Том 5. Литургия мне - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
— Эх, хорошо! Догадалась, что принести, стерьва полоротая! Уважила. Ну, что на коленках стоишь? Покланялась, и будет. На, выпей.
Он поднес бутылку к Елениным губам. Елена упала на землю и захохотала. Она лежала на спине раскрасневшаяся и смотрела, не отрываясь, на босяка.
— Ну, чего ржешь? — спросил он. — Что-то ты уж больно весела. Не колочена живешь, набалована, размилашка.
— Я не пью водки, глупый, — говорила Елена, вытирая на глазах слезинки, выступившие от смеха. — На что мне водка? Я и так живу веселая.
— Не пьешь? — недоверчиво сказал босяк. — Ну и дура. Да ты хоть пригубь.
Елена вспомнила вчерашние ощущения. Сказала.
— Да я бы пригубила, коли велишь, только боюсь, голова болеть будет.
Босяк подумал и решил:
— Ну, не хочет и не надо. Кума пеша, куму легче. Не пьешь, — мне больше останется. Чем закусить-то? Огурчика свежепросольного не захватила?
Елена села, поправила волосы. Потом достала со дна корзины сверток с огурцами. Посмотрела на босяка. Его солнечная улыбка ужалила ее жалостью, мгновенною и острою. Она сказала негромко:
— И ты бы, милый, лучше не пил водки.
— Для чего не пить? — спросил босяк. — На то она и водка, чтоб ее пить. Водки не пить, так это что ж и будет! Не жизнь, а купорос.
— Водка — яд, — усмехаясь, тихо говорила Елена.
Босяк захохотал.
— Ну, от такого яда не окочуришься, — весело сказал он. — Только все внутренности проспиртуешь, так что и смерть не возьмет.
— А все-таки лучше не пей, — повторила Елена. — Сначала съешь чего-нибудь.
Елена вынула из корзины курицу и принялась развертывать ее.
— Вот дура баба! — крикнул босяк. — Сама принесла, да сама, — не пей. Стерьва!
— Вот съешь курицы, — говорила Елена.
Парень поднес бутылку к губам, запрокинул голову и жадными глотками отпил сразу почти половину бутылки.
— Ух, славно обожгло! — пробормотал он. — Крепкая водка, правильная!
Елена глянула снизу на его лицо. Оно быстро наливалось кровью. Глаза расширились очень. Выражение блаженного удивления на его лице быстро переходило в гримасу недоумения и злобы. И уже не солнечная улыбка, — страшная судорога перекашивала губы.
Елена опустила глаза. Достала из корзины, салфетку, ножи, вилки. Удивилась, заметив, что пальцы ее дрожат.
Босяк резко вскрикнул:
— Что? Дьявол!
Елена взглянула на него. Багрово-красное лицо, перекошенное болью и страхом, было свирепо и жалко, и нельзя было долго смотреть на него. Хватаясь за живот и охая, парень сел на траву. Бормотал невнятно:
— Ты, стерьва, что за водку мне дала? Где ты такую водку брала?
Елена отвечала напряженно-спокойным голосом:
— Говорила тебе, не пей, сначала съешь чего-нибудь. На пустой желудок, да сразу полбутылки выпил. Конечно, и почувствовал себя нехорошо.
Парень покачивался в лад ее словам. Вдруг новая спазма боли резко схватила его. Он закричал хрипло-ревущим голосом:
— Подсыпала, стерьва! — Говори, чего ты мне подсыпала.
Лицо оборванца покрывалось синеватою, мертвенною бледностью, резко и под слоями грязи и загара. Капли пота, такие крупные, каких Елена еще никогда не видала, липко выступали на его низком под взмокшими плоскими черными прядями волос лбу и медленно ползли на взъерошенные брови.
Быстро слабея, парень повалился животом на землю. Он весь судорожно сотрясался, то визгливо скулил, то невнятно бормотал нелепую ругань.
Елена прислонилась к стволу березы и замерла в напряженном молчании. Пальцы отведенных немного назад рук судорожно постукивали по коре дерева, у самой земли.
Вдруг, подхваченный пароксизмом злобы и отчаяния, парень, как подброшенный быстрым толчком снизу, взметнулся на ноги и бросился на Елену, визгливо крича:
— Стерва, отравила!.. Задушу!..
Голос его звучал мертво и пусто, как бы не из груди выходя, а рождаясь на губах. Елена вскочила, схватила вилку, коротко и резко вскрикнула:
— Не подходи!
