Славянская тетрадь - Солоухин Владимир Алексеевич (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Если человек под старость скопил немного денег, то он высшим благом и долгом почитает соорудить чешму на дороге, чтобы люди пили и помнили о нем вечно, пока течет по земле вода и ходят по дороге люди.
А чтобы лучше помнили, надо сделать чешму красивой, оригинальной, еще лучше оставить, вырубив на камне какую-нибудь надпись. Один напишет свое имя, другой присовокупит к этому пожелание: «Пейте на здоровье!», третий начертает начальные слова песни: «Русские встали на Рожене, птица не пролетит. Пейте во здравие моих родителей, которые любили эту песню!»
В деревне Жеравне, знаменитой своей старинной народной архитектурой, около церкви стоит беломраморная чешма. На ней в две колонки начертано стихотворение, датированное 1767 годом. Вот о чем говорится в стихотворении как бы от имени самой чешмы:
На горе Витоше я видел чешму, которую устроил некий Крыстя. Устроив, оставил и медный ковшик на тонкой цепочке. На ковшике написал: «Кто принесет этот ковшик к себе домой, того постигнет страшная болезнь».
Так и висит ковшичек, может быть, сорок лет, может быть, пятьдесят.
Одним словом, каждый старается, как может. В одном селении на чешме написаны имена сельчан, вышедших в люди: тот доктор, тот художник, тот профессор, тот полковник или генерал.
Попадаются совсем новые чешмы, сооруженные из серого бетона. На них либо изображена звезда, либо написан какой-нибудь лозунг, например, призывающий к соревнованию с соседним районом, либо к повышению производства мяса, табака, винограда, кукурузы. Каждое время кладет свою неизгладимую печать.
Станислав признался мне, что он скопил деньжонок и тоже хочет устроить свою чешму. Место облюбовано давно, по дороге на Смолян. Нужно будет пригласить архитектора, художника, садовода-декоратора. Вся чешма с художественным оформлением обойдется будто бы в пятьсот рублей, если перевести на наши новые деньги.
Какая прекрасная, какая благородная традиция!
ЭТЮД ЭТНОГРАФИЧЕСКИЙ
(продолжение)
О человеческие ремесла! Почему, спрашивается, я люблю больше всякую ремесленную, кустарную вещь, чем изделие, сошедшее с точнейшего современного станка? Потому, что я знаю: эту ремесленную вещь сделали непосредственно человеческие руки.
Ну, конечно, разумеется, станок или самая сложная аппаратура – тоже дело рук человеческих, тоже произведение его ума, выдумки, изобретательности, хитрости, ловкости. Но все же изобретенная им самим машина отделила его руки и от материала, и от изделия. Он хватается своими руками в лучшем случае за рукоятки машины, а то и вовсе нажимает кнопки. И вот текут, скатываясь в рулоны, тысячи километров ткани; выстреливаются, как из автомата, штампованные женские украшения; громоздятся керамика и хрусталь, разноцветные шерстяные нитки как бы сами собой сочетаются в разноцветные (бухарские ли, персидские ли?) ковры.
И вдруг невдалеке от Троянского монастыря, где мы провели ночь, я вижу гончарный круг. Надо признаться, вижу впервые в жизни.
Троянская керамика попадалась мне на глаза либо у людей, приехавших из Болгарии, либо в художественных магазинах в Софии, либо в музеях на стендах, либо в быту болгарских друзей. Между прочим, с троянской керамикой у меня был тот случай, когда я не мог представить себе, как это сделано. Иной раз видишь вещь и понимаешь, что тебе самому такую не сделать, например Венеру Милосскую, но все же вполне представляешь, что был резец и были руки мастера, и его гениальность, и вдохновение, и были краски у Рафаэля, и были тончайшие кисточки у расписывателя китайского или сервского фарфора. Нам так не сделать, но как это сделано, мы вполне понимаем.
Как не вертел я в руках чашку, или блюдце, или графинчик, или сахарницу, сделанные в Трояне, не мог вообразить, как они расписаны столь причудливым образом. Не может быть, чтобы кисточкой от руки. Но если не кисточкой, то чем же?
Рассказывают в Сибири, будто черт однажды решил освоить все человеческие профессии. Научился и портняжному, и сапожному, и всякому прочему ремеслу, и вдруг попал ему в руки валенок. Поразился и посрамился черт – не мог понять, как это сделано, ни шва, ни начала, ни конца.
Однако я заговорил о гончарном круге. Мастер, сам смуглый, как троянская глина (значит, подчеркнута седина волос), на моих глазах взял бесформенный ком хорошо перемешанной глины и шлепнул его на гончарный круг, который, и правда, есть не что иное, как круг, деревянный, ровный, так примерно полметра в поперечнике. Круг начал быстро вращаться, и ком глины тоже. Так они вращались бы хоть час, хоть день, но мастер приставил к глине свои длинные, как у хорошего музыканта, чуткие, как у опытного хирурга, свои мудрые человеческие пальцы, и ком глины от мгновения к мгновению начал преображаться. Он то вытягивался кверху, то раздавался в стороны, сделался полым, и стенки его все утоньшались и утоньшались.
Задуман был кувшин. Но я насчитал по крайней мере десять промежуточных форм. Может быть, мастер для нас, для зрителей, блеснул своими руками. На каждой промежуточной форме мастер мог остановить свой круг, и вот текучая форма застыла бы и закостенела бы на века уж не в виде кувшина, как было задумано, а либо в виде горшка, либо в виде узкогорлой вазы, либо в виде древнегреческой амфоры, либо в виде самого экстравагантного модернистского сосуда. Все зависело от мастера, от его воли, от его рук. Но ком глины, побывав в древних амфорах, в обыкновенных крестьянских горшках, в узкогорлых вазах, в модернистских сосудах, в конце концов начал приобретать очертания кувшина, как и было задумано мастером.
Текучесть формы заворожила, околдовала меня. Я понял, что, конечно, есть для гончара вполне установившиеся формы, но все же есть оттенки, когда линия едва-едва меняет изгиб, а изделие сразу звучит иначе, приобретает изысканность вместо туповатой тяжести, благородство – ранг искусства. Я понял, что вдохновение при беспрерывной текучести формы также нужно гончару, как любому другому творцу, включая поэта. Я понял также (лишний раз), что и поэт может лепить туповатой тяжести вполне стандартные, вполне бездушные горшки, хотя бы они и назывались стихотворениями. Я понял, наконец (хотя зная об этом еще в 5-м классе средней школы), что гончарный круг – величайшее изобретение человека и (об этом уж не было в пятом классе) что любое творчество, если бы даже захотели сотворить новую планету или новую солнечную систему, – есть гончарный, круг.
С разрисовкой троянской керамики произошел парадокс. Я представляю, как сделать Венеру Милосскую, но не способен сделать ее; я не представлял, как расписывается троянская керамика, а оказалось, что достаточно, хотя бы и мне, трехмесячных производственных курсов. Правда, творческий элемент возможен и тут. Что же касается текучести формы, то здесь буквально все течет и нужно успеть сообразиться. Не знаю, сумею ли рассказать по порядку и внятно.
Чашку ставят на маленький круг, который будет вращаться наподобие гончарного, но медленно. Перед мастерицей расположен набор жидких красок, все они в небольших резиновых аптекарских грушах. До недавних пор вместо резиновых груш применяли рог буйвола. Отпиливали острый кончик, вставляли узкую трубочку (соломинку), по которой из рога вытекала краска.
