На далеких рубежах - Гребенюк Иван (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
Члены комитета — а это были преимущественно летчики — заметно оживились.
— Интересно получается. Из ваших слов выходит, что вы одобряете поведение Телюкова? — возмутился замполит. — Так надо понимать?
— Нисколько. Скажу лишь одно: не следует связываться с подобными особами. У них ветер в голове. Вот я, например, таких случайных встреч избегаю…
Скиба, увидя неодобрительный взгляд командира, сел, так и не внеся каких-либо конкретных предложений.
— А вы что скажете? — Байрачный кивнул ефрейтору Баклуше.
Это был тот самый Баклуша, которого замполит отчитывал в Каракумах за «гармошку» на сапогах и модернизированную под шляпу панаму. Первый год службы солдат не расставался с гауптвахтой, писал всякие пасквили в стихотворной форме и под дружный хохот сверстников читал их на стоянке самолетов. Его считали в полку неисправимым, командиры только и думали о том, как бы избавиться от него, перевести в какое-нибудь другое подразделение. Но после нескольких бесед с командиром полка солдата как подменили. Он сдал зачеты на техника и вот уже год, как самостоятельно обслуживает боевой самолет, занимая должность офицера. Его не случайно избрали в комсомольский комитет — Баклушей гордились в полку и летчики, и инженеры.
«Интересно, что скажет этот комсомолец?» — подумал замполит, который несколько дней тому назад рекомендовал его в кандидаты партии.
— Поступок комсомольца Телюкова некрасивый, — начал свою речь Баклуша. — Очень некрасивый. И нечего тут винить певицу. Она согласилась на прогулку с ним, потому что он офицер, а советский офицер умеет вести себя достойно. Но я, как член комитета, не могу голосовать за взыскание, которое было бы занесено в учетную карточку. Вы знаете: я служу третий год, этой осенью ухожу в запас. Все эти годы, во всяком случае, два последних, когда меня вывели на правильный путь, я гордился и горжусь подвигами капитана Телюкова. Кто он? Герой нашего полка — вот кто! Кто сбил двух нарушителей границы? Он, Телюков! Вот как офицер защищает свой народ, свою страну! Отлично защищает! Делает все, чтобы мой отец, мои братья, земляки спокойно работали на колхозных полях…
Баклуша окинул взглядом присутствующих и, убедившись, что его слушают внимательно, продолжал горячо и страстно:
— Три года прослужил я в армии и никогда не слыхал от офицера Телюкова плохого слова. До армии я работал в РТС. И директор этой РТС жил в нашем селе. Так он, бывало, едет на машине, а наш брат пешком идет. И ни разу не остановил директор машины и не подвез кого-нибудь из нас. Своих людей будто и не замечал. А Телюков? У него своя машина, и всегда, если только есть свободное место, подзовет солдата и подвезет его. Человека и друга он видит в солдате — вот что меня и всех наших младших авиационных специалистов подкупает в Телюкове. И этой своей человечностью он напоминает нашего командира полка и вас, товарищ замполит, и многих еще… Так как же подымится у меня рука голосовать против капитана Телюкова? Правда, он споткнулся, и мы должны осудить его поступок — это верно. Но если мы запишем выговор в учетную карточку, то найдется формалист и не пропустит его в академию или в космонавты. Поэтому я поддерживаю предложение лейтенанта Байрачного — ограничиться вызовом комсомольца на заседание комитета. Может быть, это и незрелое предложение, но оно исходит от чистого сердца.
«Ишь как научился высказываться, щучий сын!» — одобрительно хмыкнул замполит.
И снова, как тогда, в кабинете, им овладело такое ощущение, будто он чего-то недодумал, что-то сделал не так. Правда, он и сам не настаивал на строгом взыскании, но желательно было бы, чтобы члены комитета более принципиально подошли к «грехопадению» комсомольца, заставили его как следует попотеть.
— Спасибо, товарищи, за добрые слова, — сказал Телюков в заключительном слове. — Они произвели на меня гораздо большее впечатление, чем любой разнос. Позвольте заверить вас, что больше никогда вам не придется вызывать меня на комитет. Никогда! Это я вам говорю от чистого сердца.
