил правду, много привирал, набивал себе цену, и все же его не оставляли в покое.
На этот раз допрашивал гражданский, а военный переводил.
— Зачем взял у убитого командира патроны?
— Меня могли окружить, перекрыть подходы к границе и не пустить к вам… Понимаете?
— Ну-ну? — обрабатывал мысль переводчик.
— А чтобы пробиться, нужно много патронов…
— О-о! — искренне удивляется иностранец. — Ты хотел стрелять в своих пограничников, в своих, как у вас говорят, товарищей?
— Да, — Богдану вдруг стало очень стыдно и он, густо покраснев, опустил голову.
— Тебя на заставе терроризировали? Заставляли больше других работать, сажали в карцер?
— Наряды вне очереди получал. На гауптвахте сидеть не довелось.
— Тебя командир бил?
— Как бил? — не понял Верескун.
— Ну, руками, ногами бил?
— Не-ет. У нас за рукоприкладство строго наказывают.
Переводчик выразительно выпятил нижнюю губу, и Богдан понял, что это для офицера новость.
— Тогда за что же ты застрелил командира?
«За что?» — это были последние слова Владимира Литвиненко. Они не раз приводили Верескуна в содрогание. И если бы у перебежчика хватило объективности, он бы ответил: «Ни за что!».
Да, конечно, Богдан немного завидовал Владимиру. Но не это главная причина смерти младшего командира.
Веселый и общительный Литвиненко легко влился в новый коллектив заставы. Его полюбили солдаты за душевность и простоту, старшие начальники — за исполнительность и расторопность. Ничто не мешало Верескуну служить в отделении покладистого Литвиненко.
Попав на заставу, Богдан написал письмо Люсику, написал просто так, ни на что не надеясь, ничего не обещая. Люсик не ответила. Богдан обиделся — быстро забыла! Вторично писать не стал. И, возможно, все бы у Верескуна сложилось по-другому, не получи он вдруг уже нежданного письма без обратного адреса. Оно оказалось очень тревожным. Люсик без привета и каких-либо пожеланий размашисто набросала несколько строчек:
«М. упаковали. Он оказался трусом. Раскололся. Я из города уехала. Это же сделала и Н. Если что, то ты никогда со мной в порту не был. Меня не знаешь. Жди „гостей“. Будь мужчиной. Л.»
Верескун заметал икру. Трое суток не находил себе места. «Разыщут! Дадут срок… Пропал!» — назойливые мысли сверлили мозг. И чтобы избежать наказания, в одну из бессонных ночей он нашел выход. «Перебегу!» — решил Богдан и стал детально обдумывать план ухода за границу. Лучше всего это сделать ночью, на правом фланге, в том месте, где чужеземный пограничный пост наиболее близок. Верескун уйдет за кордон, когда попадет в наряд на этот участок. Но ему надо будет обязательно убить напарника — иначе границу не перейдешь. Страшная доля выпала на Владимира Литвиненко. От смерти его могла спасти только случайность — замена состава наряда. Заранее зная жертву, Верескун искал повода к ссоре с Владимиром, чтобы потом легче было стрелять…
— За что? — переспросил переводчик, выжидающе глядя на перебежчика.
— У нас с ним старые счеты. Мы еще в школе ссорились…
— Вы вместе учились?
— Да. Жили на одной улице, — искал слова Богдан. — Не дружили мы. Он придирался.
— Значит, личные мотивы?
— Вроде бы, так…
Белолицый вставил длинную фразу, переводчик кивнул и сформулировал вопрос по-русски:
— А если бы командир был хорошим, ты бы его не убил и сюда не пришел?
— Да что вы! — воскликнул Верескун и, боясь, что ему не поверят, взахлеб заговорил: — Пришел бы! Обязательно пришел бы! Командир мешал мне уйти. Он бы в меня стрелял. А я давно думал переменить жизнь.
— Как давно?
— С детства… То есть, конечно, позже. Полгода… Нет, больше, год назад.
— Причина?
— Как вам сказать? Не нравилось мне там, у нас…
Последовала короткая фраза бледнолицего и — перевод:
— Твой генезис?
И как же он, Верескун, мало знает! Как мало читал! Оказывается, надо опять рассказывать о своем происхождении, об образовании, взглядах.
Допрос на минуту прекращается. Иностранцы говорят между собой. И вдруг переводчик резко поворачивается, наклоняется к перебежчику, дышит ему в лицо:
— Ты не убил своего командира. Ты коммунист, русский разведчик. Вот! — и показывает бланк комсомольского поручения.
— Убил! Убил! — клянется Богдан. — Я не коммунист. Правда, я комсомолец. Но так себе… Все вступают, и я вступил.
— Так себе? — уясняет выражение переводчик и по буквам читает: «…я готовлюсь стать защитником социалистического Отечества».
— Там есть «как», — улавливает подвох Верескун. — «Как я готовлюсь…» Понимаете? А я не готовился. Убил командира и — к вам… Мне назад нельзя. Мне нужно политическое убежище…
Иностранцы улыбаются. Еще несколько вопросов, и они удаляются.
— Дегенератус! — бросает за дверью белый иностранец.
Верескун подбегает к затемненному окну, хватается за решетку, бьется головой о ржавые прутья и плачет навзрыд, приговаривая:
— Ой, дурак! Ой, ублюдок! Ой, выродок!..
Жаловаться было некому и не на кого…
Он переступил государственную границу второй раз, теперь уже в обратном направлении и не добровольно. И показалось отщепенцу, что содрогнулась земля от такого зрелища, закачалась под ногами. Он слышал вокруг себя голоса, видел чьи-то сапоги. Голова тяжелой гирей опустилась на грудь, мутные с поволокой глаза смотрели вниз. Он теперь отчетливо понимал весь ужас своего положения. Нет, видимо, не знал перебежчик, как велик и непоколебим авторитет страны, которую он предал. Она затребовала у властей сопредельного государства преступника. И вот он, жалкий и опустошенный, подавленный страхом перед неминуемым возмездием, трусливый и мерзкий, взят под конвой советскими воинами. Расплата за содеянное приближалась…
