Вечный зов. Том I - Иванов Анатолий Степанович (читать книги онлайн полностью без регистрации txt) 📗
— Замолчи! — прикрикнул, багровея, Полипов, понимая, что она, как всегда, поняла его тайные расчёты. — Ты что говоришь, в чём ты меня… Выдумываешь чёрт-те что!
Конечно, это было бы идеально, если бы завод ещё месяц-полтора не дал продукции, а уборка в районе завалилась. Спрос всегда с главного хозяина, и Кружилин вылетел бы из райкома, как пробка из бутылки, очистив место для него, Полипова. Но тут приехали Савельев и этот, тощий, как библейская корова, Нечаев — и завод через две недели начал выпускать снаряды. В результате — приветственные телеграммы из области и из Наркомата боеприпасов. Теперь Кружилин сам взялся за уборку. Он, наоборот, сквозь пальцы смотрел на хлебосдачу, требуя косить, косить, косить хлеба, метать скошенное в скирды. Хлебосдача резко упала, из области шли грозные звонки и телеграммы. Кружилин на них почти не обращал внимания, а он, Полипов, обращал — и всё более мрачнел. (Здесь Полипов снова усмехнулся, но на этот раз в открытую, его широкое лицо скривилось, будто он хватил чего-то кислого). Да, он, Полипов, мрачнел, потому что понимал, настанет день — и придёт из области поздравление за выполненный план хлебопоставок, а все грозные телеграммы превратятся в пустые бумажки. К тому же и природа будто была в союзе с Кружилиным — долго стояли сухие солнечные дни.
Так всё оно и произошло. В итоге — ни одна из пружин, сжимаемых им, Полиповым, под Кружилиным, не сработала, они потихоньку выпрямились, даже не покачнув его в кресле. Что же оставалось ему, Полипову? Только Назаров, о самовольном поступке которого он узнал слишком поздно. Ах, если бы к тому же завод ещё не выпускал снаряды, а район не выполнил плана хлебосдачи! Но тем не менее после некоторых раздумий Полипов написал своё письмо, памятуя: то, что написано пером, не вырубишь топором. Он писал его ночью, вот в этом же кабинете, за этим столом, философски размышляя, что жизнь быстротечна и изменчива, а обстоятельства могут живо сложиться так, что и это письмо вспомнится, будет к месту и, может быть, сыграет свою роль когда-нибудь…
В дверь стукнули. Полипов вздрогнул.
— Да. Кто там?
В кабинет вошёл Субботин.
— Размышляешь? Здравствуй. Уезжаю я сейчас, попрощаться зашёл. — Он снял фуражку, но раздеваться не стал.
— И на том спасибо, — усмехнулся Полипов. — Я думал — не зайдёшь.
— Почему же? Я обязан поговорить с тобой, поскольку ты просишь в своём письме разъяснений насчёт Назарова и Кружилина.
Полипов приподнял жёлтые брови:
— Что ж, разъясни.
Субботин сел в другое кресло, напротив Полипова. Их разделял узенький столик, приставленный к массивному столу хозяина кабинета. Субботин положил руки на вытертое зелёное сукно, крепко сцепил сухие пальцы.
— Слушай, Петро. Скажи мне откровенно: зачем ты написал это письмо? — тихо проговорил Субботин.
— Странный вопрос…
— Да, может быть, если бы я задавал его кому-нибудь другому, но мы с тобой в Новониколаевске одни и те же опасности делили, в одних тюрьмах сидели. Скажи мне, как старшему товарищу.
— Ты сам прекрасно понимаешь — почему. Я — коммунист, Иван Михайлович. Товарищ Сталин и наша партия учат нас принципиальности. А здесь налицо вопиющее самовольство…
— Я просил — откровенно, как товарищу, — поморщился Субботин.
— Я разве не откровенно говорю?
Было часов восемь или девять вечера, на улице давно стояла густая темень. В кабинете ярко горели две большие лампочки под дешёвыми стеклянными абажурами. За окнами, освещённые падающим из окна светом, виднелись голые, чуть заснеженные, молодые ещё топольки и клёны. Летом, одетые листвой, они весело помахивали в окна, но сейчас было неприятно оттого, что из чёрной темноты к самым стёклам тянутся сухие, закостеневшие на холоде, голые ветви.
