Роксолана. В гареме Сулеймана Великолепного - Загребельный Павел Архипович (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Даже Лютер, прежде высмеивавший тех, кто пытается бороться с турками, теперь обратился с призывом ко всем властителям объединиться, чтобы покончить навсегда с османской угрозой: «Турки не имеют никакого права затевать войну и покорять земли, которые им не принадлежат, их войны суть лишь злодеяния и разбой, коими Бог карает мир. Они сражаются не из необходимости, не для обеспечения мира своей отчизне, как государства упорядоченные, а только для того, чтобы обирать и грабить народы, не содеявшие им никакого зла. Они суть розги божьи и служители дьявола».
Весь мир поднимался против Османов. А Османы шли против всего мира, и выходило так, что и Роксолана, их султанша, тоже шла против всего мира.
Послы наперебой доносили из Стамбула своим правительствам о всемогуществе молодой султанши, а никто не знал, какой она еще и тогда была беззащитной и беспомощной. Когда-то жила единственным намерением вырваться из рабства, вырваться любой ценой, родить султану сыновей, укрепиться и вознестись. Теперь утешала себя мыслью: «Вот вырастут дети, вот вырастут, а уж тогда…» Что тогда – не знала и сама.
Пошла в поход, может, лишь для того, чтобы выказать свою силу перед валиде и перед Хатиджой и чтобы не подпускать близко к султану подлого грека Ибрагима, гнать его впереди войска, гнать и гнать, чтобы наводил мосты, расчищал путь, устраивал торжественные встречи падишаху и всемогущественной султанше Хасеки? Может, может…
В Нише, пока они блаженствовали с султаном в удобных купальнях, поставленных для них на горячих источниках, тяжело заболел маленький Джихангир. Он и родился самым слабеньким из всех своих братьев, даже слабее Мехмеда. Что-то болело у него в его маленьком тельце, он корчился, темнел личиком, не мог даже кричать, только смотрел жалобно на мать большими, как на иконе, глазами, как будто хотел сказать ей, что чувствует и понимает все горе этого света и сожалеет, что она привела его на этот свет.
И Роксолана так же неожиданно, как отправилась в поход, возвратилась с детьми в Стамбул. Расставание с Сулейманом было тяжелым и мучительным, но султанша торопилась, уже сожалела, что поступила так неразумно, подвергая маленьких детей неудобствам и трудностям походной жизни.
Убегала из Стамбула, от его злых, ненавидящих глаз, от ядовитых языков и шепотов, металась в поисках спасения и приюта, а где могла найти их в том мире, о котором с такой горечью писал Лютер: «В какую бы сторону мы ни повернулись – повсюду дьявол свивает свое гнездо, пойдем ли к туркам – встречаем дьявола, остаемся ли там, где властвует папа, – ад неминуем, с обеих сторон и повсюду одни лишь дьяволы. Так по несчастью идет нынче мир. Нет дня, нет часа, когда бы ты был прикрыт от смерти. Отныне нельзя ждать ничего хорошего. «Сосуд разбит, и варево пролито».
Султан стоял на Земунском поле, не трогаясь в поход, пока не получил известие, что Роксолана благополучно вернулась в столицу и находится вместе с детьми в священной неприкосновенности гарема. Только тогда быстро пошел к Драве, велел переправляться сразу в двенадцати местах, чтобы без задержки следовать на Вену.
Еще не знал, что идет, может, к своему величайшему позору. Роксолана вовремя вернулась. А то позор пал бы и на ее голову. Враги еще пустили бы слух, что это она подговорила Сулеймана выступить против Вены, дабы султан положил к ее ногам одну из славнейших столиц Европы.
А султан, переправившись через Драву, собственно, и закончил свой поход на Вену. Должен был бы уже давно понять, что с таким сераскером, как его Ибрагим, может выигрывать только состязания в грабежах, но не настоящие войны. Великий визирь, идя впереди султана, пораспускал по всей земле отряды хищных акинджиев, и те опустошали все вокруг. Тем временем Луиджи Грити, для которого Ибрагим выпросил у султана титул верховного наместника и графа Мармароша, бесчинствовал в Венгрии. Он выгнал из Буды всех христиан, расставил повсюду османцев, довел до слез даже такого твердого в своих злодеяниях человека, как Янош Заполья. Когда хранитель короны святого Стефана Петер Переньи бросился к султану за помощью и защитой от Грити, его перехватил великий визирь, перебил охрану и, угрожая вечным рабством, вынудил Переньи отдать в заложники своего семилетнего сына. Дитя было обрезано, отвезено в Стамбул и уже больше никогда не увидело своего отца.
