В ожидании козы - Дубровин Евгений Пантелеевич (прочитать книгу .txt) 📗
– Не надо…
– Взяла… и не помню ничего… Головой об комод…
– Не надо…
Они то затихали, то снова начинали шептаться, и мать долго еще всхлипывала. И чтобы успокоить ее, отец рассказывал, как бежал из плена. Он рассказывал каждую ночь, этому рассказу не было конца, потому что отец забывался и повторял по многу раз одно и то же, всегда с новыми подробностями. Особенно часто вспоминал он один момент. Они перешли линию фронта, развели костер, напекли картошки, достали заветную флягу спирта и отпраздновали конец четырехмесячным скитаниям. А ночью отец проснулся оттого, что на него кто-то смотрит. Это были немцы. Как потом их били сапогами, как вели старым путем в лагерь, как вешали, он рассказывал вскользь, но вот о том, как он проснулся и встретился с чужим взглядом и как это было страшно, он говорил каждый раз многословно, сбиваясь и повторяясь.
И тогда начинала его успокаивать мать. Обычно она рисовала картины нашего близкого будущего.
– Вот подожди… построим дом… Купим козу…
Услышав о козе, отец затихал, и они начинали придумывать козе имя и гадать, какая она будет. Вот и сейчас мать шептала:
– Давай выберем со звездочкой на лбу.
– Вот еще… при чем здесь звездочка?
– У ней молоко жирнее.
– Чепуха…
– Спроси у любого пастуха.
Они заспорили о звездочке, но в это время посреди комнаты что-то зашипело, и желтый столб пламени взвился вверх. Я удивился реакции отца. Из нашей комнаты было видно, – он, как кошка, сорвался с кровати и растянулся на полу. Наверно, он это сделал машинально, как на войне, когда рядом что-либо взрывалось. Полежав немного, он встал и ничего не делал минут пять. Мать тоже ничего не делала, даже не плакала. В темноте белели их неподвижные фигуры. Порох сгорел, и малиновая консервная банка медленно остывала посреди комнаты.
Все-таки Вад жестокий человек.
– Ах, негодяи, вот негодяи, – пробормотал отец. – Где мой ремень… Я им сейчас… Где ремень?..
Пора было сматываться. Но Вад продолжал спокойно лежать на кровати, вроде бы все еще спал. Он даже немного похрапывал.
Слышно было, как отец шарил по стульям, ища брюки. Вдруг послышалось новое шипение, и под ногами отца полыхнуло. Он отскочил.
– Ах, негодяи!
– Толя! Не ходи! Они взорвут тебя! – закричала мать.
– Это не дети! Разве это дети?
При свете догоравшей консервной банки было видно, что отец вытащил наконец свой страшный ремень и идет к нам.
– Вад, бежим! – крикнул я.
Брат вскочил на кровати во весь рост. В руках он держал какой-то предмет. Чиркнула спичка.
– За родину! Смерть оккупантам! – крикнул Вад и метнул пылающую банку, как гранату. Горящий порох рассыпался по всему полу, преградив босому отцу дорогу.
Мы выскочили в сени. Задвижка была предусмотрительно отодвинута.
… В темном переулке мы остановились.
– Напрасно ты… – оказал я. – Надо было что-нибудь другое. Ему и так взрывы надоели.
– Ничего. Пусть знает, как со мной связываться, – буркнул Вад мстительно.
– Рекс! – вдруг воскликнул я. – Он выследит нас. Бежим к реке. Надо запутать следы.
И мы побежали к реке.
Я забыл рассказать про Рекса. Это немецкая овчарка. Она пришла с войны вместе с отцом. Когда он в тот вечер заглядывал в окно, овчарка, оказывается, уже вела подкоп в сени: она думала, что в доме немцы. Рекс воевал с отцом в партизанском отряде. Как рассказывал отец, Рекс прошел огонь и воду и может делать, что хочешь. Например, таскать раненых. Отец даже показал, как делает это овчарка. По его приказанию Рекс схватил отца за ногу и протащил по двору.
