А зори здесь тихие… (сборник) - Васильев Борис Львович (книга жизни .txt) 📗
Искра подошла, заглянула в остановившиеся, бессмысленные глаза.
– Послушайте… – Она запоздало вспомнила, что не знает, как зовут тетю Вики. – Товарищ Люберецкая…
– Мертвая, да? – в ужасе шептала сзади Зина. – Мертвая?
– Товарищ Люберецкая, мы подруги Вики.
Чуть дрогнули замершие веки. Искра собрала все мужество, тронула женщину за руку.
– Послушайте, мы подруги Вики, мы учимся в одном…
Она замолчала: «Учимся?» Нет, «учились»: теперь надо говорить в прошлом времени. Все в прошлом, ибо это прошлое прочно вошло в их настоящее.
– Мы учились вместе с первого класса…
Нет, ее не слышали. Не слышали, хотя она говорила громко и четко, заставляя себя все время глядеть в остановившиеся зрачки.
– Ну что? – нетерпеливо спросила Лена.
– Звони в «Скорую».
Пока Лена дозвонилась, пока приехала «Скорая помощь», они пытались своими средствами привести женщину в чувство. Брызгали на нее водой, подносили нашатырный спирт, терли виски. Все было тщетно: женщина по-прежнему не шевелилась, ничего не слышала и лежала, вытянувшись, как доска. Впрочем, врачи «Скорой» тоже ничего не добились. Сделали укол, взвалили на носилки и унесли, так и не сумев вынуть из рук портрет Вики. Хлопнули дверцы машины, взревел и затих вдали мотор, и девочки остались одни в огромной вымершей квартире.
– Как в склепе, – уточнила Зина.
– Что же нам делать? – вздохнула Лена. – Может, в милицию?
– В милицию? – переспросила Искра. – Конечно, можно и в милицию: пусть Вику хоронят, как бродяжку. Пусть хоронят, а мы пойдем в школу. Будем учиться, шить себе новые платья и читать стихи о благородстве.
– Но я же не о том, Искра, не о том, ты меня не поняла!
– Можно и в милицию, – не слушая, жестко продолжала Искра. – Можно…
– Только что мы будем говорить своим детям? – вдруг очень серьезно спросила Зина. – Чему мы научим их тогда?
– Да, что мы будем говорить своим детям? – как эхо, повторила Искра. – Прежде чем воспитывать, надо воспитать себя.
– Я дура, девочки, – с искренним отчаянием призналась Лена. – Я дура и трусиха ужасная. Я сказала так потому, что не знаю, что нам теперь делать.
– Все мы дуры, – вздохнула Зина. – Только умнеть начинаем.
– Наверное, все знает мама Артема. – Искра приняла решение и яростно тряхнула волосами. – Она старенькая, и ей наверняка приходилось… Приходилось хоронить. Зина, найди ключи от квартиры… Мы запрем ее и пойдем к маме Артема и… И я знаю только одно: Вику должны хоронить мы. Мы!
Мама Артема молча выслушала, что произошло в доме Люберецких, горестно покачала седой головой:
– Вы правильно рассудили, девочки, это ваша ноша. Мы говорили с Мироном и знали, что так оно и будет.
Искра не очень поняла, что имела в виду мама Артема, но ей сейчас было не до того. Ее пугало то, что ожидалось впереди: Вика, которую надо было где-то получать, куда-то класть, как-то везти. Она никогда не была на похоронах, не знала, как это делается, и потому думала только об этом.
– Мирон, ты пойдешь с девочками, – объявила мама.
– Завтра в девять, девочки, – сказал отец Артема. – Утром я схожу на завод и отпрошусь.
Эти дни Искра жила, не замечая ни времени, ни окружающих. Не могла ни читать, ни заниматься и, если оказывалась без дела, бесцельно слонялась по комнате.
– Пора брать себя в руки, Искра, – сказала мать, понаблюдав за нею.
– Конечно, – тут же бесцветно согласилась Искра.
Она не оглянулась, и мать, украдкой вздохнув, с неудовольствием покачала головой.
– В жизни будет много трагедий. Я знаю, что первая – всегда самая страшная, но надо готовиться жить, а не тренироваться страдать.
– Может быть, следует тренироваться жить?
– Не язви, я говорю серьезно. И пытаюсь понять тебя.
– Я очень загадочная?
– Искра!
– У меня имя – как выстрел, – горько усмехнулась дочь. – Прости, мама, я больше не перебью.