Даже странно было, откуда у Ибрагима, сызмалу хватившего и горя, и нужды, и рабства, такая ненасытная алчность к роскоши и такая жестокость к людям. Может, потому, что для этого не нужно никакого умения, а многолетнее прислужничество и лесть перед Сулейманом развили в нем лишь низменные качества души, не давая возможности сосредоточиться на высоком и благородном. Все в нем было поверхностное, ненастоящее, показное: и его умение развлекать султана игрой на виоле, и его якобы ученость, и его финансовые и государственные таланты, даже его якобы утонченный вкус. Играть его учил опытный перс, он, кстати, считал Ибрагима тупым учеником; обрывки знаний Ибрагим хватал в беседах с мудрецами, какие никогда не переводились при дворе шах-заде в Манисе и в султанском дворе; финансовыми и государственными советниками у него были Скендер-челебия и хитрый Луиджи Грити; алчность к роскоши также впитывал он с жадностью губки от Грити, ревниво следя за тем, чтобы тот не превзошел его ни в чем. Собственного в Ибрагиме было разве что подлость да еще бездарность, особенно в военном деле.
Он не выиграл ни одной битвы за все время, что был великим визирем и сераскером, не взял самостоятельно ни единого, даже самого маленького, города, и старые янычары насмехались над Сулейманом:
– Султан Селим за восемь лет убил восемь своих великих визирей, а этот не может избавиться от одного паршивого грека!
На этот раз, ведя огромное войско на Вену, Ибрагим неожиданно остановился у маленького венгерского города Кесега. В Кесеге было всего лишь пятьдесят воинов во главе с хорватом Николой Юришичем, который два года назад был в Стамбуле послом от Фердинанда. Понимая все бессмыслие сопротивления неисчислимой османской силе, Юришич хотел было со своими всадниками податься в Вену, но из окрестных сел в город сбежались крестьяне, старики, женщины, дети и уговорили его защищать их. Стены Кесега были стары. Продовольствия у горожан мало. Амуницию и порох
Юришич закупил на собственные средства, а поскольку он не был богатым, то пороху могло хватить лишь на несколько дней. И все же Юришич – несчастные люди ласково называли его Микулицей – встал на безнадежную борьбу с огромным вражеским войском.
Казалось, могучая османская волна зальет маленький Кесег и уничтожит за несколько часов, не оставив от него и следа. Ибрагим уже послал, как всегда, хабердара навстречу Сулейману, который приглядывался к действиям своего сераскера издали, ждал его побед и размышлял о величии и вечных законах. Однако Кесег стоял непоколебимо, не поддавался, и – о диво! – османская сила остановилась перед ним.
Ибрагим направил против города одних только всадников и маленькие полевые пушки, метавшие ядра не крупнее гусиных яиц. Пушки не могли причинить никакого вреда стенам Кесега, а наскоки всадников защитники легко отбивали. Когда подошли янычары и великий визирь бросил их на штурм, защитники выстояли и против янычар.
Вновь провалилось небо, ужасающие ливни обрушивались на землю, гремели громы, молнии кроваво присвечивали черному делу, творившемуся вокруг маленького Кесега, османы проклинали неприступных защитников и угрожали им, снова приползла вслед за войском чума, косила тысячами; не имея чем поживиться в дотла ограбленных окрестностях, вояки обжирались зеленым еще виноградом и целые ночи, держась за животы, просиживали вокруг шатров.
Три недели топталось огромное войско вокруг Кесега, осажденные выдержали двенадцать атак, половина защитников была убита, пороху не осталось и пригоршни, кончилось продовольствие, но вдоволь было воды, щедро лившейся с неба, и Юришич не сдавался.
Ибрагим послал к нему послов, обещая, что отойдет от города, если Юришич уплатит ему выкуп. Микулица отвечал, что не имеет намерения платить выкуп чужестранцу за собственный город. Тогда Ибрагим предложил ему уплатить лишь две тысячи дукатов янычарским агам за их труды. Юришич ответил, что у него нет таких денег, да и платить тоже намерения нет.