У нас с Рексом как-то сразу установились неважные отношения. Во-первых, он сжил со света нашего Шарика, очень преданную и добродушную собаку. Он отнимал у нее пищу, издевался каждый день и довел до того, что Шарик куда-то исчез. Во-вторых, он относился к нам очень пренебрежительно, вроде бы мы не высшие по сравнению с ним существа. У него не было даже простого уважения к человеку, исключая, конечно, отца (они очень нежно приветствовали друг друга по утрам, а уходя спать, отец говорил: «Спокойной ночи, Рекс», а тот отвечал: «Гав-гав» и дергался, как ненормальный). По-моему, этот Рекс сильно подозревал нас в чем-то, во всяком случае он следил из своей конуры за каждым нашим движением, а если рядом оказывался отец, то этот «партизан» всегда стоял на предельном натяжении цепи, каждую секунду готовый рвануться и защитить своего любимца. Мне кажется, он принимал нас за фашистов.
Разумеется, мы платили ему полнейшим презрением. Мы вели себя так, будто его не существовало вовсе. Он это чувствовал и ненавидел нас еще больше.
Вот почему мы, не теряя времени, побежали к реке. Будь ты хоть сверховчаркой, а в воде ничего не найдешь. Все шпионы уходят от погони только по воде.
Мы говорим об отцах
Несмотря на то что мы пришли на минное поле очень рано, безотцовщина уже была там в полном составе. На костре варилась требуха, возле возвышалась горка печеной картошки. Пацаны были в сырых от росы фуфайках.
– Я уж думал, вы больше не придете, – сказал Дылда. Он явно обрадовался нам.
– Еле вырвались. Отец выслеживает нас с овчаркой.
Мои слова произвели впечатление.
– Выслеживает? За что?
– Не нашли общего языка.
– Черт знает! – сказал Дылда. – Жили себе жили, вдруг приходит человек, ты его и в глаза сто лет не видел, и начинает выслеживать тебя с собакой.
– И бить ложкой по лбу, – добавил Вад.
– Ну? – усомнился Рыжий. – Меня еще никто не бил ложкой по лбу. Я бы ему как ахнул назад.
– Ты не знаешь простых вещей, – сказал я. – Отцов бить нельзя. Отцов надо нежно любить.
– За что?
– Ни за что. Просто так положено.
– А по-моему, с отцом все-таки лучше, – пропищал Малыш и покраснел.
– Почему? – спросил Вад.
– Да так…
– Дурак, – сказал Вад.
– Ты не прав, – вмешался я. – В принципе в каждой семье должен быть отец. Только к нему надо привыкать постепенно, с детства. А так тяжело.
– Отец нужен, – упрямо повторил Малыш и опять покраснел. – Он бы учил всему…
– Чему? Картошку перебирать? – съязвил Вад.
– Что правильно и что неправильно… Вчера я ложку в столовой стянул… Мать сказала, что воровать – грех. А сама с фабрики нитки приносит.
– Не своруешь – помрешь, – сказал Дылда голосом мудреца.
– Еду, конечно, воровать можно. А вещи?
– Мелкие.
– А до какой крупноты?
Этого никто не знал.
Утром, как всегда, заехал дядя Костя. Он был еще трезвый, а поэтому в очень плохом настроении. Мы угостили его печеной картошкой. Дядя Костя немного повеселел.
– Ну так как, Малыш? – спросил он. – Когда-то надо о себе подумать. Не вечно же здесь тебе сидеть. Настанет зима, картошка померзнет. Дылда уйдет к брату, Рыжего к тому времени поймают. О Нероне (они, черти, прозвали меня Нероном) и говорить нечего… Небось удрали?
– Удрали.
– Вот видишь. Раз удрали, два удрали, а потом как всыпет.
– Уже всыпал.
– И ты будешь всыпать? – спросил Малыш.
– А как же. Если за дело…
– Нет, я лучше подожду настоящего отца. Он если и выдаст, так не обидно.
Дядя Костя не рассердился.
– Ну, жди, жди.
– И чего ты к нему привязался? – усмехнулся Рыжий. – Если не хочет человек. Бери кого-нибудь другого. Можешь меня. Я пойду. А чего ж. На велосипеде кататься, суп с требухой жрать. Только если биться будешь, я сдачи буду давать.
Почтальон покачал головой.
– Нет, тебя я не возьму. Ты злой.
– А я и сам не пойду! – сказал Рыжий – Мне отец пьяница не нужен!
– Ты очень злой.
– Не твое дело!
– Перестань! – сказал Малыш. – Дядя Костя хороший. Только я все равно настоящего отца буду ждать…
– Ну и подавитесь своими отцами! – крикнул Рыжий. – Подумаешь, счастье! Вон Неронов с собакой выслеживает. Очень здорово!