— Значит, разговора у нас не получится, Полипов, — сухо сказал Субботин и встал. — А жаль…
— Конечно, трудно мне говорить с тобой, поскольку, так сказать, твоими стараниями я был освобождён… а точнее — отстранён от партийной работы, — с откровенной обидой проговорил Полипов. Уголки его широкого рта отвисли, будто он собирался заплакать. Но не заплакал, а продолжал тем же тоном: — Сначала из города сюда переведён, как в ссылку. Потом из райкома вышвырнули. А дальше — уж и не знаю, куда меня ещё… Кружилин как-то заикался — на колхоз. Всё логично.
Субботин слушал молча, глядел на Полипова с сожалением, болью и с явно скользившей во взгляде неприязнью.
— В ссылку вышвырнули?.. Ах, Полипов, Полипов… Вот я и хотел поговорить с тобой, как старший товарищ, как человек с человеком, хотел понять тебя наконец и, может быть, помочь… чтобы тебя, как ты выражаешься, не вышвыривали и дальше, чтобы ты не скатился окончательно в пропасть.
— О-о! — жёлтые брови Полипова поползли вверх. — Вон как даже… вопрос-то стоит?!
— Ну а как же ты думал?! — с явно прорвавшейся болью вымолвил Субботин, шагнул к Полипову, сделал движение, будто хотел взять его за плечи, но передумал. — Там, в Новосибирске, ты превратился в партийного чинушу, в бюрократа самой жёсткой пробы. Я думал, здесь, в районе, живая практическая работа тебя подлечит, жизнь продует тебе мозги. А ты…
— А что же я?! — Полипов тоже поднялся, заходил по кабинету. — Что же я, ударил в грязь лицом, да?! Тогда что называется не ударить в грязь лицом? Район при мне вышел в передовые по всем показателям: по хлебу, по мясу, по шерсти…
— Погоди же, — попросил Субботин.
— Нет, не погожу! — крикнул Полипов яростно, будто стоял перед ним не секретарь обкома, а председатель или бригадир какого-нибудь колхоза, с которыми он привык разговаривать таким вот образом. — Не погожу, потому что есть мнения, а есть объективные факты. Кто раньше всех и больше всех давал в области хлеба? Полипов. А молока, мяса? Полипов! Чей район на областной доске Почёта? Полипова…
Субботин глядел на него с изумлением, потом это изумление сменилось прежней жалостью. Секретарь обкома сел на прежнее место. Полипов враз умолк.
— Прости… — пробормотал он и тоже сел.
Минуты полторы или две они сидели так молча, даже не шевелясь.
— Ну что же, Пётр Петрович… — проговорил наконец Субботин тяжело. Теперь мне совсем ясен смысл твоего письма в обком. Где-то я ещё сомневался, верил… или хотел верить в твою искренность… в заблуждения, может быть, в непонимание чего-то.
— Я понимаю одно — самовольные действия, как, например, назаровские, к добру не приведут.
— Ты вот, работая тут, самовольно не действовал. Всё по параграфам, всё по директивам. И довёл район до нищенства. До критической точки. За это тебя и сняли, потому что нельзя больше было терпеть, все твои заступники в области не только увидели вывеску твоего, как ты говоришь, района, но и разглядели, что там, за этой вывеской. И ты это в общем-то понимаешь.
— Ну, зачем уж так — до нищенства, до точки?! Недостатки у меня, как и у каждого секретаря райкома, были в районе. Ты их возвёл в степень, там, в обкоме, всё представил в специальном освещении. Я не маленький, знаю, как это делается. Но я знаю и другое — всё течёт, всё изменяется…
— Это как понять? — спросил Субботин негромко.
— А так… Такими, как я, коммунистами с дореволюционным стажем партия не бросается…
— Не гордись прошлыми заслугами, — попросил Субботин. — Гордись настоящими. А их у тебя нет.
— Ты считаешь — нет, я считаю — есть. Ты их только мусором завалил. Но ничего, подождём.
— Постой, постой… Чего, собственно, ты ждать собираешься? — И Субботин вытянул даже худую шею, будто ответ Полипова мог пролететь мимо его ушей.
— Всё течёт, говорю… Война к тому же… Может быть, тебя переведут куда-нибудь из Новосибирска, может быть, я попрошусь в другую область. Ну а на крайний случай… — Полипов помедлил секунду, поглядел в глаза Субботина и как-то с усмешечкой спросил: — Сколько тебе лет-то?
Субботин только шевельнул морщинами на лбу.
— В крайнем случае подождём, когда ты на пенсию уйдёшь.
Опять стояла несколько минут тишина в пустом, гулком кабинете, за окном которого уныло торчали из темноты голые ветки деревьев.