И бросилась бежать, делая быстрые, неожиданные повороты между деревьями. Она думала: «Если догонит, — всажу вилку в горло или в живот. Не догонит. А и догонит, не хватит у него сил задушить».
Страха в ее душе не было, — только почти спортивное желание уйти от преследующего, выиграть и в этой игре. Ее сердце ускоряло свои биения нисколько не сильнее, чем на теннис-гроунте в короткой, но энергичной погоне за трудно и коварно брошенным мячом, летящим стремительно и низко.
Но этот живой, грузный мяч не долетел до подставленной для него острогой стальной ракетки. Парень запутался в широких ветвях шершавой ели, ослабел и тяжело свалился на землю. Он повернулся страшным, зелено-черным лицом кверху и лежал, то судорожно вскидываясь, то падая. Казалось, что его руки и ноги двигаются отдельно от туловища, несогласованно с ним.
Елена подошла к нему, остановилась у ног и с диким любопытством смотрела на его корчи. Лицо его принимало все более грязно-зеленый цвет. Глаза стекленели. Резкие судороги сотрясали все тело, и движения его были похожи на движения картонного паяца, которого подергивает за веревочку каждый мимоидущий на веселом маскараде.
— Стерьва! Мерси, размилашка! Собаке собачья… Потрафила, стерьва! Один конец. Шабаш. Поцелуй, стерьва. Значит, я прощаю. Доволен. Поцелуй, простись.
Елена стала на колени, нагнулась, но вдруг странная мысль заставила ее опять выпрямиться.
«Я стану целовать его, а он откусит мне нос». Елена всмотрелась, — в тусклых, едва живых глазах парня слабо мерцал отблеск какой-то злой мысли. Парень хрипел:
— Целуй, стерьва. Травить умела, умей проститься.
Елена склонилась к нему, пружинно сгибая в локтях упертые в землю руки и готовая каждую секунду отпрянуть. Она быстро поцеловала парня в губы, и в тот же миг зубы его судорожно лязгнули. Укусить он не успел, — лицо Елены было уже далеко. Он забился руками, ногами, задергался всем телом. Только хриплый, прерывающий рев вылетал из его горла. Глаза смотрели, мертвые, уже не видя.
Елена пугливо проводила руками по лицу, — нет ли крови. Думала, что, может быть, он успел укусить ее и только в первый момент она не чувствует боли. Но крови не было, а боль не приходила. Елена успокоилась. Подумала:
— Сейчас это кончится.
Она села поодаль, боком к умирающему, охватила колена руками, смотрела на деревья за рекою, прислушивалась, ждала. Изредка бросала короткий взгляд в ту сторону, где лежал он.
Минуты шли за минутами, но это не кончалось. Парень корчился в судорогах, хрипел, вращал мертвыми глазами, уже лицо его приняло цвет истлевших почти до черноты, но все еще зеленых листьев, — но все еще был жив.
Елена тоскливо огляделась кругом. Лес был тих как всегда. Только слышался веселый, гулко-звучный плеск воды на камнях в быстрой речке. Даже ветер не разводил широкого гула в далеких лесных вершинах от опушки.
На версту кругом нигде не было живой души, — но как пришел этот, чтобы погибнуть, так мог прийти и другой, чтобы погибла Елена. Елена подумала, что пора кончать. Но как? Она быстро взвесила несколько возможностей и остановилась на одной. И тотчас же начала действовать.
Елена подошла к лежащей на земле корзине. Рядом с корзиною на земле валялась еще не развернутая салфетка. Елена подняла салфетку, расправила ее, подошла к парню. Рассчитала точно все свои движения. Потом Елена быстро опустилась коленями на грудь умирающего, накинула салфетку на его лицо, надавила ее пальцами обеих рук на его рот и ноздри и налегла всею тяжестью тела на свои умерщвляющие руки.
Когда Елена почувствовала, что под руками ее только труп, голова ее закружилась. Елена тяжело свалилась на землю рядом с трупом. В полузабытьи пролежала она с полчаса, и ее нежная, слегка загорелая рука лежала на грязных лохмотьях, и кончик ее легкой, красивой ноги прикасался к черной, громадной ступне умерщвленного.
Сквозь полуопущенные ресницы увидела она, как из-за деревьев на берегу вышел Пасходин. Сердце ее замерло от ужаса. Бежать! Но руки и ноги не двигались, тело не повиновалось бешеным усилиям ее воли. Таиться, — может быть, не увидит.
