Том 4. Солнце ездит на оленях - Кожевников Алексей Венедиктович (бесплатные полные книги .txt) 📗
Ах, как много может погибнуть, но может и спастись вместе с пятимесячной малюткой!
Девочка не брала материнскую грудь. Мать сдаивала молоко в стакан, потом доктор чайной ложкой вливал его в запекшийся рот малютки. Девочка засыпала только на руках у кого-нибудь, и доктор с матерью день и ночь носили ее по тупе. Чтобы камелек меньше дымил, доктор сам топил его, сам выбирал в лесу за поселком сухостойные деревья и рубил на дрова. Болезнь оказалась сильная, упрямая, миновал месяц, а доктор все еще не знал, победит ли ее. В борьбе с этой чужой болезнью он сильно запустил свою, у него пошла кровь горлом.
6
Снаружи, хоть и странная, слишком длинная и приземистая, казарма показалась Коляну все-таки жилым, людским помещением, внутри же представилась совсем несуразной, ни на что не годной. Над полом, по которому ходили, еще два пола, но почему-то не сплошные, а с узенькими-узенькими прогалами, что в зимней малице едва пролезешь.
Казарма пустовала, весь народ был на работе, только русобородый сторож шарахался с метлой в проходах. Не зная, что делать, Колян остановился неподалеку от двери, где горела висячая керосиновая лампа, одна на всю большущую казарму.
— Ты, парень, чего топчешься? Не мешай мне, иди на нары! — сказал Коляну сторож, по лицу и по одежде русский рабочий человек, подметавший в тот момент пол.
Колян поглядел на него растерянно, вопросительно: он не понял, куда перейти ему.
— Чего уставился на меня? Глух иль языка моего не знаешь? — Сторож отложил метлу. — Ну, иди за мной! — и повел Коляна меж нар.
Казарма была длинная, с редкими, замороженными окнами, с нарами в два этажа. Оглядывая нары, на которых впритык одна к другой лежали разные подстилушки — старая одежонка, мешки, рогожи — и густо стояли в головах немудрые корзинки, сундучки и другие походные укладки рабочих, сторож ворчал:
— Плотно живем, иголку просунуть негде. Но местечко должно быть: сегодня освобождали, человек пять свезли в больницу с тифом.
В поселке для борьбы с эпидемией тифа был пункт, который называли важно — больницей. Заметив место, где подстилки лежали пореже, он спросил:
— Ты на какой этаж хочешь, в нижняк или на верхотуру?
И опять Колян не понял его. Слова: нары, этаж, нижняк, верхотура — слышал впервые. Тогда сторож похлопал рукой по нижним нарам:
— Сюда? Это мы называем нижняк.
Парень кивнул: ладно, согласен.
— А может, сюда? — Сторож похлопал по верхней наре. — Это верхотура.
Колян снова кивнул: согласен. Ему было все одинаково не мило, все ненавистно.
— Ты что-нибудь одно выбирай!
Колян смолчал. Сторож поселил его на верхотуру, затем спросил:
— Говорить-то умеешь немножко или совсем того?.. — повертел пальцами, как разговаривают немые.
— Умею, — сказал Колян.
— Чего ж молчал?
— Не знаю.
— Не знаешь, почему молчал? Вот чудак.
Парнишка не сумел объяснить, что все эти казармы, конторы, контракты, этажи… он узнает впервые и беспомощен среди них, как в болоте, по которому нельзя ни ходить, ни ездить, ни плавать.
Сторож снова взялся за метлу. Время от времени он подходил к Коляну и выспрашивал, откуда приехал, на какую работу законтрактовался, почему не пожилось ему дома… Узнав, что Колян — лопарь, сказал:
— Ваших на стройке много. Только они отдельно, особо проживают, с оленями, с женами, с ребятишками, в своих шалашах. И тебе, наверно, там полагается. Здесь живут пришлые, бездомовные. Народу — всероссийская ярмарка, от Норвегии до Маньчжурии, а тебе поговорить будет не с кем: кто — русак, кто — татарин, кто… — И снова полились незнакомые Коляну слова: киргиз, башкир, чувашин, мордва…
Кроме своего народа, Колян знал только ближайших соседей: русских, коми, финнов и, по слухам да по сказкам, шведов.
Сторож посоветовал ему перебраться к своим:
— Пойди поспрошай, где они жительствуют. Слыхал я, что близ леса. Им, сам знаешь, мох нужен оленей кормить, и дров они жгут невыносимо много.