И он почувствовал себя с той поры чище и богаче душой…
Глава двенадцатая
Днем и ночью крутились антенны радиолокационных постов «Краб», «Водолаз» и «Волна», обозревая небесные просторы. Крутились также антенны КП и ПН, но уже не столь часто, как прежде. На рубежах перехвата наступило длительное затишье. Полк переключился на учебные полеты. Одни летчики овладевали новыми самолетами, другие, летая на МиГах, подтягивались до уровня первого класса или поддерживали достигнутый уровень.
Приближалась осень — в червоно-теплом великолепии прозрачная, звонкая от тишины.
Сбив на затылок шлемофон, подполковник Поддубный стоял на аэродроме и наблюдал за парой истребителей, которые, словно осы, нападали на шмеля-бомбардировщика, отскакивали в сторону и снова нападали. Вслед за самолетами тянулись три белые борозды — одна ровная и широкая, а две узкие, извилистые. Скрещиваясь, они создавали причудливый узор, хоть бери да вышивай на полотне.
Все это было красиво, но с точки зрения тактики ничего не стоило. В небе не бомбардировщик, а утюг, и Поддубный был вне себя от охватившей его досады. В конце концов он пришел на СКП и приказал майору Дроздову, руководившему полетами, прекратить эту комедию в воздухе, как он выразился.
— Черт знает что такое! — возмущался он. — Мы посылаем заявки на бомбардировщики, которые летали бы на бреющем или на большой высоте, а полковник Жук посылает на средних высотах — ни тебе маневра, ни скорости! Да имеет ли этот Жук хоть малейшее представление о тактических приемах американской бомбардировочной авиации? Может быть, он думает, что мы здесь готовимся к параду? Но ведь и на параде сейчас уже не то…
Давно собирался Поддубный посетить аэродром бомбардировщиков, поглядеть, что это там за Жук сидит, но все как-то не находилось времени. А теперь решил твердо: завтра, как только получит разрешение, обязательно слетает и поставит перед Жуком вопрос ребром: или — или. Утюги истребителям не нужны, и если и впредь полковник Жук таким образом будет удовлетворять заявки полка, то будет послана старшему начальнику соответствующая жалоба.
Вылетел Поддубный на МиГе рано утром. Побережья, ущелья гор и долины были скрыты густым туманом.
На высоте трех тысяч метров в кабину ударил солнечный луч. Небо было чистое, только над горизонтом лежали жемчужно-розовые полосы облаков, срезая вершины далеких гор.
Аэродром бомбардировщиков находился на расстоянии шестисот километров от Холодного Перевала и лежал за крутым изгибом широкой и полноводной реки. По данным метеослужбы, в районе аэродрома тоже стоял туман, и Поддубный, настроившись на приводную радиостанцию, попросил на всякий случай включить систему слепой посадки.
Когда он приземлился и вывел МиГ в указанное дежурным офицером место, первое, что бросилось ему в глаза, был идеальный порядок. Бомбардировщики-великаны были выровнены в одну линию. Рулежные дорожки подметены и вымыты. Швы между бетонными плитами старательно залиты гудроном. Нигде ни кусочка проволоки, ни палки, ни соринки вообще.
Вокруг аэродрома виднелись бугорки капониров.
Аэродром был старый, довоенный, обжитой, с капитальными сооружениями, с новейшим оборудованием. От ангаров, в которых, очевидно, размещались ремонтные мастерские, к городку вела березовая аллея, как в помещичьей усадьбе. Из-за деревьев выглядывал красивый каменный дом с фонтаном и колоннами. Для полного эффекта не хватало лишь пары вороных, запряженных в карету с гербами…
«Знал, где окопаться, чертов Жук!» — с завистью подумал Поддубный, сравнивая этот аэродром со своим крохотным «хозяйством», которое, несмотря на все старания подполковника Рожнова, выглядело временным.
Дом с колоннами оказался гарнизонным Домом офицеров. За ним, создавая улицу городского типа, тянулись ряды ДОС-ов, столовых, магазинов, бытовых мастерских. Особняком, почти на самом берегу реки, стоял штаб полка. Вход в него, кроме часового, охраняли два гипсовых льва с оскаленными пастями.