Но мать уже была сбита неожиданными и так непохожими на Искру выпадами. Сдержалась, судорожным усилием заглушив волну раздражения, дважды прикурила горящую папиросу.
– Самоубийство – признак слабости, это известно тебе? Поэтому человечество исстари не уважает самоубийц.
– Даже Маяковского?
– Прекратить!
Мать по-мужски, с силой ударила кулаком по столу. Пепельница, пачка папирос, спички – все полетело на пол. Искра подняла, принесла веник, убрала пепел и окурки. Мать молчала.
– Прости, мама.
– Сядь. Ты, конечно, пойдешь на похороны, и… и это правильно. Друзьям надо отдавать последний долг. Но я категорически запрещаю устраивать панихиду. Ты слышишь? Категорически!
– Я не очень понимаю, что такое панихида в данном случае. Вика успела умереть комсомолкой, при чем же здесь панихида?
– Искра, мы не хороним самоубийц за оградой кладбища, как это делали в старину. Но мы не поощряем слабовольных и слабонервных. Вот почему я настоятельно прошу… нет, требую, чтобы никаких речей и тому подобного. Или ты даешь мне слово, или я запру тебя в комнате и не пущу на похороны.
– Неужели ты сможешь сделать это, мама? – тихо спросила Искра.
– Да. – Мать твердо посмотрела ей в глаза. – Да, потому что мне не безразлично твое будущее.
– Мое будущее! – горько усмехнулась дочь. – Ах, мама, мама! Не ты ли учила меня, что лучшее будущее – это чистая совесть?
– Совесть перед обществом, а не…
Мать вдруг запнулась. Искра молча смотрела на нее, молча ждала, как закончится фраза, но пауза затягивалась. Мать потушила папиросу, обняла дочь, крепко прижала к груди.
– Ты единственное, что есть у меня, доченька. Единственное. Я плохая мать, но даже плохие матери мечтают о том, чтобы их дети были счастливы. Оставим этот разговор: ты умница, ты все поняла и… И иди спать. Иди, завтра у тебя очень тяжелый день.
Завтрашнего дня Искра боялась настолько, что долго не могла уснуть. Боялась не самих похорон: отец Артема и Андрей Иванович Коваленко сделали все, что требовалось, только не добились машины. Оформили документы, нашли место на кладбище, договорились обо всем, но машины так и не дали…
– Ладно, – сказал Артем. – Мы на руках ее понесем.
– Далеко, – вздохнула мама.
– Ничего. Нас много.
Нет, Искра боялась не самих похорон: она боялась первого свидания со смертью. Боялась мгновения, когда увидит мертвую Вику, боялась, что не выдержит этого, что упадет или – еще ужаснее – разрыдается. Разрыдается до крика, до воя, потому что этот крик, этот звериный вой глухо ворочался в ней все эти дни.
Утром за нею зашли Зиночка, Лена и Роза.
– Так надо, мама сказала, – строго пояснила Роза. – Вы девчонки еще сопливые, а там женщина нужна.
– Спасибо, Роза, – с облегчением вздохнула Искра. – Вот ты и командуй.
– К ним пошли. Ключи у тебя? Ну, к Люберецким, чего ты на меня смотришь? Надо же белье взять, платьице понаряднее.
– Да, да. – Искра отдала ключи. – Знаешь, а я об этом и не подумала.
– Я же говорю, здесь женщина нужна.
– У нее розовое есть, – сказала Зина. – Очень красивое платьице, я всегда завидовала.
Роза и девочки ушли к Люберецким. Искра побежала в школу: ее тревожило, что народу будет мало, а гроб придется нести от центра до окраины, и у ребят не хватит сил. Она собиралась поговорить с Николаем Григорьевичем, чтобы он разрешил пойти на похороны всему классу, а не только ближайшим друзьям: несмотря на многозначительные слова Валентины Андроновны на том памятном собрании, никто пока директора от должности не освобождал. Уроки к тому времени должны были бы начаться, но во дворе школы народу было – не пробиться. Младшие бегали, орали, визжали, толкали девчонок; старшие стояли непривычно тихо, стихийно собравшись по классам.
– Что тут происходит?
– Школа закрыта! – с восторгом сообщил какой-то пятиклассник.
Искра начала пробиваться вперед, когда дверь распахнулась и на крыльцо вышли директор, Валентина Андроновна и несколько преподавателей. Николай Григорьевич окинул глазами двор, поднял руку, и сразу стало тихо.