— Можно к своим? — удивленно, робко переспросил Колян, совсем потерявший представление, что можно и чего нельзя.
— Вполне. У нас ведь не тюряга, не лагерь, а вольная казарма, рабочее общежитие.
Из этой речи, тоже пересыпанной незнакомыми словами: тюряга, лагерь — Колян все-таки понял, что из казармы можно уйти, сторож не будет мешать ему. Но решил проверить — постель и мешок с продуктами забросил на верхотуру, а сам к двери. Едва приоткрыл ее, под ноги с налету кинулась Черная Кисточка.
— Гони ее! — крикнул сторож. — Одолела, измучила меня: как открою дверь — ну рваться в казарму.
— Она ко мне, — сказал Колян. — Она моя.
— Вон что! Ладно, буду ее пускать. А на ночь все-таки придется удалять на улицу, — предупредил сторож. — Обязательно удаляй, чтобы не натворила чего в казарме.
— Она умная, — успокоил его Колян.
— Сколь ни умна, а малую и всякую другую нужду имеет.
— По нужде она просится. Но мы уйдем, вместе будем ночевать на улице, — пообещал Колян.
— Вместе ни к чему, переночует и одна. Иные собаки все время живут на воле.
На всякий случай косясь на сторожа, Колян вышел из казармы, остановился, начал оглядываться. От солнца и от его яркого зоревого оперения не осталось никаких следов. Взамен солнцу светила полная, белая луна — зимой она часто бывает белой, — и так хорошо, ярко, что работа на дороге шла как днем.
Не теряя из вида свою казарму, Колян пошел поглядеть другие. Их было много, и все до того одинаковы, что можно заблудиться. Для различия у них были номера, но Колян не знал этого, не знал и цифр. За казармами в одной стороне чернели каменные завалы, в другой искрилась снежная гладь озера Имандры. Лес был где-то далеко, невидим. Колян отложил поиски на другой раз, поглядел издали на земляное полотно будущей дороги и вернулся в свою казарму. Сторож зажигал лампы.
— Ну, был у своих? — спросил он.
— Нет, боюсь.
— Чего?
— Потерять след.
— Какой, чей?
— Мой след сюда.
Сторож наконец понял, что парень трусит уходить далеко, и посоветовал ему, если заплутается, спрашивать казарму разнорабочих. В других-то казармах люди подобраны: где одни землекопы, где лесорубы, где плотники, и казармы называются: плотницкая, землекопная, лесорубная, а в этой — сброд со всех рот, она самая разнорабочая и самая разнолюдная.
Управившись с лампами, сторож позвал Коляна к себе гостевать:
— Покуда не пристал к берегу, иди ко мне. Ужином накормлю, чаем напою.
Колян начал было отказываться: сыт и своим богат, но сторож настаивал:
— Иди, иди. Меня не разоришь, я из общего, из артельного, котла харчуюсь. Приглашаю тебя от всей нашей казармы.
Отдельной каморки у сторожа не было — спал он на общих нарах. Сели к столику возле большущего кипятильника. Сторож принес две железные миски овсяной похлебки:
— Вот наша ежедневная пишша.
Рядом был многоведерный куб, поивший всю казарму. Колян добавил свое угощение — домашние лепешки и вяленую рыбу.
— Ешь, пей, гостюй, не торопясь, в полную волю, — сказал сторож. — Скоро пойдет народ, на нарах поднимется суматоха, ты будешь только мешаться.
И вот пошел народ. Молодые, старые, безбородые и бородатые, темные, светлые, рыжие. В полушубках, ватниках, стеганых халатах. На ногах северные унты, русские валенки, разные опорки, обноски и даже не поймешь что, какие-то корзинки.
— Лапти, — сказал про них сторож. — Они, конечно, не по климату. Но купить другое, подходящее, и при деньгах трудно. Дороги нет еще, подвоз товаров плохой, только на лошадях да на оленях. Многие в чем приехали из дому, в том и щеголяют. Знамо, обносились, обтрепались. Днем, когда идут работать, все тряпье надевают на себя, а ночью, спать — половину снимут и под себя, вместо постели.
Колян начал спрашивать про дорогу: откуда идет она и как будут ездить по ней. Сторож сказал, что дорога начинается в Петрограде, а ездить будут на поездах. Но Колян ни Петрограда, ни поездов не видывал даже на картинке. Сторож изобразил Петроград как тысячу железнодорожных поселков, поставленных тесно, бок о бок, и затем еще три-четыре раза взгроможденных один на другой.
