Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Успенский Владимир Дмитриевич (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
– Как все, так и ты.
– Чего же раньше-то? Эх, пап! А я хотел попросить тебя, да думал смеяться будешь. Вот здорово! – радовался Славка. Григорий Дмитриевич усмехнулся, взъерошил его волосы и оттолкнул легонько.
Славка подумал и решил, что так даже лучше. Еще неизвестно, как там на фронте. Говорят, четырнадцатилетних оттуда гонят в шею. Война продлится до зимы, а осенью ему стукнет пятнадцать. Тогда и видно будет, что делать.
Наталья Алексеевна Дьяконская, узнав о войне, слегла в постель. У «ее начался острый сердечный приступ. Врач посоветовал не вставать, больше находиться на свежем воздухе, а главное – не волноваться. Ольга старалась делать все, что в ее силах. Забросила заказы, почти не садилась к швейной машинке. Выводила Наталью Алексеевну в сад, укладывала ее на топчан под яблоней возле колодца. Читала ей вслух, не давала оставаться наедине с тяжелыми мыслями. Готовила для мамы много и вкусно. Не стыдясь, бегала по соседям просить деньги взаймы.
По ночам Наталья Алексеевна спала плохо, задыхалась, стонала. Ольга не могла уберечь ее от самого главного – от гнетущего беспокойства за Виктора. Он был всегда внимательным, не реже чем раз в неделю присылал письма. А сейчас прошло двадцать пять дней, как он уехал, двадцать дней идет война – и за это время от него нет никакой вести. В сводках сообщалось уже о боях в Минске, а ведь Витя служил дальше, на самой границе…
Мать мучилась думами о сыне, Ольга – о них обоих.
После томительных, душных дней в воскресенье прошел дождь. Он прибил пыль, освежил воздух. Наталье Алексеевне легче стало дышать, прекратились боли. Ольга отвела ее в сад, где после дождя особенно сильно пахли цветы. У Натальи Алексеевны впервые за последнее время пробудился интерес к жизни. Она спросила, у кого Ольга брала в долг, пожурила, что много тратит на еду. Потом, подумав, сказала:
– Нет, я не права. В твоем положении надо кушать больше. За двоих…
Ольге почему-то всегда неприятно было, когда говорили о ее беременности. Даже когда об этом говорила мама. Очень уж много грязных сплетен ползало по городку. Знала – кумушки у ворот перемывают ее косточки, называя ее самыми последними словами. И ни к чему сейчас ребенок. Лучше, если бы его не было.
– Ты, мама, о себе беспокойся. Ты у нас главнее всего.
– Нет, – качнула головой мать. – Мое уже позади. А у него, – сделала она ударение на последнем слове, – у него будущее. Жизнь уходит – жизнь продолжается. Когда-то старались родители мне хорошо сделать. Я, как могла, о вас заботилась. Теперь ваш черед. И мне радостно – останется что-то после меня, уйдет в будущее.
– Ты… Ты не осуждаешь? – негромко, опустив глаза, спросила Ольга.
– Нет, доченька… Я вот лежала эти дни, ворошила прошлое. И, может, впервые так отчетливо поняла: как это хорошо – дать жизнь… Хорошо и больно… Нет, не рожать. Потом… – Она умолкла, устало прилегла на топчане.
– Посидеть с тобой, мама?
– Иди. У тебя много работы.
Ольга пошла к крыльцу. Мать сзади любовалась ее плавной, спокойной походкой, полными, крепкими ногами, точеной фигурой, которую не испортила даже беременность. Ольга прямо и горделиво несла свою голову, густые волосы ее рассыпались по плечам. Наталья Алексеевна, глядя на дочь, гордилась тем, что родила и вырастила эту красивую, сильную женщину. Взгляд ее невольно туманили слезы грусти и радости. А когда Ольга остановилась на крыльце, матери на секунду показалось вдруг, что рядом с ней появился там Виктор. Сразу горячий поток крови захлестнул сердце. Оно ощутимо расширялось, набухало, и вместе с этим быстро усиливалась резкая боль.
– Оля! – крикнула мать.
– Что? Принести что-нибудь?
– Нет… Я просто… Я хотела спросить… Ведь от Игоря тоже нету писем, правда?
– И от него нету. И от соседских ребят.
– А ведь он не на фронте, правда?
– Разумеется, не на фронте. Просто почта работает из рук вон плохо. Ты же сама говоришь, что в ту войну письма приходили через два или три месяца.
– Так и было, так и было, – кивала Наталья Алексеевна, ощущая неожиданную слабость. – Ну иди, иди, доченька. Я почитаю либо посплю.
Ольга села к пшенной машинке. В комнате было прохладно. Косые лучи солнца ложились на давно некрашенный пол, на пеструю дорожку возле кровати. Ольга не двигалась. Трудно было поднять отяжелевшие руки. При маме она старалась держаться бодро, а когда оставалась одна, ее охватывало чувство, близкое к отчаянию. Хоть бы слезами облегчить душу, но и слез не было. Она обманывала маму. Письма от Игоря хоть и редко, но приходили. А на их улице уже в два дома принесли извещения о смерти, отпечатанные на коричневой казенной бумаге. И если такую бумагу принесут к ним в дом, что будет тогда? Что будет с мамой, с ней самой, с ребенком?
Иногда Ольга ненавидела Игоря. Он там, в Москве, ему хорошо. Сделал свое дело – и нет его. Хоть бы приехал на день, хоть бы на час. Прошел бы с ней по улице – пусть все знают, что ребенок его. Неужели он не понимает, каково ей сейчас одной, да еще с больной матерью? Все на ее плечах. И совсем нет денег, только одни долги. Много долгов. Когда она отработает их? А ведь для маленького нужно готовить распашонки, одеяльце, пеленки…
Долго сидела она в каком-то оцепенении, безвольна опустив руки. Потом, опершись о машинку, встала рывком. Посмотрелась в зеркало: подурневшее, осунувшееся лицо, темные круги возле глаз, а сами глаза сделались неестественно большими и сухо, лихорадочно блестели.
– Оля-а-а-а! – услышала она вдруг пронзительный крик соседки в саду, и столько было ужаса в этом крике, что она сразу поняла: случилось что-то непоправимое. Стремглав выбежала из дому.
Наталья Алексеевна ничком лежала поперек топчана, подогнув колени. Тонкие руки свисали до земли, будто она опиралась на них, пытаясь встать. Ольга обняла ее за плечи. Тело было мягким и тяжелым, глаза полузакрыты.
– Что с тобой? Ну, что с тобой? Тебе плохо?.. За доктором пошлите скорее, – громко, будто глухая, говорила Ольга. – Нашатырного спирта! Это от солнца у нее. Мамочка! Очнись, мамочка, – бормотала она, пытаясь нащупать пульс на руке Натальи Алексеевны и пугаясь оттого, что не может найти его. – Доктора! Доктора!
– Послали, – ответила ей соседка. – Только ни к чему. Не дышит она. Померла ведь Наталья Алексеевна.
– Врете! – вскрикнула Ольга.
– Истинный бог, – перекрестилась соседка. – Уж я знаю…
Ольга приподняла веки мамы, и только тут до сознания ее дошло, что это – конец. Пустыми, холодными были глаза; в тех местах, которые не были раньше прикрыты веками, протянулись по роговице продольные желто-серые полоски, будто присыпанные мелкой цветочной пыльцой.
Это была уже не мама, а что-то лишь внешне похожее на нее, что-то очень далекое, не родное. Ольга плохо соображала. Ей показалось, что ее просто обманывают: настоящая мама дома, в своей комнате. Ольга знала, что это не так, но непонятная сила погнала ее в дом, посмотреть, убедиться. В комнате она постояла возле кровати, вышла в коридор, на кухню – мамы нигде не было. Но этого нельзя было допустить, жить без мамы – невозможно. Надо было что-то сделать, кого-то позвать… Григорий Дмитриевич поможет ей. Ведь он отец Игоря! И он такой уверенный, он все знает…
Соседи пытались задержать Ольгу, но она, растолкав их, вырвалась на улицу. Удивленные прохожие шарахались от нее. Часто-часто мелькали ее ноги, бился по коленям подол юбки, развевались за спиной волосы.
Задыхаясь, почти валясь от изнеможения, подбежала она к дому Булгаковых, но тут, возле калитки, за которой не бывала ни разу, догнало ее сомнение: а может, ничего страшного не произошло? Может, у мамы просто обморок, и она уже очнулась?
Думая так, Ольга открывала калитку.
Григорий Дмитриевич, вышедший на лай собак, ахнул, увидев ее, подхватил под локти, посадил на крыльцо.
– Да вы что? Да на тебе лица нет!
– Помогите маме… Маме плохо, – в два приема выговорила она, хватая широко открытым ртом воздух.
